 |
| Вода живая | Протоиерей Александр Сорокин | 10.11.2007 |
Да, конечно, Октябрьская революция была, прежде всего, вооруженным восстанием, — то есть, насильственным захватом власти, — чего не только не отрицала, но, напротив, о чем с гордостью говорила сама коммунистическая власть. Есть правда и важное добавление-уточнение, являющееся историческим фактом, замалчивавшимся советской исторической наукой: большевистская революция была проплачена противником и стала решающим ударом в войне, которая к тому времени уже велась не на жизнь, а на смерть.
Однако последствия того «Октября», который разразился в 1917-м — в результате ли деятельности солдат, матросов и рабочих под руководством большевиков, или в результате щедро оплаченной диверсионно-идеологической деятельности Германского штаба, — не были бы столь ощутимы, если бы дело было только в политике или военной стратегии или революционной тактике. Октябрь, в самом деле, был неслучаен в нашей стране. И я имею в виду не только социально-экономические и политические предпосылки революции. И даже в данном случае не буду говорить о предпосылках духовных. Об этом ведь тоже можно много говорить, и говорят: об официальном православии, выхолостившем в Церкви живую веру, подменив ее обязаловкой, о рабском положении Церкви в объятьях «православного» Царства. О том, что свой духовный голод, — тот голод, без которого не может жить ни один человек на свете, — жители огромной страны удовлетворяли где угодно, но только не в Церкви — кто в харизматических сектах, кто в философских, мистических исканиях, кто в романтике революционных движений, — тогда как основная масса, казалось, крепко скованная бытовым православием, на самом деле лишь копила в себе, на каком-то подсознательном уровне, сама того не подозревая, как нарыв, энергию бунта и разрушения, которая и прорвалась в «нужный» момент.
Мне бы хотелось все-таки сказать не об этих духовных предпосылках «Октября».
Позволю себе высказать ряд отрывочных, кратких наблюдений над, так сказать, самим «Октябрем» и поразмышлять над тем, как в нем, в этом «Красном Октябре», каким-то страшным, издевательским, глумливым и карикатурным образом реализовалось, как пародия, то, чем должна была стать в истории христианская Церковь.
Напомню, христианская Церковь родилась из радостной вести (греч. «Евангелие»), которую ученики Иисуса Христа были не в силах удержать в своих сердцах и возвещали: «Христос воскрес!» Для них это было доказательство истинности Бога, даровавшего людям способность видеть свои грехи, раскаиваться в них и видеть счастье в любви к ближним, в милосердии, сострадании и щедрости. Апостолы Христовы шли в мир с желанием делиться этими дарами. Они были напутствованы Самим Христом словами: «Идите научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа». Они шли с намерением покорить этой вести всю Вселенную. Для них это был конец и смысл истории, — причем истории, понимаемой в самом масштабном, вселенском значении. Это было окончательное вмешательство Бога в историю человечества, чтобы явить красоту и правду Его, Божьего Царства, построенного не на насилии и власти, а на любви и милости.
И все это мы узнаем, так или иначе, в коммунистической идеологии, но уже совсем в ином прочтении — в том прочтении, в котором роль инициатора и арбитра, принадлежавшая Богу, была узурпирована гордым человеком. Да, человеческое счастье тоже было провозглашено большевистскими революционерами как главная идеологическая цель. Так же, как ученики Христовы, напутствованные словами «Идите научите все народы», большевики хотели экспортировать революцию в другие страны и народы, закрепив этот принцип в виде формулы «Пролетарии всех стран, соединяйтесь»! Однако на деле, заменив абсолютную нравственную систему координат, точкой отсчета которой является Божественный, то есть, данный человеку извне, закон, или хотя бы совесть, — заменив ее по сути релятивистской классовой моралью, большевики стали на путь истребления сначала десятков, а потом, очень быстро, сотен, тысяч и миллионов своих классовых врагов и, в конце концов, самих себя.
Так же, как и первые христиане, уверенные в том, что во Христе наступил конец и смысл истории, и что наступили апокалиптические времена, коммунистические вожди любили говорить с почти религиозном пафосом о коммунизме как о наивысшей форме организации человеческого общества в терминах почти что конца истории. «Построение коммунизма», «построение светлого будущего», «счастливое человеческое будущее» — это ли не карикатура на евангельскую весть о том, что «Царство Божие приблизилось».
