Нет ничего хуже, чем наш человек без Бога

— Ольга, вы получили известность как автор романов-фэнтези. Почему в последнее время вы перешли к историческим романам, покинув прежнюю свою территорию?

— По поводу известности позвольте поиронизировать. Вспомнила анекдотический случай, приключившийся весной этого года на Конвенте российских писателей-фантастов («Росконе»). Подарила Льву Рэмовичу Вершинину книжку, как раз «Наследника Тавриды». Стоит Вершинин на ступеньках с томиком в руках, мимо бежит неизвестный ему дядечка, видит обложку. «Уже читали?» — «Нет». — «Прочтите. Здорово мужик пишет». Вот и вся известность. Подчас наши читатели даже не удосуживаются разобрать имя автора, спасибо, хоть тексты глотают. В основном меня стали отличать от стены после «Сокола на запястье» — очень брутальной книжки про злых амазонок, вывод из которой: упорядоченный мир патриархата — меньшее зло по сравнению с кромешными матриархальными культами. Античная тематика, опрокинутая в хорошо знакомые нам места действия — Северное Причерноморье, и шокирующая правда об архаичных обрядах в стиле Фрезера и Грейвза показались новы и неожиданны. Не более.

Мое имя главным образом известно благодаря биографии князя Григория Потемкина-Таврического, которую выпустила серия «ЖЗЛ». Здесь я не буду спорить. А романы-фэнтези, с которых я начинала не как ученый, а как писатель, — такого добра у каждой мечтательной барышни в столе или в голове навалом. Мне повезло их закончить и опубликовать; у других книги так и остаются либо в задумках, либо в разрозненных листочках. Могу сказать только, что и фэнтези моя уже была историческая. Я никогда не писала про турболеты-винтолеты или эльфов-гномов-драконов. Есть немало талантливых авторов, которые расскажут про это гораздо лучше меня. Зачем отбивать чужой хлеб? Тем более когда есть свой.

— Излюбленным вашим временем является долгая эпоха в судьбе Российской империи — от Елизаветы Петровны до Николая I. Чем вы объясните подобное предпочтение? Что вас так заинтересовало в этом периоде?

— Мне посчастливилось издать и переиздать (что важно) четыре книги о временах Екатерины II и три — о первой четверти XIX века — эпохах ярких и переломных в нашей истории. Непонятно, что там сочнее — люди или события. Во всяком случае, и характеры, и катаклизмы необычайно масштабны. Нет как нет пресловутого маленького человека ни внизу, ни наверху, ни в правительстве, ни в народе — хоть с лупой его ищи. А это подкупает. Уж больно сами мы измельчали.

Сила и обаяние Екатерины — это сила и обаяние Российской империи. Кому дорого одно, тот любит и другое. Так случилось, что именно эта государыня сумела сплавить свое имя с победами и достижениями нашей страны как на международной арене (шутка ли, ни одного поражения в трех войнах!), так и во внутреннем развитии. Умирая, императрица писала: «Я могу показать, что приняла и что оставляю». Жаль, мы с вами, беззастенчиво пользуясь плодами оставленного, не можем даже вообразить, какой государственный клозет она получила в наследство. Было и много страшного. Одну книгу из этого сериала, «Лев любит Екатерину», я специально посвятила пугачевщине со всеми людоедскими подробностями. Хороши были и повстанцы, и правительственные войска, далеко не всегда блиставшие милосердием. Только вот одни разрушали, а другие пытались остановить разрушение и гибель ни в чем не повинных мирных обывателей…

Меня спрашивали, зачем я вообще выворотила эти кровавые, грязные кишки наружу. Ведь Пушкин в «Капитанской дочке» воздержался от их показа, хотя в «Истории Пугачевского бунта» рассказал все как было. Мне кажется, что после того как наша страна прошла через ужасы Гражданской войны в начале XX века, современный читатель, в отличие от своего собрата пушкинской поры, способен воспринять исторические реалии такими, какими они были, не романтизируя разбойников и не сочувствуя ордам насильников.

