 |
| Правая.Ru | Максим Николин | 09.11.2007 |
В России возможна или монархия или анархия,
но последняя долго не продержится.
Нестор Иванович Махно
Вера. Православие. Каким оно было в романовской России? И всегда ли монархия была по-настоящему православной? Уже после Алексея Михайловича трудно вспомнить благочестиво хранящих заветы православия монархов. Немецкие платья и речи, бритые лица, парики, увеселительные балы, иноземное «просвещение», упразднение патриаршества, какие-то немки, лезущие на царский престол. Только Павлу I пришла в голову мысль, что надо бы всё это упорядочить, и появился, наконец, Акт о престолонаследии. О русской одежде вспомнит лишь Александр III. А о православии по-настоящему — только последний Романов, прославленный ныне церковью Николай Александрович. Вспомнит, но будет уже поздно. Основы православия подрывались в России более 250 лет! Нешуточный срок. Да только ли православия? Никто сегодня, если и захочет, даже представить не сможет всей прелести петровского просвещения. Вдумайтесь только: пастер Глюк — служанкой у которого была будущая императрица Екатерина — открыл при содействии Петра школу для русских дворян-недорослей, где и преподавал успешно русский язык по специально переведённой для этого случая им самим немецкой грамматике (!) А для обучения Закону Божьему применял катехизис Лютера (!), тайны которого и открывали учителя — немецкие студенты богословия. И это наша история. Церковная и государственная.
Сначала при вмешательстве Петра I без главы осталась церковь, а затем, в 1917-ом, — и государство. Второй акт явился уже следствием первого. А следствием чего — первый?
Почему, собственно, стали возможны внутренние антирусские (это уже ясно всем!) реформы, проводимые Петром Алексеевичем? Флот — это, разумеется, большой плюс. Но с чего это — вдруг! — стали заставлять людей рядиться в «немецкое», брить бороды, распевать глумливые стихи и т. д. Какие события предшествовали всему этому? Полистаем учебник истории и обнаружим, что, оказывается, во второй половине 17-го века тоже проводились реформы. Церковные. Проводил их отец Петра под руководством печально известного в церковной истории патриарха Никона. А надобно сказать, что в те времена понятия «церковное» и «государственное» шли рука об руку. Это соответствовало святоотеческому постулату «симфонии властей». Поэтому нестроения в одной сфере автоматически вызывали кризис в другой. Так вот, реформы эти, 1656 — 1666(67) гг., проводились жесточайшими насильственными методами и вылились в открытый геноцид русского народа власть предержащими. Это сейчас нам кажется, что спорили из-за пустяков: какая разница — старый или новый обряд, два или три перста. Но ведь Русь не зря называлась святой. Заветы, предания, каноны, обряды, которыми руководствовались древние отцы церкви, соблюдались свято, ибо были основой жизни, основой веры для всех русских людей. И вот приходят «лукавые греки», проходимцы и лиходеи, авантюристы и содомиты, и говорят, что так, как молился Сергий Радонежский, молиться оказывается неправильно, всё, что было сказано и сделано святым митрополитом Макарием, — невежество. И вообще, все русские святые отцы во главе с великими князьями, митрополитами и патриархами заблуждались. А почему собственно? Кто поверит этим басням? Поверил Никон. Поверил Алексей Михайлович. Народ же благоразумно воздержался хулить старину и святую русскую веру. Тогда наступило время казней и тюрем, пыток и изгнаний. Наступил раскол. И раскол этот, вопреки общепринятому суждению, учинил не народ, склонный к старой вере, а царь и патриарх. Вот где впервые пролегла тень между народом и властью! Началась настоящая гражданская война, с той лишь разницей, что одни из противников воевали, а другие спасались и прятались, уходили в дремучие леса и горы. Но и там их находили. Мы слышали о том, как «фанатики"-староверы сжигали себя в срубах. А сколько было предано огню и мечу царскими стрельцами? Никто не считал эти цифры. Власти