 |
| Правая.Ru | Максим Николин | 08.11.2007 |
В России возможна или монархия или анархия,
но последняя долго не продержится.
Нестор Иванович Махно
«393 435 422 935 364 927 488…» Так выглядит секретный шифр, которым была закодирована жизнь и смерть великой императорской династии России в её последние часы. За этими цифрами в 1918 году стояла судьба монархической власти. А вершителями судеб членов царской семьи были отправители и получатели шифрованной телеграммы, посланной из Екатеринбурга на имя секретаря Совнаркома Горбунова.
Государственная дума, Учредительное собрание, Временное правительство, Особое Совещание, Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, Совнарком… Оставалось ли место для Российского Самодержца в этом стихийно сменяющем друг друга калейдоскопе? Кто конкретно, какие силы, партии, движения, государственные деятели, влияющие на ход политической жизни страны, желали и были заинтересованы в спасении престола и правящего монарха Николая Александровича? Пытался ли кто-либо защитить Царя, Помазанника Божией милостью? Отрицательный ответ на вышеозначенные вопросы заставляет задуматься над следующим: что же произошло с русским народом в 1917-ом году? Казалось бы, вопрос этот давно решён в общественном сознании. И всё же…
Для многих покажется странным и неуместным разговор о том, кто же изменил в 1917 году существующий веками государственный строй? Под чьим руководством произошло свержение монархии? Мы все впитали в своё время «с молоком» матери-партии непреложное знание: большевики свергли царя. Но на деле это было не совсем так. Для многих профессиональных революционеров весть об отречении Николая II и вообще события февраля 1917 года были неожиданностью. Сталин, к примеру, отбывал срок в заключении, Ленин находился в Швейцарии; Троцкий, Бухарин — ещё дальше — в США. Руководство большевиков, таким образом, не было причастно к падению самодержавия. Февральская революция действительно несла на себе некоторые черты народного восстания (подготовкой какового как раз по праву и занимались большевики), однако организаторами в данном случае выступили представители совсем иных кругов, как сейчас сказали бы — «конкурирующих группировок». Самому Сталину, кстати сказать, пришлось впоследствии ещё долго чистить «коридоры власти» от этих элементов. И небезуспешно. Некоторым современным исследователям анализ внутрипартийной борьбы даже позволил сделать следующие выводы: «Сталин спас страну от сионистского нашествия, агентура которого уже проникла во все сферы партийного, государственного аппарата… Сталин не дал им возможности разрушить Российское государство и создать на его территории свою „землю обетованную“» (В.Карпов). Мы, конечно, давно уже слышали о роли различных тайных организаций, действовавших в период русской смуты 17-го года. Опубликованы воспоминания А.Ф. Керенского, вступившего в 1912 году в масонскую ложу. Мы знаем и то, что почти все члены Государственной думы были масонами. И непосвящённые в тайны закрытых международных организаций большевики, к каковым, возможно, принадлежал и Иосиф Джугашвили, первое время даже находились в растерянности от того, что главную задачу кто-то выполнил без них («А как же мы»? — возмутился Ленин и тут же предусмотрительно заявил: «Вся власть Советам!»). Зато активное участие здесь проявляли… приближённые ко двору лица, царские министры, члены Государственной думы, даже духовенство, генералы — те, кто в первую очередь должны были блюсти непоколебимость царского престола. Какими глазами должна была смотреть императрица Александра Фёдоровна на арестовавших её в Царском Селе офицеров, среди которых она с ужасом и презрением узнаёт «верного» и храброго служаку, героя двух войн генерала Корнилова? С Георгиевским крестом на шее… С красным бантом на груди…
Как-то так сложилось, что положение российской монархии к началу XX века оказалось весьма шатким. Нет, только пресловутым «жидомасонским заговором» здесь всё не объяснишь. Царя предали все. И Николай с болью осознавал это: «Кругом измена и трусость и обман!» Предал народ, позволив агитаторам глумиться над царём-батюшкой; предала армия, изменив присяге; предали даже члены царской фамилии; предали генералы, все эти алексеевы, сахаровы, брусиловы, эверты. Далеко не все они были масонами. Многие даже не были жидами. Многие даже были русскими. И уж, конечно, были русскими те самые простые матросы, рабочие, крестьяне, сбрасывающие колокола с колоколен, под своды которых ещё недавно они ходили молиться. Они не читали масонских книжек, плохо разбирались в политике, далеко не все знали, кто такие Милюков, Гучков, Керенский. Но именно они — простые русские мужики и солдаты с такой лёгкостью стали творить стихию русского бунта. Некоторые сначала даже ужасались содеянному. Тщетно. Какая-то пружина, скручивающаяся, видимо, не одно столетие, вдруг распрямилась со всей своей неотвратимостью. Рана прорвалась, полилась кровь. Это было кризисом, агонией, концом болезни. Это было концом старой России. Началом новой России.