— Насколько важным для вас — как в творчестве, так и в жизни — является принадлежность России к территории Православия? Сколь сильным, с вашей точки зрения, был дух Православия в России екатерининских и николаевских времен?

— Я не из тех, кто ходит на митинг с хоругвями. Молиться человек должен в церкви, и лучше так, чтобы его никто, кроме Бога, не слышал. Очень бы хотелось рассказать нечто утешительное об изначальной принадлежности России к великой православной цивилизации. Но, как говорил генерал Чарнота, «Россия не вмещается в шляпу». Внутри нашей страны, как и в глубине русской души, есть не только искра добра и света, зажженная именно Православием. К несчастью, там есть и кромешный мрак, который временами поднимается из глубин и затопляет сначала души, а потом и землю. Достоевский писал, что «русский человек с Православием хорош, а без Православия — дрянь». Разве история XX века не доказала нам горькую правоту его слов?

Уж поверьте мне если не как писателю, то как историку: нет худшей свиньи, чем наш соотечественник, отвернувшийся от Бога. А потому Православие для России — единственный якорь в бурном море. Единственная узда, удерживающая душу от нравственного разгула. Мой герой Потемкин после присоединения Крыма писал Екатерине II по поводу Херсонеса: «Прими, матушка, источник нашего христианства, а значит людскости». То есть человечности. Владимир совершил крещение, и варвары превратились в людей. Отнимите у них светоч, и они снова обратятся в зверье, разрушающее храмы и расстреливающее сограждан.

— В романе «Наследник Тавриды» вы весьма критически отозвались о декабристах. Но кого по масштабу деяний вы можете им противопоставить в Российской империи первой половины XIX столетия?

— Я вовсе не считаю декабристов масштабными личностями. Напротив, весь масштаб, драматизм и философская глубина их деяниям были приписаны позднее либеральной общественностью. Недаром Василий Розанов возмущался: «И пишут, и пишут историю этой буффонады!» Лучше слова не подберешь. Априори считается, что расправа над декабристами привела к обеднению государственного аппарата николаевской России талантливыми, яркими, самостоятельно мыслящими личностями, и — как отдаленный на тридцать лет результат — к поражению в Крымской войне. Я, конечно, упрощаю картину, но в целом она рисуется именно так. Начало подобной трактовке положил Мишель Лунин, страдавший в ссылке от острой невостребованности.

Приглядимся к фактам. По делу декабристов прошло около пятисот человек, сто двадцать из них были осуждены, остальные отпущены без последствий. Пятерых казнили. По тогдашним законам неправдоподобно мало для военного заговора. Что же остальная сотня? Вряд ли от исчезновения со службы «ста прапорщиков» — в большинстве это действительно были офицеры невысоких чинов — государственный механизм России оскудел. Принято думать, будто в случае успеха декабристы могли изменить нечто важное в строе русской жизни, например, отменить крепостное право. Сомнений нет, они этого хотели. Правда, стоит заметить, что того же хотело и правительство, только старалось не ломать в доме мебель и не ронять крышу. То есть не устраивать революцию со всеми якобинскими прелестями. На что способны наши доморощенные Мараты, показало восстание Черниговского полка, вылившееся в тривиальный погром. Откуда взялась уверенность, что управлять страной, проводить реформы, связанные с коренным переустройством жизни миллионов людей, были способны офицеры, не сумевшие организовать даже военный переворот? Тем более в столице, которой на тот момент фактически никто не управлял.

Вся история событий дня 14 декабря — это сплошной провал: несогласованность, трусость, растерянность, обман солдат, предательство, позднее укутанные в героические тоги. Один день померзнуть на площади и навсегда остаться в русской истории полными «му…ми» (слово С.М. Воронцова), провалившими самое простое для заговорщиков — захват власти. Интересно, как они стали бы ее удерживать, повези им в Петербурге?

