 |
| Коммерсант | Андрей Колесников | 20.11.2007 |
Перед встречей Владимира Путина с иерархами я спросил у отца Владимира (Вигилянского), возможно ли, что православные России организуют такое же движение в поддержку Владимира Путина, какое только что успели организовать мусульмане России, ведомые на выборы своим муфтием.
— Есть ли подобная идея у вас? — спросил я у отца Владимира.
— Нет и не будет! — с такой твердостью ответил он, словно само предположение насчет этого было для него оскорбительно.
И тут же, как будто подумав о том, что его слова именно так и можно будет истолковать, отец Владимир добавил:
— Хотя… Какой-то архиерей может, конечно, сказать…
Я вспомнил, что примерно так эта история начиналась и у мусульман. Отец Владимир тоже, наверное, об этом вспомнил.
— Как говорил Достоевский: «Широк русский человек. Я бы сузил», — добавил отец Владимир.
Он, значит, имел в виду, что от архиереев можно вообще чего угодно ожидать и что он бы их сузил.
— В общем, — заключил он, — надо слушать патриарха и синод.
В результате этой короткой мозговой атаки он, таким образом, пришел к заключению о том, что все может быть.
Между тем возможность послушать патриарха тут же и представилась. Правда, иерархам пришлось подождать начала встречи с Владимиром Путиным. Я, правда, думал, что для них в этом смысле будет сделано исключение и что президент России придет вовремя.
Но для них было сделано другое исключение. Когда два солдата открыли наконец пятиметровой высоты дубовые двери Александровского зала Кремля, я не услышал заветных дикторских позывных под сводами: «Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин!»
Все-таки у людей, сидевших за столом, вроде бы другой непосредственный начальник, который при виде Владимира Путина встал, как и все эти 110 человек, шурша рясами, и от звука, возникшего при этом шуршании, показалось, что под купол Александровского зала взлетела стая куропаток. А от звука отодвигаемых при этом стульев появилось впечатление, что этих куропаток расстреливают из охотничьих ружей.
Перед тем как началась встреча, президент на глазах у всех прямо за столом провел встречу с патриархом, предварительно выключив микрофон, стоявший перед ним. Этот микрофон специально включили еще за полчаса до прихода президента, чтобы он лишний раз, когда все-таки придет, не напрягался, и эта любезность могла, конечно, привести к беспрецедентной информационной открытости вчерашнего мероприятия, за которую ответственные за него потом долго расплачивались бы перед Господом Богом.
Но сказалась привычка пользоваться микрофонами — или, вернее, и не пользоваться когда надо тоже.
Увидев Владимира Путина, сразу несколько иерархов, забыв, что они иерархи, а не простые телезрители, достали из-под риз фотоаппараты-мыльницы и начали лихорадочно фотографировать Владимира Путина, словно опасаясь, что он в любую минуту может уйти. Но он пришел всерьез и надолго.
Формально встреча была посвящена 90-летней годовщине восстановления института патриаршества в Русской православной церкви. Неформально иерархи РПЦ хотели встретиться с Владимиром Путиным, чтобы последний раз хоть одним глазком увидеть его перед тем, как он перестанет быть для них тем же, чем и для всех нас, и станет тем, о чем никто и не догадывается.
Да, они сами просили об этой встрече, так как у них, несмотря на род их занятий, нет, видимо, никакой уверенности в завтрашнем дне (а есть только уверенность в достаточно далекой перспективе). И они хотели на этой встрече попытаться договориться кое о чем из насущного — об имуществе церкви, об отсрочке службы в армии для студентов духовных заведений… Они понимали, что с другим президентом они обо всем этом могут и не договориться. Он ведь может оказаться не то что атеистом, а и вообще мусульманином (впрочем, мусульман мучают, очевидно, такие же опасения, иначе они бы не организовали так скоро движение в поддержку Владимира Путина).
Президент проинформировал иерархов о том, как много светское руководство России делает для улучшения демографической ситуации в стране, и призвал их помочь в этом деле, чем сразу вызвал их одобрительный стариковский гул.
Говоря о преподавании «национально ориентированных дисциплин» в учебных заведениях, Владимир Путин заявил, что «при их изучении должен соблюдаться принцип добровольности». Эта идея должна была понравиться прежде всего иерархам РПЦ, работающим в странах СНГ (все они тоже приехали на эту встречу), которые и так все время говорят о том, что за пределами России (хотя и в пределах, впрочем, тоже) этот принцип беспощадно попирается.
Минус этого тезиса был только в том, что Владимир Путин является пока главой только России и его слова звучали в лучшем случае рекомендацией коллегам.
Владимир Путин сказал и о том, о чем он не мог промолчать как первый номер федерального списка «Единой России» на выборах, которые эта партия решила превратить в референдум о доверии лично Владимиру Путину — в стране, где референдумы в год парламентских и президентских выборов запрещены законом, который был инициирован «Единой Россией» и принят почти что при желанном единогласии.
