 |
| Фома | Александр Кузнецов | 13.11.2007 |
— Александр Игоревич, расскажите, пожалуйста, как Вы пришли к Православию?Но в моем случае, видимо, «заговорили» гены предков-священников.В юности я не мог пройти мимо православного храма, не заглянув туда хотя бы на минуту, читал молитвы, хотя Евангелие прочел только перед крещением, на пятом десятке.
— Как изменилась Ваша жизнь после прихода к вере?
— Внешне ничего не изменилось, кроме того, что я стал регулярно посещать храм и пытаться соблюдать элементарные церковные правила — молитвы, посты и так далее. Но все это при моей работе и связанном с нею образом жизни дается с большим трудом, а часто просто не получается. Наверное, для новоначального христианина это полезно — по-другому начинаешь смотреть на себя и свою немощь. Но главное в том, что появилось новое отношение к жизни — некое иное духовное измерение, которое широко раздвигает представления о мире, человеке, этических нормах и о самом себе.
— Кому Вы считаете себя обязанным, кто был и является Вашими наставниками в вере?
— Я многим обязан чтению духовной литературы, прежде всего таким авторам, как митрополит Антоний Сурожский, священники Александр Шмеман и Иоанн Мейендорф. Помню, как однажды прочитал интервью владыки Антония какому-то светскому журналу и был так пленен красотой христианской мысли, что начал читать подряд все религиозные сочинения, какие только попадались под руку.
Так получилось, что креститься меня благословил Святейший Патриарх Алексий. А первым наставником был настоятель храма Пророка Илии в деревне Селихово Тверской области протоиерей Борис Ничипоров, к сожалению, очень рано ушедший из жизни. Он был из тех, о ком в Евангелии сказано: «жатвы много, а делателей мало». Вот он и был таким церковным «делателем»: после прекращения гонений на Церковь одним из первых занялся социальной работой, создал при своем приходе крупный детский православный центр и многих своих друзей, включая меня, увлек этой работой. А после его смерти я несколько лет алтарничал на приходах у его духовного отца, замечательного московского пастыря протоиерея Георгия Бреева, которого считаю теперь своим наставником.
— Вы много времени провели за границей. Чем по сути православная жизнь в диаспоре отличается от российской? Каковы основные задачи и проблемы Церкви в России и за ее пределами?
— Я знаком с православной жизнью за рубежом в основном на примере Франции, но это — особый случай, связанный с таким уникальным историческим явлением, как русская эмиграция «первой волны». Она обладала огромным духовным зарядом, поскольку пережитая ею катастрофа — крушение тысячелетней империи — заставила ее посмотреть вглубь себя и привела к христианству многих жуировавших до тех пор представителей высших сословий России. Этого заряда хватило почти на целое столетие, потому что ее представители считали себя беженцами и всю жизнь жили мечтой о возвращении в Россию. Я помню встречи с Андреем Дмитриевичем Шмеманом, братом знаменитого отца Александра. Он за всю свою долгую жизнь так и не взял французского гражданства, жил по «нансеновскому» паспорту беженца и только недавно получил паспорт российского гражданина из рук президента Владимира Владимировича Путина.
Сейчас таких людей почти не осталось, есть их потомки, которые в разной мере сохраняют верность православной традиции. Замечательно то, что теперь наша связь со многими из них восстановлена благодаря воссоединению с Русской Православной Церковью за рубежом. В то же время, в 90-е годы появилась довольно многочисленная трудовая эмиграция. Эта часть наших соотечественников очень разобщена и лишена православных культурных корней. Но люди, тем не менее, идут в Церковь и объединяются вокруг нее. Здесь — большое поле для взаимодействия Церкви и российской дипломатии.
— Нынешнее время принято называть церковным возрождением: открываются храмы, семинарии, золотятся купола и так далее. С другой стороны, возникают новые проблемы: злоупотребления духовнической практикой, кликушество, апокалиптическая истерия, боязнь любых новых документов, мода на отчитки и прочее. В контексте этих проблем можно ли считать время, в котором мы живем, эпохой возрождения Церкви?
— Несомненно, это возрождение, причем выглядит оно как подлинное чудо. Дело ведь не только в восстановлении храмов и монастырей. Главное состоит в том, что все больше людей принимает христианские ценности как единственно возможную основу «самостояния человека», о котором писал Пушкин. В то же время должно быть ясно, что в земной жизни Церкви не бывает легких времен. В эпоху римского императора Константина, когда христиане перестали подвергаться физическим гонениям, в Церковь хлынуло множество людей, началась христианизация общественной жизни. Но именно тогда же в Церкви начались расколы и ереси, борьба с которыми заняла несколько столетий.