Думаю, страна окунулась бы в кровавый хаос.

— Вы со скепсисом отозвались об авантюрных приключениях молодого Пушкина на Юге России. Свидетельствует ли это о вашем желании разрушить окостеневший образ «апостола литературы российской», сложившийся в массовом сознании?

— Я обожаю Пушкина. Это покажется странным после всего того, что написано в книге. Но в том-то и дело, что по-настоящему интересен живой Пушкин, а не тот глянцевый герой со страниц школьного учебника, где он читает Арине Родионовне «Буря мглою небо кроет», а милая старушка мотает клубок. Достаточно посмотреть опубликованную переписку поэта, чтобы увидеть: он был и неуживчив, и болезненно самолюбив, и заносчив. Считал всех встреченных женщин своими, вне зависимости от того, что об этом думали сами дамы и их почтенные мужья. Оскорблялся малейшей шуткой в свой адрес, а сам засыпал окружающих злыми эпиграммами. Как будто старался обидеть раньше, чем обидят его. Был необычайно щепетилен в вопросах своей чести, но бравировал оскорблениями чужой. Называл месть своим врагам первой христианской добродетелью. Тяжелый человек.

А кто сказал, что гений может быть легким? Легкие у него стихи. Да весь талант необычайно светлый, мощный, щедрый. Дух, пронзавший тленную оболочку, стремился к небесам. А характер был ужасный. Какой девочке не хотелось бы стать героиней пушкинской лирики? А посмотрите в письмах замечания о тех же дамах, кому посвящены стихи. У одной грязные ногти, у другой из-под платья воняет селедкой… Литературоведам школьного толка было бы удобно, если бы весь Пушкин был, как его поэзия, чище весенней капели. Но он был разным. После страшного наводнения 1828 года, когда погибло много людей, Пушкин из Михайловского писал Вяземскому: «Какой прекрасный случай нашим дамам подмыться!» Шутка так ему понравилась, что он повторил ее разным корреспондентам. Постепенно масштаб трагедии дошел до него, и он попросил брата Левушку отдать весь гонорар от издания первой главы «Евгения Онегина» пострадавшим. А ведь сам сидел без гроша.

Писать Пушкина — страшно. Поэтому я постаралась в книге не навязывать ему ни выдуманных слов, ни ситуаций, о которых бы не говорилось в мемуарной литературе или в переписке. Такой и получился. Пеняйте источникам.

— Недавно вы были отмечены премией имени Святого благоверного князя Александра Невского. Ее поддерживает значительное количество патриотически настроенных коммерсантов. Значит ли это, что современные русские предприниматели захотели нечто изменить в России к лучшему? Не чувствуется ли, что им захотелось достойной жизни в достойной стране?

— Премия имени Александра Невского — скорее государственническая, державническая по своей направленности, чем патриотическая в том смысле, который этому слову придают в левой печати последних двух десятилетий. Это премия сильных, богатых людей. Бизнесменов, чей бизнес не ограничивается пределами нашей страны. Особенно приятно, что они действуют вместе с Союзом писателей России. Возможно, им импонирует иметь за своей спиной тень государства с древней культурой мирового значения, с богатой историей и устойчивыми созидательными традициями. Возможно, люди хотят себя уважать, а для этого им надо уважать место, где они родились. Стало быть, придется расчищать ту свалку, которую мы имеем честь именовать родиной. Ну и, конечно, налоговые льготы играют большую роль. Я была потрясена масштабностью и красотой всего, что увидела в Петербурге на презентации, — от восстановленных особняков до количества книг, прошедших через жюри. Остается только надеяться, что дело будет продолжено.

Беседовал Дмитрий ВОЛОДИХИН

http://www.politjournal.ru/index.php?action=Articles&dirid=173&tek=7649&issue=208