уничтожали людей семьями, деревнями. Многие тысячи безвинно убитых за древнее православие людей — вот итог никоновских реформ. А старую веру поддерживало, как показывают исторические исследования, подавляющее большинство населения. Авторитет монаршей власти в народе был подорван. Авторитет церкви, глумящейся над истинной христовой верой — тем более. Вот тут и пошли на Руси (сразу же, уже в 1667-ом) народные восстания. Стенька Разин, советовавший в таком случае вообще не строить церквей и не ходить на богослужения, а «венчаться около вербы». Знаменитое «Соловецкое стояние», когда запершиеся в монастыре иноки, отстаивающие право молиться, как молились, в течение 10 лет (!) отражали осаду регулярных войск. Когда же после многолетней осады войска с помощью предателя ворвались в обитель, то пытали и глумились над иноками страшно, жгли, вешали на крючья, замораживали живьём. Но ведь среди жертв были и священники, люди духовного звания! Вот тогда-то впервые и пролилась пастырская кровь. Вот где корни советского атеизма! Туда же — в Соловки — будут впоследствии ссылать духовенство красные комиссары. Случайное совпадение? И несть числа народным волнениям со второй половины XVII века! Стрелецкий бунт в самой Москве, Булавин, Пугачёв и др. Таким образом, Пётр лишь довёл до логического конца начатое его предком. Отняли у народа веру — так и патриарх нам не нужен. И осталась русская церковь без кормчего. Сегодня РПЦ, так и не сумев опровергнуть тезисы старообрядцев, сформулированные в знаменитых «Поморских ответах», признала «затейки» Никона неверными и перестала проклинать старый обряд, признав его, в свою очередь, равноспасительным с новогреческим, коим, к сожалению, пользуется и по сей день.
Для чего мы так подробно останавливаемся на деяниях, имевших место в столь далёкие времена? А деяния эти, как уже смог догадаться проницательный читатель, имели прямое влияние на события Октябрьского переворота и судьбу монархии в стране. Историки от Ключевского до Голубинского сходятся в едином мнении: изменения внесли сумятицу и путаницу в самобытную русскую жизнь, западные влияния в церковной и социальной сферах подточили сами основы этой жизни. А тут ещё народился новый общественный тип — интеллигенция, которая как раз и была создана самим этим западным влиянием, со всеми его плюсами и минусами. Минусы перевесили, и раскол усугубился, цельность общественного организма была нарушена. Давно уже не висит над нами домоклов меч классовой идеологии, а разделение сказывается до сих пор. Обратим внимание — усугубляется в эпоху так наз. демократии. Быть адекватным сегодняшней действительности — значит быть цивилизованным, разделять сугубо западные ценности. Быть консерватором, говорить о какой-то духовности, русских корнях — остаться архаичным, не вписанным в «общество спектакля». Социальный антагонизм будет со временем только усиливаться, как и сто, и двести лет назад. К чему это приведёт снова — можно предположить. Среди множества белоэмигрантской литературы не прошла незамеченной книга воспоминаний некоего Р. Гуля «Жизнь на фукса». Там есть о многом говорящие строки. Молодой человек, уставший от выстрелов, как бы мимоходом замечает, как стреляла Россия 1918 года: «Она стреляла и по делу и зря. Россия отстреливалась за 300 лет. И гул стрельбы её окутывал мир дымом». Мы можем теперь догадаться о сокровенных мыслях успевшего хлебнуть войны «барчука». Вот он лежит на полу среди множества арестованных гетманом и наблюдает, как юный петлюровец ищет себе цель, тыча пистолетом, «выбирает постарее чинами, понеприятней видом, с кавалерийскими усами, с проборами, в штатских пенснэ. Вообще тех, которые триста лет кровь пили. Ах, Россия, Россия! Шутка ли дело. В 1918 году ты должна была отстреляться за триста лет!»
Дыхание Бога! Дыхание бури!
Становится ясным, почему лозунги белых были столь невнятны. Разве мог кто-нибудь тогда серьёзно говорить о Вере, Царе и Отечестве? Веру у людей отобрали в 17-ом веке, царя — в 17-ом году.