«… Вся Дума была налицо. За столом были Родзянко и старейшины. Даже люди, много лет враждовавшие, почувствовали вдруг, что есть нечто, что всем одинаково опасно, грозно, отвратительно. Это нечто — была улица…уличная толпа. Её приближавшееся дыхание уже чувствовалось. С улицей шествовала та, о которой очень немногие подумали тогда, но очень многие, наверное, ощутили её бессознательно, потому что они были бледные, с сжимающимися сердцами. По улице, окружённая многотысячной толпой, шла смерть…» В этой обнажённой по своей искренности реплике члена Исполнительного комитета Гос. Думы В.В. Шульгина кроется тайная, глубинная суть происходящего.
Дума. Её наличие, в том виде, в котором она находилась, уже было ограничением как самодержавия, так парадоксальным образом и народности. Само же существование конституции, по мнению одного из выдающихся теоретиков монархизма Л.А. Тихомирова, является началом конца для самодержавия, ведёт к уничтожению прочной нравственно-религиозной основы, связывающей монарха с подданными и к дискредитации их взаимных обязательств. Так вот, что так бросается в глаза в живописном пассаже Шульгина — как «страшно далеки они от народа» стали, его служители, избранники. И вот теперь — его жертвы! А кто развращал народ? Кто так рьяно «просвещал» его? Кто спаивал? Кто зарождал своими книжонками сомнения в вере, принародно говорил унизительные вещи про царя и царицу, подрывая тем самым авторитет монархии в целом? Кто подтачивал и авторитет церкви? Кто красовался пред мужиками в немецких платьях, упражнялся во французском красноречии, становясь на положение иностранца, «чужого»? Кто, оставляя православие необразованной невежественной «черни», увлекался модными восточными религиями, оккультизмом? Для русского человека нравственная, идеологическая составляющая жизни всегда была определяющей. Идеал всегда довлел над ценностями материальной культуры. Мировоззрение складывалось исключительно под воздействием духовных принципов. Категории самодержавия, авторитета власти, церкви формировали мировоззрение, придавали ему целостный непротиворечивый характер. Они же формировали политическую доктрину. Л. Тихомиров довольно точно указал на эти влияния: «В политическом творчестве нации значение доктрины и вообще идеи весьма велико. Поэтому влияние каких-либо идей здесь особенно легко и заметно, если они оказываются сильнее местных. Между тем эти чужие политические идеи могут исходить из совершенно иного психологического настроения, не соответствуя психологическому настроению данной нации, тем не менее способны давить не ее рассудок, а через него и на политическое творчество». Именно философские течения и «психологические идеи», как нам кажется, повлияли тогда на общественно-политические взгляды. К концу XIX века все оказались под впечатлением «направления». И было оно уже к тому времени не совсем православным, да и не русским. Как иначе, если не влиянием модного направления, объяснить присутствие при дворе последнего российского Императора таких личностей, как гроссмейстер ордена мартинистов Жерар Энкосс (тот самый Папюс)? А ведь он был приглашён читать лекции в течение нескольких недель перед великими князьями и княгинями! Для чего? И каким образом на православную царицу в то же время мог оказывать влияние учитель Папюса, некий спиритуалист «отец Филипп» (известный оккультист Ангельм Филипп Низье)? На самом деле, всё это очень серьёзно. Чужие идеи оказались в какой-то момент сильнее местных. Местная власть оказалась в то же время чужой для своего народа.