Может быть, что-то похожее происходит и сейчас. Впрочем, я никогда близко не сталкивался с явлениями, о которых Вы говорите, и вообще ничего, кроме любви и добра, в Церкви не видел. Думаю, что мне, как и многим другим, кто пришел в Церковь в 90-е годы, не следует забывать, что мы пришли туда, как и в константиновскую эпоху, когда «стало можно», когда «разрешили». Надо помнить о том, что Русская Православная Церковь — это Церковь мучеников. Поставим себя на минуту перед лицом тех, кто был расстрелян за свою веру и покоится во рву на Бутовском полигоне в Москве, — и тогда многие проблемы и неофитские комплексы покажутся просто ничтожными.
— В среде образованных людей, которых можно назвать интеллектуальной элитой, кредит доверия к Церкви растет или уменьшается?
— О сложных отношениях интеллигенции с Православием много сказано и написано. Мыслящий человек по природе склонен искать на все самостоятельные ответы, ему на все нужны рациональные доказательства. Но Бог выше человеческого разума. Поэтому в христианстве нет доказательств, а есть свидетельство и живой опыт веры. Это очень хорошо показано в знаменитых «триадах» святого Григория Паламы. Я сам в этом убедился, когда изучал в Сергиевском институте в Париже христианские «антиномии» — богословские противоречия, которые разумом нельзя разрешить, а можно только понять духовно. И образованный человек, идущий духовным путем, на каком-то этапе начинает понимать, что простая вера надежнее утонченных богословских конструкций. Недаром великий Луи Пастер говорил: «Я мыслил и изучал, потому и стал верующим, подобно бретонскому крестьянину. А если бы я еще более размышлял и занимался науками, то сделался бы таким верующим, как бретонская крестьянка».
— Не бывает ли у Вас конфликта между Вашими внутренними убеждениями и задачами, которые ставит государственная служба?
— Думаю, что такого конфликта просто не должно быть. Наша Церковь всегда освящала и благословляла государственную службу, в том числе военную и дипломатическую. Да и сама служба только выигрывает, если служащие руководствуются нормами христианской морали. В XIX веке, когда начинающий дипломат поступал на службу в МИД, он должен был принести присягу на верность императору, которой тогда придавался глубокий религиозный смысл. Это происходило в министерской церкви, перед иконой небесного покровителя Российской империи святого благоверного князя Александра Невского, который был одновременно и христианским подвижником, и государственным деятелем, и дипломатом. И хотя сегодня Церковь отделена от государства, между ней и российской дипломатией возрождается традиция тесного сотрудничества на благо России.
Конечно, каждый человек должен постоянно делать выбор между добром и злом, между служением Богу и мамоне. Но этот выбор определяется им самим, а не профессией, которой он посвятил свою жизнь.
— Вы упомянули о роли Православия в жизни дореволюционной дипломатии и подробно писали об этом в своей кандидатской диссертации на тему подготовки и воспитания дипломата в Российской империи. Почему Вас заинтересовала эта тема?
— Министерство иностранных дел России долго готовилось к своему 200-летию, была проделана огромная работа по восстановлению забытых страниц истории российской дипломатии, преемственности ее лучших традиций. И вот у меня возник вопрос — насколько мы представляем себе облик наших предшественников, что это были за люди в профессиональном и нравственном отношениях. Начал копаться в архиве и обнаружил, что ответить на этот вопрос очень непросто, слишком глубоким оказался разрыв с «той» Россией. Дореволюционную дипломатию трудно понять без учета религиозного фактора в воспитании тогдашнего чиновника МИД. В старой России чиновничество было воцерковлено в той же мере, в какой была огосударствлена Православная Церковь. Среди дипломатов было немало агностиков и даже атеистов, но открытый разрыв с Православием был в ту пору немыслим. Внешнеполитические интересы страны были теснейшим образом переплетены с церковными. Разобраться во всем этом было важно, чтобы понять, в чем опыт старой русской дипломатии неприменим к сегодняшнему дню, а в чем, наоборот, он актуален и востребован.
— Вы являетесь единственным дипломатом такого уровня с духовным образованием: окончили Свято-Сергиевский богословский институт в Париже. Как Вы пришли к такому решению?