А что же Отечество? Отечество — это не абстрактное понятие. Для русского мужика это, прежде всего, земля-кормилица, «Мать сыра земля». Нужно ли говорить, что при окончательном закрепощении народа слово «отечество» теряло свою былую всеобъемлемость? Отечество надо было обретать вновь, завоёвывать силой. Вот и тянулась жилистая мозолистая рука к топору. А «белая кость» пыталась отстоять свои интересы. И вновь читаем строки ещё одного изгнанника революции, пожалуй, самого яркого представителя духовенства тех лет, ставшего истинным пастырем для русских беженцев, митрополита Антония (Храповицкого): «…Только тогда борьба за освобождение будет сильна и прочна, если в сердцах воинов и всех деятелей будет: либо неутолимая злоба и жажда разрушения и корысти; либо положительный идеал или надежда возродить ту Святую Русь, которая всем дорога и за которую сладко умирать. Если бы Деникинская армия написала это на своем знамени, то не окончила бы дело так печально, не потеряла бы любви народной». Владыка, кстати, один из редкого числа пастырей, пытающихся сохранять неложную духовность, истовость богослужения, внимательное отношение к диалогу со старообрядцами, заботу о духовном облике своей паствы. Но время уже было упущено. Государственные устои расшатались, церковь дискредитировала себя, а отечество необратимо разделилось на два враждующих лагеря, бездна между которыми разверзалась всё более в течение столетий. Для меня — повторюсь — человека православного, нетрудно предвидеть возможные нарекания по поводу замечаний в адрес нашей церкви. Но разве ошибёмся мы, сказав, что духовенство перестало пользоваться должным авторитетом приблизительно ещё с петровых времён? О причинах мы уже сказали достаточно, но вот, перелистывая страницы церковной печати XIX столетия, видим здесь аналогичное мнение. Из уст самой же матери-церкви, осознающей язвы, охватившие её. Авторитетнейшим источником является официальный орган, издаваемый при Святейшем правительствующем синоде, — «Церковные ведомости». Даже здесь, просматривая, к примеру, подшивку за 1883 год, находим скорбные сетования, «отчего это наши светские образованные люди, даже писатели, беллетристы, критики, историки быта и нравов так охотно приводят одне отрицательныя, темныя пословицы про наше духовенство, а никогда ни один не приведет светлой!» Здесь же находим замечания о том, как плохо печется священство о своей пастве, и видим зарисовки из жизни этой паствы, когда во время великого поста «довольно интеллигентная публика, русские и значит православные» потребляют мясную пищу, причём даже не осеняя себя крестным знамением. Осуждается в церковной печати и всё возрастающая привычка к табаку не только у взрослых, но и в школах среди детей; осуждается невиданно распространившийся атеизм в целом. Н.С. Лесков приводит справедливое замечание одной из газет своего времени: «то, чему мы теперь осуждены быть печальными свидетелями, есть прямой плод разлада слов, мыслей и дела: лицемерие благочестия обращается в лицемерие атеизма».
Но в чём причина лицемерия? Очевидно в неспособности и нежелании сохранить именно русское православие, а не абстрактное христианство вообще. Это не огульные наветы, а мнение самих же церковных деятелей той эпохи. «Церковный Вестник» — академический журнал. Там говорится ни больше ни меньше, как о «богословах, даже носящих иерархический сан, которые по закваске и складу воззрений весьма близки к самым правоверным слугам папы…» Стало быть, католические тенденции оказались ближе русскому духовенству, нежели своё собственное православие! О каком же тогда взаимопонимании со своей паствой народной можно было рассуждать? Только признать со всей горечью откровения: «Предки наши допетровского времени спасли нас от покушений римского папы и порабощения нас католичеству, но после Петра мы не умели охранить себя от протестантства» (архиепископ харьковский Амвросий).