Разница в том, что Евангельское известие о «приближении Царства Божия» неразрывно связано с нравственным требованием: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Божие». Здесь же требование «покайтесь» заменяется простым приговором о неисправимости классового врага и революционной целесообразностью его просто ликвидировать. Как же! Трудно, невозможно поверить в исправление классового врага. Его только могила исправит.
Далее. В христианском символе веры мы исповедуем веру во «едину, святую, соборную и апостольскую Церковь». Вера в Церковь как в божественное установление, как в то, что установлено Богом и существует не только, не благодаря, а порой даже, кажется, вопреки усилиям церковных иерархов, — вот что было и остается опорой, на которую опирается в своем историческом бытии Церковь. В граде святого Петра, которому выпала «честь» стать городом «трех революций», уместно вспомнить слова, с которыми Иисус Христос обратился к Петру. Его так назвал Христос: «Ты — Петр, камень и на сем камне я созижду Церковь мою и врата ада не одолеют ее». Вот на чем зиждется Церковь. Вот почему она воспринимается как объект веры и хранительница Истины.
Отзвуки этого церковного отношения можно было слышать и от коммунистов, — особенно тех из них, кто в своей слепой и романтичной наивности, с пафосом говорили о том, что они «верят Партии больше, чем самим себе». Правда, возникает закономерный вопрос, каковы же были основания непогрешимости Партии, если никого, кроме самих большевиков (в большом, надо полагать, количестве) в нее не входило? Ведь «Бога», который бы ее основал, у них не было по определению.
Впрочем, здесь мы не совсем правы. «Бог» был — тот, который «живее всех живых», чьи «мощи» покоятся в самом сердце нашей столицы до сего дня. И о нем певец революции пел, пародируя, сам того не осознавая, новозаветное учение о единстве Христа и Церкви:
«Мы говорим — Ленин, подразумеваем — Партия, мы говорим — Партия, подразумеваем — Ленин». Интересно, что уже на излете советской власти, эта пафосная фраза выродилась с едкую шутку, высмеивающую ханжество советской идеологии: «Мы говорим — Ленин, подразумеваем — Партия, мы говорим — Партия, подразумеваем — Ленин, и так семьдесят лет: говорим одно, а подразумеваем другое».
Можно продолжать и дальше: например, вспомнить меткое наблюдение Бердяева о том, что мечта о Третьем Риме обернулась реальностью Третьего Интернационала. Хотя как раз это наблюдение говорит об обратном. Уже сама по себе православная мечта о Третьем Риме была порочна и губительна, ибо то была мечта о несбыточной симфонии Церкви и государства. По сути она и сгубила оба первых Рима, из которых, правда, первый быстро возродился и существует доныне, отказавшись от этой порочной идеи и доказав, что он есть Рим первый и последний («вечный город»). Уже эта мечта — о Третьем Риме — говорила, с моей точки зрения, о пороке, вкравшемся в православное сознание еще во времена средневековой Руси. Большевистский Третий Интернационал в зловеще карикатурной форме довел эту идею до логического завершения (не будем забывать, правда, «Третьего Рейха»).
Можно еще много о чем говорить, проводя подобные параллели. Можно говорить о том, как наши великие поэты, прельстившиеся романтикой революции, талантливо и самозабвенно трансплантировали впитанные ими с молоком матери христианские образы в новые большевистские революционные реалии. Например, вспомнить революционную поэму Блока с библейским названием «Двенадцать», заканчивающуюся словами об Иисусе Христе, — словами, с которыми не знала что делать, куда их приткнуть советская идеология.
Симптоматично и то, что периодически раздавались голоса, которые особенно сегодня раздаются со стороны коммунистов, о том, что «Иисус Христос — первый коммунист». Все это было бы смешно, если бы не было грустно.
В средневековье принято было говорить, что дьявол — это обезьяна Бога. В этом его ужас. Главный же ужас «Красного Октября» заключался в том, что он стал обезъяной Христовой Пасхи — той Пасхи смерти и Воскресения Христова, о которой православная Церковь поет: «Пасха красная!.. Пасха всечестная!.. Радостию друг друга обымем. О Пасха! избавление скорби…»
И ужас этот выразился в том, что «Красный Октябрь» делали не язычники или инопланетяне, а те, кто был крещен в христианской вере, — то есть знал о Красной, то есть красивой, спасительной, Христовой Пасхе, но дал себя прельстить красному, кровавому молоху, пожравшему тысячи и миллионы людей. А сегодня мы пытаемся разобраться, где правда, а где ложь, где Красный Октябрь, а где Красная Пасха Христова.