А не вспомнить ли нам кое-что из литературы того времени? Ну, хоть той, что в школе читали. Теперь уже выросли и можно заглянуть по случаю. А.С. Грибоедов был человеком серьёзным и по роду занятий — не литератором вовсе. На дипломатическом посту он сделал для России очень многое, куда больше, чем члены Думы вместе взятые (тогдашние и нынешние). И положил, кстати, жизнь за Отечество. Не всё в его поэме водевильно. Помните монолог Чацкого о «французике из Бордо»? Учили ведь наизусть. А смысл там в том, что приехал, мол, некий французишка-прохиндей в Россию и «Ни звука русского, ни русского лица Не встретил: будто бы в отечестве, с друзьями…» Мы ведь детьми всё это читали, а поэма-то не детская. «Пускай меня объявят старовером, / Но хуже для меня наш Север во сто крат / С тех пор, как отдал всё в обмен, на новый лад, / И нравы, и язык, и старину святую, / И величавую одежду на другую / По шутовскому образцу…» Да-да! Вот так вот — шутами! — и выглядели, к сожалению, многие (справедливости ради скажу: не все) дворяне в глазах народа. Историки того времени не обошли, разумеется, тему западного влияния на русское образованное общество. Воспитание у француза-учителя имело для юношества той поры столь серьёзные последствия, что заставило Ключевского написать: «с детства пропитываясь пристрастием ко всему французскому, питомцы отчуждались от своего отечества, забывали свой язык и историю своего народа, вместо природного отечества Франция становилась родиной их сердца и воображения… в ней они видели родину вкуса, учтивости, искусств, тонких удовольствий и любезных людей; убежище разума и свободы. У людей, так воспитанных, какие могли уцелеть нравственные связи с их настоящим отечеством?» Но как же это всё напоминает сегодняшнюю Россию! Посмотрите на нашу молодёжь. Поменяем в цитате слово Франция на Америку или просто Запад и картина готова. Не впервые нас вот так вот берут в полон. Наши дети ведь скоро подрастут… Вот эти-то подросшие на импортных дрожжах люди и управляли государством времён Грибоедова, Пушкина, Толстого. И добавьте к тому унижения, которые зачастую терпели мужики от «бар». Это не пустые выдумки советской идеологии. Были, конечно, помещики справедливые, любящие народ, толковые хозяева. Это так. Но много ли их наберётся? Нравственное и материальное падение «дворянских гнёзд» не Тургенев с Чеховым придумали. Это всё печальная предреволюционная действительность. Народ охотно поднимался с топором в руках. И масонские заговоры, подстрекательства марксистов ложились, как это ни печально, на благодатную почву. Не просто по доброте сердечной разносил свой плач о народной доле и Некрасов Н.А. Не был он ни коммунистом, ни масоном, ни заговорщиком. Но ребёнком такого насмотрелся в имении отца, что не выдержал и сбежал, куда глаза глядят. Стал литератором. Немного слезливым, но искренним, душевно честным. И если хотя бы сотая доля того, о чём он писал, правда, то хозяева жизни были явно не на высоте нравственных да и просто человеческих качеств.
А когда произошла катастрофа 17-го, хозяева не могли даже сразу опомниться, ибо беспечная жизнь «в пирах и мотовстве» как-то не способствовала развитию патриотических и героических чувств. Хотелось думать, что всё образуется само собой и мужиков, подобных «отроившимся пчёлам» из сказки Щедрина, вернут-таки обратно. Даже закалённые в боях Японской и Первой мировой офицеры поначалу неохотно тянулись в формировавшуюся ген. Алексеевым Добровольческую армию. Одна из первых ставок добровольческого штаба в Ростове. Ростов — богатый город. В городе вовсю пили, ели, гуляли. Здесь жили тысячи офицеров, множество людей, имеющих причины ненавидеть советскую власть. Добровольцы же при этом испытывали крайнюю нужду. Генералу Алексееву удалось буквально вымолить у ростовских банкиров на «патриотические пожертвования» 350 тысяч. А когда в город вошли красногвардейцы, то те же коммерческие банки сразу выдали 18 млн (сами! без напоминаний!) на красную армию. Не спешили купцы, в основном вышедшие из мужицкого сословия, помогать «старорежимному» воинству. Не спешили в бой и сами господа офицеры, сидели по домам, другие — уже по чрезвычайкам. Только романтически настроенная молодёжь по-настоящему болезненно восприняла падение Российской державы, только горстка юнкеров осталась у Зимнего дворца. И рвалась на вольный Дон поначалу именно военная молодёжь, заражённая «корниловщиной». А.В. Шишов в своей книге о Корнилове, описывая прибытие в Новочеркасск всего старшего курса Константиновского артиллерийского училища в полном составе, с недоумением замечает, что «с сотней с лишним юнкеров не оказалось ни одного их курсового офицера. Видимо, у них было своеобразное представление о своём долге, о своих правах и обязанностях». И только когда «золотопогонников» стали резать без разбору, гражданская война запылала вовсю. Спасали уже не только Россию — убежище разума и свободы. Спасали свои собственные жизни. Спасались.