Печальный итог. Катастрофические последствия взаимоотношений священства и царства. Эпизод русской жизни, где священство заявляет о своем прямом антагонизме царству. И если в эпоху патриаршества Никона такая позиция негативно отразилась на судьбе самого патриарха, то в синодальный период первенствующие представители священства, в свою очередь, «праздновали победу». М. Бабкин в своём исследовании на данную тему употребляет термин «богословское оправдание» революции. Как же это происходило? Вполне спокойно, рассудительно, официально. Трезво рассудив иерархи РПЦ ещё до отречения Николая II от престола признали Временное правительство! Куда торопились? Зачем? Уже 2 марта члены синода сочли нужным незамедлительно войти в сношения с Исполнительным комитетом Государственной Думы. И через пару дней состоялось первое после государственного переворота официальное заседание Св. синода. Спешили. Не опоздать бы выразить верноподданичество новой власти. На этом заседании 4 марта члены синода выражали искреннюю радость по поводу наступления новой эры в жизни Православной Церкви. Выразив общее настроение, обер-прокурор решает из зала заседаний синода вынести в архив царское кресло. За ненадобностью, дабы не мозолило глаза. Что и было торжественно проделано при одобрительном согласии всех присутствующих. И вот 5 марта, синод распоряжается от имени церкви, чтобы во всех приходах Петроградской епархии многолетие Царствующему Дому «отныне не провозглашалось». Это при живом-то царе! После актов «об отречении Николая II от престола» и «об отказе Вел. Кн. Михаила Александровича от восприятия верховной власти» уже 6 марта определением синода решено было во всех храмах империи отслужить молебны с возглашением многолетия (!) «Богохранимой Державе Российской и Благоверному Временному Правительству ея». О чём и были разосланы по всем епархиям РПЦ телеграммы. Обратим внимание — Керенский со товарищи в одночасье были причислены тогдашним руководством русской церкви к сонму благоверных. Это, пожалуй, чего-то да стоит! Но официальное рассмотрение вопроса о молитве за власть в Св. синоде происходило только на следующий день. Тогда же 7 марта 1917 г. Временное правительство «благоверно» и постановило арестовать императора Николая II и его супругу. Действовали, стало быть, сообща? Наконец, 9 марта Святейший Правительствующий Синод превзошёл самое себя в послании «К верным чадам Русской Православной Церкви…». Чаша гнева Господня не могла не переполнится. Читаем: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ея новом пути…» Послание это было расценено А.И. Деникиным как «санкционировавшее совершившийся переворот».
Возможно, гнев Господень сменился всё же на милость. Иначе как объяснить явление иконы «Державной»? Восстановление патриаршества? Свершилась воля Божия?
Закрывая церковную тему, рассуждать уже о духовном и нравственном облике духовенства сами не будем, всё это достаточно известные печальные факты, наблюдаемые и сегодня. А чтобы составить себе впечатление от облика церковных пастырей XIX — нач. XX столетий можно заглянуть хотя бы в известные рассказы того же Лескова «Мелочи архиерейской жизни», «Райский змей» и др. Знаменитый писатель, например, приводит выражение синодального главы — обер-прокурора: «…и из тех, кои сидели в синоде, иные насилу притворялися, будто во что-то веруют». Это о Св. Синоде! Странным и зловещим выглядит то обстоятельство, что «атеистическая пропаганда» родилась ещё при «царизме» и изливалась из уст поповичей Чернышевских и Добролюбовых, да и проводил в жизнь антицерковную политику при большевиках бывший обер-прокурор всё того же Синода князь Львов В.Н. (тот самый, что царское кресло выносил). Это уже наводит на серьёзные размышления. А вот подлинное свидетельство, взгляд, так сказать, изнутри. Небольшой отрывок из дневника сельского священника, датированный концом 1917-го года: «Буря, снегъ, ветеръ. 1917 годъ, — несчастный для Россiи годъ. Политическiй переворотъ прошелся по Россiи, какъ злой демонъ. Путаница получилась во всемъ страшная. Путаницу эту, я думаю, кто-то устраиваетъ намеренно. Интеллигенцiя наша пожинаетъ плоды своей, вековой почти деятельности, на своей спине. Можетъ быть, Богъ дастъ, Россiя после всехъ испытанiй вернется на тот путь, которымъ шла въ пору своего расцвета — къ православiю…… Но православiе-то наше стало немножко не «тово"… особенно его верхушка, — омiрщилась». Исторические события показали, что ведущие праведную жизнь и искренне служащие Богу и людям пастыри были не в большинстве, и даже они не смогли остановить волну народного недоверия. И полилась кровь. Кровь виновных и невинных, кровь красных и белых, дворян и крестьян, офицеров и священников.