— Уверен, что православные христиане, как и другие наши граждане, вновь проявят свою активную гражданскую позицию…- сказал президент.- От итогов этих выборов напрямую зависит стабильное развитие страны и продолжение тех позитивных перемен, которые уже пришли в нашу жизнь.
Даже иерархи, далекие от интимных подробностей светской жизни, уверен, поняли, что им надо голосовать за «Единую Россию», если они, например, хотят, чтобы продолжалась передача, как сказал вчера Владимир Путин, «чтимых церковью православных святынь», что, без сомнения, является для церкви позитивной переменой.
Патриарх Алексий, без сомнения, понял президента правильно задолго до начала своего выступления. Но и он выдвинул встречные условия поддержки курса.
— Когда государственная власть осознала ложность антицерковной политики, она смогла обрести в церкви надежного партнера, — произнес он.
Мне показалось, что в этих словах не было ничего святого.
Патриарх заявил, что, поддерживая инициативу Владимира Путина «относительно демографической ситуации», он понимает, что «исключительно экономическими методами эту проблему не решить», и предложил создать общественный совет по защите нравственности.
Вообще-то такой совет существует уже довольно много лет и называется «Русская православная церковь».
— Вопрос возвращения церкви некогда отнятого у нее имущества еще не получил должного разрешения, — добавил патриарх и перешел к следующему пункту повестки дня, при выполнении которого РПЦ, очевидно, готова содействовать в меру своих скромных сил по крайней мере достойной явке на избирательные участки верующих в единство нации, а не в высшую справедливость.
И патриарх рассказал, какие усилия предпринимает церковь для того, чтобы «дать обществу достойных пастырей», и как «отсутствие законодательно оформленной отсрочки для студентов в духовных учреждениях затрудняет этот процесс».
Остальные выступающие (их было четверо) детализировали эти проблемы. Владимир Путин обещал подумать над тем, что он может сделать для всех этих людей, впрочем, хорошо понимая, что может сделать все, что захочет.
После встречи, которая продолжалась еще не дольше получаса, президент России должен был вручить патриарху христианскую святыню — часть ризы Христовой, то есть его одеяния, в котором Иисус всходил на Голгофу и которое перед распятием было сорвано с него. Именно эту ризу сшил ему в свое время не кто иной, как Матерь Божья.
Так вот кусочек этой ризы я и увидел в Георгиевском зале Кремля, куда его принесла главный хранитель музея Московского Кремля Ольга Миронова. При этом довольной она, мягко говоря, не выглядела.
К этому моменту близилась к завершению драма, развернувшаяся в связи с экстренной передачей святыни Русской православной церкви. Решение о том, что передается часть ризы, принял президент России. И с этим ничего нельзя было поделать. Но руководство музея Московского Кремля не могло все-таки смириться с тем, что одна из главных достопримечательностей этого музея раз и навсегда перестанет быть такой же собственностью нашего государства, как полет первого человека в космос. Поскольку акт о передаче ризы был подписан, сотрудникам РПЦ в последний момент его и предложили. Проблема состояла в том, что риза предлагалась без ковчега, в котором она хранилась.
Я увидел и ковчег, и ризу и даже трогал стекло, за которым они хранятся. Ковчег — это серебряный оклад, который складывается так, что полностью закрывает ризу от посторонних взглядов. Ковчег является едва ли не такой же ценностью, как и сама риза, представляющая собою кусочек ткани бордового цвета (странно, что именно бордового: говорят, что право на ношение бордового имел тогда только цезарь) размером с ладонь подростка.
И вот руководству РПЦ категорически отказали в ковчеге, предложив в качестве средства транспортировки ризы небольшой ларец. РПЦ, в свою очередь, категорически отказалась принимать дар без ковчега. Директор музея Московского Кремля Елена Гагарина, достойная дочь своего отца, заявила, что в акте передачи нет инвентарного номера ковчега, а есть только инвентарный номер ризы.
И все это происходило вчера, когда заседание в Александровском зале уже начиналось. Шансы вручить церкви обещанный дар стремительно таяли. Общественный договор государства и церкви тоже оказался под угрозой.
В конце концов был подписан еще один акт — о передаче и ковчега тоже. К моменту фотографирования иерархов с президентом в Георгиевском зале все было кончено. Главный хранитель музея принесла ковчег с ризой и поставила его на банкетку. Сама хранительница стояла рядом, искоса поглядывая на святыню, и по всему ее горькому виду было ясно: не уберегла.
— Жалко? — спросил я.
— Нет, ну…- она замолчала.- Ну вы знаете… Она так неразрывно связана с Московским Кремлем, что она, может быть, туда и вернется.
— Как это?
— Ну вы знаете, что Успенский собор является патриаршим собором. Там службы идут. Там риза всегда и выставлялась. Туда и вернется.
Надеждам хранительницы не суждено было сбыться. Патриарх, принимая дар от президента, сказал, что риза будет храниться в храме Христа Спасителя.
— А у ризы есть рыночная цена? — спросил кто-то еще у одного сотрудника музея, немолодого уже человека.
— Цена? — с неприязнью переспросил он.- У таких вещей цены нет. Родина сколько стоит?
Я с ходу затруднился ответить.