Монархия. Кто окружал её? Кто были советниками, исполнителями монаршей воли? Нам всем знакомо имя Фёдора Тютчева. Давайте вспомним, что и он был государственным служащим, приближенным ко двору. Его карьера не раз страдала по причине наличия у него… чувства патриотизма. А служил Фёдор Иванович задолго до 1917-го. Служил, надобно сказать, верой и правдой. Служил долго, всю жизнь. И недоумевал ещё в 1871-ом: а, собственно, «что может противопоставить революционному материализму весь этот пошлый правительственный материализм?» Говоря о высшем российском обществе Ф. И Тютчев неоднократно сомневался в превосходстве его «весьма спорной просвещённости». О монархах. Российский дипломат был знаком с несколькими из них лично. Он был по своим взглядам убеждённым монархистом. Душою болел за Империю. Но слова «недальновидность», «слабость» и даже «тупость» употребляемы были им при упоминании правящей династии. Страшно читать письма и статьи этого благороднейшего патриота. «Но что действительно тревожно, что плачевно выше всякого выражения, это — глубокое нравственное растление среды, которая окружает у нас правительство…» О некоторых властителях уже в 1870-ом (!) году: «Разложение повсюду. Мы двигаемся к пропасти. Вот когда можно сказать вместе с Гамлетом: что-то прогнило в королевстве Датском…Почему имеет место такая нелепость? — восклицает Тютчев. — Почему эти жалкие посредственности, самые худшие, самые отсталые из всего класса ученики… эти выродки находятся и удерживаются во главе страны, и обстоятельства таковы, что нет у нас достаточно сил, чтобы их прогнать?» И т.д. и т. п. Ещё раз хочу подчеркнуть — это свидетельство патриота своей страны всеми своими силами пытающегося трудиться на благо трона Российских императоров. А какой вывод делает этот человек? Внимание! «Одним словом, власть в России на деле безбожна» Сказано в сердцах, что называется. Но это взгляд изнутри, свидетельство «из первых уст». Взгляд честный. Для нас с вами, также не имеющих сегодня достаточно сил, желающих понять всё происходящее в последнее время на собственной Родине, взгляд немаловажный. Подобным же образом склонны были рассматривать ситуацию и последние защитники монархической России — белогвардейцы. Но в подавляющем большинстве своём не имели они того, что давало бы им право перед Богом быть таковыми защитниками и радетелями. Не было их Белому Делу благословения Божьего, ибо не имели они главного — не были монархистами! Кто способен упрекнуть в симпатиях к красным героя Отечества, прямого и честного человека, владеющего умами и сердцами сотен тысяч офицеров и солдат, организатора антибольшевистского мятежа генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова? Однако современники свидетельствуют: «Против царского строя он был именно потому, что власть стала терять свой серьёзный, деловитый характер….нужен был новый хозяин». И вот Тютчев, вполне по-государственому мыслящий человек, задаётся вопросом: «Любопытно было бы посмотреть, — пишет он дочери, — в каком мы окажемся положении, когда от нас в будущем, быть может, не таком уж далёком потребуют отчёт за все срывы и неудачи, в которых мы повинны». И далее: «Нельзя не предощутить близкого и неминуемого конца этой ужасной бессмыслицы… невозможно не предощутить переворота, который, как метлой, сметёт всю эту ветошь и всё это бесчестие. Конечно для этого потребуется не менее чем дыхание Бога, — дыхание бури».
Дыхание бури. 1917-й!
Дыхание Бога?