* * *
Кровь проливали все. Кто-то пытается оправдать красный террор, говоря, что масштабы его в оценках историков завышены. Да разве можно счесть количество «буржуйской крови», пролитой в те годы? Кто-то, в свою очередь, склонен представлять белых, как милостивых и благородных, нравственно чистых героев. Но всегда ли это так и было? Сами белогвардейские генералы откровенно писали о том, как «армии понемногу погрязали в больших и малых грехах, набросивших густую тень на светлый лик освободительного движения». С мародёрством и насилием над мирным населением пытались в равной степени бороться как красные, так и белые командиры. Безрезультатно. Тот же Деникин со скорбью писал о позорных явлениях в среде своего воинства, которое не менее красных «пополняло новыми слезами и кровью чашу страданий народа, путая в его сознании все „цвета“ политического спектра и не раз стирая черты, отделяющие образ спасителя от врага». Но спасать нужно было человеческие души! Этого-то как раз никто не хотел понимать. Души тех, кто населял прежнюю Россию, царскую, романовскую, когда не было ещё красных и белых. А сейчас, во время тяжёлых испытаний душа должна была пробудиться, вспомнить Святую Русь, вспомнить традиции отцов и дедов. Но нет. Не у всех она пробуждалась. Когда, казалось бы, все религиозные и нравственные чувства должны быть обострены, «прошлое» России в лице белого воинства в некоторых своих проявлениях являло печальное зрелище. У них были свои традиции, давние и прочные. Тыл белых: «В городах шёл разврат, разгул, пьянство и кутежи, в которые очертя голову бросалось и офицерство, приезжавшее с фронта. — Жизни грош цена. Хоть день, да мой!…» Деникин восклицает: «Поистине нужен был гром небесный, чтобы заставить в с е х оглянуться на себя и свои пути». А когда мы читаем многочисленные воспоминания о трагическом бегстве белой армии из Крыма, то с изумлением узнаём, что на палубах кораблей, отошедших от родной земли, хватало места не всем, даже раненым; даже целые семьи вынуждены были оставаться на растерзание красноармейцам, брали только самое необходимое, но уже в открытом море выяснилось, что нашлось-таки место… большому количеству ящиков с вином и падшим женщинам. Да, нужен был гром небесный!Многим может показаться, что мы сейчас сознательно хотим очернить белое движение. Ни в коем случае. Однако в последнее время мы смогли получить достаточное количество информации с описаниями зверств, насилий, грабежей совдеповской «матросни» и «солдатни». Надо быть объективными. Зачем? Надо понять, что «Россия, которую мы потеряли» в силу множества объективных причин катилась к пропасти. Гибли в пропасти греховной человеческие души. Это был общий процесс, затронувший все слои общества, но высшие сословия, правящие классы — в большей степени. Как, собственно, и сегодня. Только уже — всех. Ну, что значит для россиянина сейчас Родина? Не «Россия, типа», а Отечество предков? Вот примерно то же и для предреволюционных дворян. Для них уже в XVIII-ом столетии (как и для среднего обывателя нашего времени!) Отечество, по словам Ключевского, — «это неприятное привидение, от которого стараются отчураться средствами цивилизации». Именно поэтому они стали чужими для своего народа. И их душам, наверное, представилась последняя возможность: погибнуть, чтобы спастись. В очистительном огне беспощадного народного бунта гибли развращенные до срока молодые корнеты; их отцы-офицеры, проигрывавшие некогда в карты целые имения вкупе с «живыми душами» мужиков; гибли изнеженные барышни, упивающиеся некогда безнравственными французскими романами; гибли попы, так и не нашедшие путей к сердцам своей паствы, путей, затерявшихся где-то на глухих и кривых лесных тропах среди пореформенных гарей XVII столетия. Там, в тёмных казематах ВЧК, среди сырых и холодных стен Соловецкого лагеря бывшие духовники приобщались мукам, разделяя страдания со своими духовными чадами. «… а потерявший душу свою ради Меня сбережет её». Гибли, чтобы спасти свои души.
Дыхание Бога! Дыхание бури!