— Внешне все выглядело, как дело случая. Знакомый московский священник, которому я за это бесконечно благодарен, приехал в Париж и пригласил меня побывать вместе с ним в этом институте. Там я познакомился с инспектором отцом Николаем Озолиным, который очень тепло меня принял и при следующей встрече предложил учиться на заочном отделении. Я сразу согласился, и ко времени окончания командировки во Франции (я тогда работал в нашем представительстве при ЮНЕСКО) успел получить диплом.
— Александр Игоревич, что вспоминается о периоде учебы?
— Свято-Сергиевский институт — уникальное создание русской эмиграции «первой волны», там были собраны лучшие богословские умы старой России. Конечно, никого из них сейчас уже нет в живых, и даже преподавание там ведется на французском языке. Но остались их книги, их традиции и огромный пласт сбереженной ими русской православной культуры. Ею были проникнуты и мои преподаватели — русские, сербы, французы и другие, например, ректор института отец Борис Бобринский, отец Николай Чернокрак, отец Плакид Десей и многие другие. Все это не могло не увлечь, тем более, что встретили меня там очень сердечно и с любовью.
Словом, я с благодарностью вспоминаю это время. Казалось бы, вокруг Париж, столько всего интересного, а ты сидишь взаперти в выходные дни, пишешь курсовые работы по богословию апостола Павла или антропологии святого Григория Нисского. Но я не жалею ни об одной потраченной минуте, наоборот, жаль, что служебные обязанности не позволили прочитать многое из того, что входило в списки учебной литературы.
— К вопросу о влиянии эмигрантских мыслителей: каковы Ваши впечатления о недавно вышедших в свет в России дневниках отца Александра Шмемана?
— Я очень люблю книги отца Александра, особенно «Исторический путь Православия». А его дневник — это яркий образец той православной культуры, которая сформировалась на Западе под влиянием русской эмиграции, впитав в себя, конечно, и какую-то часть западной культуры. Отец Александр ни разу не был в России, но всю свою жизнь жил Россией и для России, как он ее понимал. Некоторые его суждения, наверное, могут показаться спорными. Но главная мысль, которая проходит через всю книгу, на мой взгляд, полностью отвечает церковному Преданию и учению святых отцов: цель христианской жизни состоит в общении с Богом. И потому голая ветка, дрожащая на зимнем ветру, если в ней ощущается присутствие Божие, ему была дороже церковных съездов и заседаний, которыми, если верить дневнику, так тяготился отец Александр. Они просто теряют значение, если уводят в сторону от главного. В этом, на мой взгляд, назидательный смысл книги, которая, впрочем, писалась для себя, а не для постороннего читателя.
— Насколько известно, на испанских средневековых картах Европы Россия обозначалась как «терра инкогнита». Не является ли Россия для испанцев «терра инкогнита» до сих пор?
— Отчасти так и было до недавнего времени, потому что в XX веке наши страны долгие годы были лишены возможности тесного общения. Но сейчас положение меняется. Глобализация сокращает расстояния и сближает народы. Интерес к России растет. Почти все образованные испанцы, которых я встречал, либо бывали в России, либо знают и любят русскую культуру. У наших стран сегодня много общих интересов, сохраняются и традиционные взаимные симпатии обоих народов, чего не смогли подорвать ни десятилетия взаимной отчужденности, ни идеологические различия.
— Как Вы оцениваете положение христианства в Испании и современной Европе?
— Выскажу сугубо частное мнение. Внешне Испания, в отличие от многих других стран Европы, остается католической страной. Там гораздо больше людей приходит в храмы, особенно в провинции. Я много раз был свидетелем того, как испанцы дорожат христианскими традициями, например, пышными процессиями, которые устраиваются во многих городах на Страстной неделе и отличаются проявлениями массового народного благочестия.
Но в последние годы в Западной Европе происходит повсеместное наступление ультралиберальной идеологии. Это уже не тот добродушный либерализм, который прекрасно уживался с христианством в душе русского помещика или английского джентльмена викторианской эпохи. Это своего рода либеральный фундаментализм, который порой удивляет своей нетерпимостью и высокомерием по отношению к любому другому мировоззрению и навязывает своеобразную цензуру в форме «политкорректности». Он утверждает новую систему ценностей, в которой человеческая жизнь мыслится только в земных рамках. Человек полностью освобождается от чувства вечности, от сознания греха и от всяких моральных ограничений, кроме тех, которые государство устанавливает в законодательном порядке. В такой системе ценностей христианству просто нет места. Поэтому и происходит постепенное вытеснение католической Церкви из общественной в сугубо частную область жизни. Как известно, в проекте Европейской конституции даже не было упомянуто о христианских корнях европейской культуры.
