 |
| Вера-Эском | Владимир Григорян | 16.11.2007 |
Любое зло имеет свою предысторию. Есть мнение, что Ленин был очень похож на своего прадеда со стороны матери — Мойшу Ицковича Бланка, во крещении Дмитрия Ивановича. То был человек исключительно конфликтный, всё время с кем-то судился у себя в Житомире. Некоторые историки еврейского происхождения считают его антисемитом — дело в том, что Бланк мечтал всех российских иудеев обратить в православие. Так как о добровольности крещения единокровцев Дмитрий Иванович мог только мечтать, свои надежды он связывал с благой энергией государственного аппарата. На этот счёт им был составлен на идише проект, поданный императору Николаю Павловичу. Тот, впрочем, не слишком воодушевился, занятый «обращением» староверов.
Убеждение, что государство должно навязывать веру, продержалось у нас до 1904 года, когда святой Царь-мученик пресёк, наконец, эту практику. Но было поздно. Маятник насилия начал обратный путь, с тем чтобы ударить уже по православию. Тому же Ленину было за что сводить счёты. Возьмём хотя бы историю его венчания с Крупской, которое произошло в Шушенском. Других форм заключения брака для «лиц православного исповедания» в то время не существовало. Для людей неверующих это выглядело, конечно, унизительно и глупо. Как утверждал Ленин, именно дух недобровольности заставил его покончить со всякими вопросами религии в пятом классе гимназии.
К главе семейства Ульяновых — Илье Николаевичу — приехал тогда чиновник из Ведомства народного образования. Ульянов-старший стал печаловаться, что его дети не любят ходить в церковь, на что гость ответствовал: «Сечь, сечь надо!» Ленин в ответ будто бы выбежал во двор, сорвав с шеи крест, который ещё носил, и бросил его на землю. Имела ли эта история место в действительности, неизвестно. Дело в том, что на следующий год Владимир Ульянов пожертвовал 50 копеек из карманных денег на возведение нового храма в Москве. Деньги, надо сказать, по тем временам для юноши немалые. Возможно, история расставания Ленина с Церковью была сложнее, чем представлялось его советским биографам.
Вместе с отцом Владимир Ульянов состоял в гимназическом братстве во имя Сергия Радонежского. Что там произошло, мы не знаем, но история эта имела очень худое продолжение. После революции Ленин стал инициатором осквернения мощей преподобного и страшно радовался, слушая о подробностях этого кощунства. Так рвал он не только нить, которая связывала его с величайшим из русских святых, но и с отцом, который был верующим человеком. В отличие от чиновника, исповедующего привитие веры с помощью розг, Илья Николаевич Ульянов придерживался иных взглядов. Сохранилось его послание к попечителю Казанского учебного округа, где Илья Николаевич писал:
«…Преподавание только тогда и плодотворно, когда носит на себе печать истины. А истина проявляется тогда, когда в преподавателе Закона Божия ученики видят человека Божия, соединяющего с надлежащим образованием святость жизни и постепенную ревность о славе Божией и о вечном спасении учеников, — если уроки наставления его исходят из сердца, полного христианской любви, то они проникнут и в сердце детей; когда и все прочие наставники ведут детей в том же духе уважения к Церкви и религии».
Какая кошка пробежала между ним и сыном, останется, очевидно, тайной. Иногда во вполне официальных бумагах Ленин вдруг менял свои инициалы, превращаясь во Владимира Ивановича. Иваном звали семейного врача Ульяновых — Покровского, на основании чего иногда делается вывод — именно этот медик был настоящим родителем Владимира Ульянова. Что-либо доказать в этом вопросе сейчас уже невозможно, но вообще история какая-то сомнительная, похожая на сплетню. Некоторые черты лица Ленин мог, скорее всего, унаследовать лишь по линии Ильи Николаевича. Остальное Владимиру досталось, видимо, через мать от буйного Мойши Ицковича.
Ленин был довольно трудным, не вполне обычным ребёнком. До трёх лет не ходил, и очень раздражался по этому поводу. «Упав уже в очередной раз, — писала его сестра Анна, — Ильич от досады бился головой о ковёр или даже о деревянные доски, эхо разносилось по всему деревянному дому, от этого стука дребезжали полы и стены». Родители очень беспокоились, думали, что их сын страдает слабоумием. Кажется, его не слишком любили в семье, это сквозит даже в тех воспоминаниях Анны Ильиничны Ульяновой, которые она подготовила для советских детей. Сообщала о брате:
«Игрушками он мало играл, больше ломал их. Так как мы, старшие, старались удержать его от этого, то он иногда прятался от нас. Помню, как-то раз, в день его рождения, он, получив в подарок от няни запряжённую в сани тройку лошадей из папье-маше, куда-то подозрительно скрылся с новой игрушкой. Мы стали искать его и обнаружили за одной дверью. Он стоял тихо и сосредоточенно крутил ноги лошади, пока они не отвалились одна за другой».
Ну, конечно, не все подобные дети вырастают в тиранов, иные вообще становятся деликатнейшими людьми. Но характер Владимира Ульянова с годами не менялся. Их отношения с братом Александром стали довольно прохладными, после того как Владимир начал довольно безобразно вести себя по отношению к матери. Чем больше мы изучаем его положение в семье, тем более сомнительным оно выглядит. И это было много опаснее его юношеского атеизма, который у людей добродушых обычно проходит с возрастом. Товарищ Володи Ульянова по гимназии Д.М.Андреев писал в своих воспоминаниях о прогулке с Лениным по улицам Симбирска: «Дойдя до высоких белых стен Спасского женского монастыря, Володя вдруг остановился и стал рассматривать залитую лунным светом обитель:
— Вот куда люди сами бегут от жизни и хоронят себя заживо! Хороша, верно, их доля, если они в этой тюрьме находят утешенье!»
В принципе нечто подобное мог сказать в этом возрасте и отец Сергий Булгаков, однако и не веровать можно по-разному. Думается, беда Ульянова была в том, что атеизм в таких людях, как он, ломает последнюю защиту против зла.