Трагичен путь романовской России. Велика бездна, разделяющая людей на два класса, перестающих понимать друг друга, перестающих любить друг друга, ставших друг другу чужими. А ведь некогда были членами единого тела Христова — единой Церкви. Был Царь. Был Бог. Была родная земля, на которой жили одной семьёй все сословия. И надо признать, что привилегированные классы упустили что-то главное, нечто важное, что и составляло основу прежнего единения. Это осознавали и правительственные круги. Гадали, размышляли о причинах. Уже цитировавшийся нами выше бывший член Государственной думы В.В. Шульгин писал во время революции, говоря о политике Совета государственного объединения, созданного при ставке белых: «Наш мужик при всём своём варварстве здоров душой и телом, невероятно настойчив в своих основных требованиях. Наши помещики дряблы и телом и духом, и здоровый эгоизм собственника… в значительной степени ими утрачен. У меня появилось внутреннее убеждение, что бороться в этом отношении бесполезно. Но если землю всё равно надо отдать, то возникает вопрос, правильно ли мы идём, откладывая этот вопрос до воссоздания России? Ведь главное препятствие этого воссоздания и есть эта проклятая земля». Поздно спохватились. «Проклятая земля»? А для кого-то Земля-Матушка, кормилица. Народ, подстрекаемый революционерами, стал сам решать свою судьбу. Судьбу родной земли. А заодно и судьбу монархии, ставшей чужой для своего народа!
Смута! Хаос и неразбериха. Кровь и боль. Кому же в гуще трагических событий мог довериться народ? Каким лидерам и движениям верил безоговорочно, всею душою, как самим себе? Находились ли такие? Да. В то время как тылы белогвардейцев оставались разорёнными, а ряды бойцов с каждым днём источались, и негде было взять пополнение, в то время как мобилизация в ряды красноармейцев проходила порой под большим давлением, люди сами вереницами тянулись под чёрные (и красные) знамёна, и их не надо было уговаривать. Это было стихийное естественное движение, сугубо добровольное. Это было движение Нестора Махно и ему подобных. В рядах батьки царил истинно народный дух, ибо эти ряды и были — народом. Народом, напуганным местью бывших помещиков и «бар», которые составляли белую гвардию. Напуганным продразвёрсткой красных и действиями ВЧК. Для них — простых крестьян Новороссии и Украины — лозунг «С угнетёнными против угнетателей — всегда!» был их родным лозунгом, не во властных кабинетах написанным. И вовсе не в анархических призывах было тут дело. Мужик не читал Бакунина с Кропоткиным, хотя лозунги женевской группы анархов «Хлеб и воля» воспринимал бы легче, чем декреты Деникина и Врангеля. Да и сам Махно не очень-то пропагандировал идеологию анархов среди своих хлопцев. Это был лишь антураж. Главным в движении махновцев был его коренной, сермяжный дух, правда земли и плуга, правда народной воли, воспеваемой в крестьянских песнях со времён Разина и Пугачёва. Эту стихию уже было не удержать. Ни красным, ни белым. Махно проигрывали все. А он метался среди разрухи по родной земле, пытаясь под лозунгами анархии навести порядок в крестьянских селениях, чтобы не трогали мужика ни буржуи, ни комиссары. И доставалось всем. «Политика памяти последовательнее политики соображений». Прорвалось наружу трёхвековое унижение. Махно платил по счетам за всё, отнятое у народа. За отнятую землю. За отнятую веру. Отнятого царя. Отнятое отечество…
* * *
«В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной думою признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть… Николай». Так вынужден был сформулировать свою позицию последний российский император, который самим Богом был некогда поставлен выше всех прочих институтов власти, выше народа, выше самой нации. Михаил Александрович, в свою очередь, оказался также не готов воспринять верховную власть, считая это возможным, только в случае если «созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа». Воля народа оказалась не в пользу Романовых. Вот так закончилась многовековая связь, единомыслие — а впоследствии вражда — нации и самодержавной власти. И началась эта вражда, как мы теперь уже понимаем, не в 1917-ом году. В 17-ом она завершилась. Завершилась, как и следовало ожидать, кризисом правящей элиты, крушением православной веры, падением монархии. Большевики лишь «возглавили» этот