— Почему Вы думаете, что это новая система ценностей? Ведь еще в Ветхом Завете говорилось о людях, живущих по принципу: «ешь, пей, веселись, ибо завтра умрем».
— Так-то оно так, но еще полвека назад в западном общественном сознании существовали моральные табу, нарушение которых даже секулярное общество формально осуждало. Сегодня же никаких табу почти не осталось. Упомянутая ветхозаветная «формула» из осуждаемой обществом модели греховного поведения человека превращается чуть ли не в общественную норму.
Но ведь независимо от того, как человек воспринимает христианские ценности, именно они были заложены в основу европейской культуры, морали, да и самого понятия прав человека. И если мы отказываемся от этой основы, то неизбежно происходит размывание и культуры, и морали, и прав человека. Например, я просто не поверил своим ушам, когда один европейский дипломат, выступая с трибуны ЮНЕСКО, заявил, что никаких моральных прав и обязанностей не существует в природе, есть только права человека, которые можно защитить в суде. Интересно, что испанские социологи заговорили о явлении «дегероизированного» общества, в котором в принципе нет таких целей или идеалов, во имя которых человек может пожертвовать жизнью. И в самом деле, если земная жизнь является абсолютной ценностью, то ради чего ею жертвовать? К чему тогда такие понятия, как нравственный долг или необходимость защищать Родину, «не щадя живота своего», и многое другое?
В итоге происходит какой-то глубинный сдвиг. Огромные средства тратятся на образование, университеты поражают своей материальной оснащенностью, а качество образования, как признают сами университетские профессора, падает из-за низкой требовательности и вседозволенности по отношению к студентам. В образцовом состоянии поддерживается культурное наследие прошлых веков — соборы, монастыри и картинные галереи — но туда приходит все больше людей, которые уже не понимают ни духовной красоты, ни смысла религиозных сюжетов. Все это ведет к обеднению культуры. Но, когда я однажды рискнул сказать об этом на научном семинаре в ЮНЕСКО, один симпатичный европейский профессор отвел меня в сторону и сказал: вы, конечно, правы, но об этом у нас не принято говорить публично, это не политкорректно.
— То, о чем Вы говорите, имеет ли какое-то отношение к России?
— Мы постоянно слышим от западных коллег, что отношения России с Европейским союзом должны основываться на общих ценностях. Но возникает вопрос: в чем же состоят сегодня эти европейские ценности, и где та нравственная основа, на которой мы должны действовать совместно в поисках ответов на общие угрозы и вызовы? Человечество создало сложнейшие информационные и технические системы, в том числе оружие массового уничтожения. Мир задыхается от нерешенных проблем и конфликтов. Наконец, появилась угроза межцивилизационных столкновений. Всё это напоминает ситуацию, которую еще в начале ХХ века предвидел испанский мыслитель Хосе Ортега-и-Гассет: развитие цивилизации опережает нравственные способности человека ею управлять. Чтобы сократить этот разрыв, нужен очень высокий уровень человеческой личности, а отказ от христианских ценностей ведет к его снижению. Христианство направляет человека к небу, а ультралиберальная идеология притягивает его к земле.
— Каковы Ваши впечатления о православной жизни в Испании?
— Православие пришло в Испанию благодаря русской дипломатии — при каждом императорском посольстве или миссии был храм, а священники входили в штат посольства. Но наших соотечественников в Испании до недавнего времени почти не было. Сейчас русская диаспора насчитывает уже несколько десятков тысяч человек. Существуют православные приходы в Мадриде, Барселоне и некоторых других городах на юге страны. Например, нашими соотечественниками построен замечательный по красоте деревянный храм в городке Альтеа в провинции Аликанте. Но церковная жизнь довольно трудная, наши священники служат порой в тяжелых условиях. Например, в Мадриде служба идет в помещении, совершенно не приспособленном для этой цели. Поэтому сейчас наша совместная задача — построить русский православный храм в Мадриде. Мэрия испанской столицы уже дала свое принципиальное согласие на этот проект, но главная работа еще впереди. n
Фото священника Андрея Кордочкина
http://www.foma.ru/articles/1287/