процесс, довели его до логического исхода, использовали наметившийся вакуум власти и стали во главе грозно надвинувшегося на страну хаоса. Подводя итоги наших размышлений, вновь дадим слово человеку, весьма точно и ёмко освятившему вопросы государственности и власти Л. Тихомирову: «Сила всякой верховной власти требует связи с нацией. Монархия отличается от аристократии и демократии не отсутствием этой связи, а лишь особым ее построением: через посредство нравственного идеала. Отрешаясь от своего подчинения высшей силе национального верования, единоличная власть не имеет ни меры, ни руководства ни в чем кроме самой себя, а этим самым выводит себя из числа сил, способных воздействовать на нацию». К этому, пожалуй, уже нечего добавить. И далее следует неутешительный для нас вывод, сделанный Львом Александровичем и подтверждённый историей: «В этом положении бывшая монархия может только или рухнуть или перейти в чистую деспотию, если степень дезорганизованности нации позволяет последний выход». Возможно, именно «последним выходом» всё же удалось воспользоваться. Но произошло это уже в отсутствие легитимной монархии — в период правления И.В. Сталина, споры о характере власти которого не умолкают, а в последнее время приобретают всё более острый характер. Империя Сталина… Возвращение золотопогонников…Сегодня симпатии людей делятся между красными и белыми. Но откуда берутся они, эти симпатии? Мнение наше, как правило, составлено из книг и материалов, романтически описывающих подвиги людей, которым пришлось жить в ту нелёгкую эпоху. Однако книги — это тоже чьё-то мнение. Меняется политический курс, меняется и мнение. А у кого-то взгляды устойчивы и непоколебимы, они подкреплены свидетельствами гонений за веру, смертью в советском лагере родственника или знакомого; у кого-то — героическим прошлым предков, воевавших с колчаковскими и деникинскими «белобандитами"…
Революция. Гражданская война. Кто-то — за красных, кто-то — за белых. Кто-то против всех. Но что значат для нас сегодня идеологии и взгляды враждующих сторон, когда давно уже нету ни тех, ни других? Не более чем личное пристрастие, симпатия, навеянная романтическими книгами о былых подвигах. «От героев былых времён не осталось, порой, имён…» Нет больше ни марковцев с деникинцами, ни большевиков, ни махновцев… Нет больше желанной и единственно правильной для православного государства — монархии. Нет и самого православного государства. Белые проиграли. Затем проиграли красные. И те и другие были русскими.
Русские проиграли!
И сегодня за политическое влияние на нашей земле борются уже антирусские силы. Те самые, которые и не скрывали своих планов во времена Антанты, дожидаясь, когда русские перебьют друг друга, силы их истощатся и можно будет поделить Россию, попользоваться. «Нет больше России! Она распалась, исчез идол в лице императора и религии, которые связывали разные нации православной веры…» (лорд Бертли, посол Великобритании во Франции). Но Россия — уже советская, сталинская — выстояла, вновь объединились народы, вновь воссоздалась Великая Империя. И вновь рухнула…
Русские опять проиграли!
Мы позволяем руководить собой другим людям, иным странам, более могущественным. Таков наш сегодняшний удел. И у русских сегодняшних, в какой бы цвет ни была окрашена их идеология, нет больше сил. Слова…слова… И равнодушие… Где-то на Сент-Женевьев-де-Буа лежат представители благородных фамилий, навсегда потерявшие Родину. Где-то в братских могилах на русских полях лежат советские солдаты, обретшие покой в родной земле. А здесь, на Родине, с наушниками в ушах, приняв чужестранный облик, «зажигают» бессильное тление пустых душонок их накаченные наркотой внуки. Пройдёт ещё лет 10 и Родина, которую у них отняли, забудется ими… И кто будет виновен в этом? На чьей совести будут страшные потери в этой — уже бескровной — войне? Виноватых на этот раз, скорее всего, не окажется, как не окажется русских людей, способных сопереживать делом.
«Почему эти жалкие посредственности, самые худшие, самые отсталые из всего класса ученики… эти выродки находятся и удерживаются во главе страны, и обстоятельства таковы, что нет у нас достаточно сил, чтобы их прогнать?» Ах, Фёдор Иванович! Простите нас…
Закончилось дыхание Бога! Дыхание бури!
А жаль!
Неужели и теперь проиграли? Уже окончательно?…