По чьей вине — кровь многих невинных жертв? На чьей совести смертный ужас тех трагических дней? Кто виновен в падении Империи? Кто виновен в крушении Дома Романовых? Ох, как нелегко ответить на все эти вопросы! Как неочевиден ответ…
* * *
Дело в том, что автор этих строк является православным христианином и потому — монархистом. Однако в данном случае предпринимается попытка, как некогда автором «Дней Турбиных», стать беспристрастно над красными и белыми. Это не фантастический сюжет — революция 17-го года в России. Это о наших дедах и прадедах. Белые были русскими людьми, красные — русскими же. Кровь их всех смешалась в один дымящийся поток, напитавший землю, на которой жить нашим детям. И красные и белые воевали, если вдуматься, за одно и то же — за Россию. Только вот вИдение её было у них различным.
Генерал А. Деникин «Поход на Москву (очерки русской смуты)»: «Вопрос заключался лишь в том, изжит ли в достаточной степени народными массами большевизм? Пойдёт ли народ с нами или по-прежнему останется инертным и пассивным между двумя смертельно враждебными станами. Жизнь дала ответ сначала нерешительный, потом отрицательный». Честное и мужественное признание боевого генерала. Но как же отыскать этот самый «ряд сложных причин»? А, может быть, не так всё сложно? «В связи с приказом моим сего года за N175 приказываю Особому совещанию принять в основание своей деятельности следующие положения:
1. Единая, великая, неделимая Россия. Защита веры. Установление порядка. Восстановление производительных сил страны и народного хозяйства. Поднятие производительности труда…» И далее в таком же духе. Верные, в целом, указы издавал генерал. И многое из этого впоследствии было осуществлено. Большевиками. Но последние выдвинули единственно правильные лозунги, понятные каждому мужику: «Земля — крестьянам!», «фабрики — рабочим!» А в станицах — листовки с воззваниями деникинцев о борьбе за Учредительное собрание. И тут мы подходим к главной ошибке всего Белого движения. Может быть, кто-то до сих пор заблуждается, считая, что добровольческая армия воевала за Веру, Царя и Отечество? Ничего подобного. Белогвардейцы шли под лозунгом: «За Учредительное собрание!» Странно, не правда ли? А как же царь? Православное отечество? Разве не белогвардейцы ещё недавно были оплотом Православия, Самодержавия, Народности? Или только делали вид? Ведь не ради мирской славы пролил свою кровь в борьбе с большевиками первый командующий Добровольческой армией Л.Г. Корнилов. Но в первые дни революции он был с красными — против монархии. Предатель? А ведь все знавшие его свидетельствуют о генерале-казаке как о благороднейшем воине, человеке чести и долга. Значит отречение ему подобных людей от монаршей власти было не ложным? В то же время, мы знаем, что на Юге России, подконтрольном добровольцам Деникина, принявшего командование после гибели Корнилова, действовали и монархические организации. Не могли не действовать.
И вот оценка монархистов в стане вооруженных сил юга самим главнокомандующим: «…затеи, не имевшие, впрочем, никакого успеха». Как же так? За что же тогда проливали кровь юнкера и кадеты? «Поход на Москву»: «Крайне правые партии не захватывали организационно, численно широких кругов населения и армии…. Но их подпольная агитация (почему „подпольная“? ведь они же свои? — М.Н.) оказывала несомненное влияние, в особенности среди неуравновешенной и мало разбиравшейся в политическом отношении части офицерства. Эти организации делали попытки к объединению („Правый блок“, „Монархический блок“), но расходились опять. У них был, однако, общий всем лозунг — „самодержавие, православие и народность“» Но это, надо полагать, для «неуравновешенной» части офицерства. А для остальных политическое руководство белого движения рекомендовало умеренно правую, либеральную и даже умеренно социалистическую идеологию. В ней, как вы уже, наверное, догадываетесь, не было места для православной монархии. Не было! За какую же Россию боролись белые? За святую православную веру? За благочестие Древней Руси? За нравственные и духовные устои? За династические традиции? Отнюдь. Сражались — спасая свою жизнь, свои устои, свои традиции, свою Россию.
Россия белых — это далеко не та Святая Русь, которая фигурирует в романтической литературе о благородных людях с дворянской внешностью и кристально чистыми понятиями о чести и долге. Образ жизни дворянского юноши, молодого человека из высшего общества хорошо известен. «Печально я гляжу на наше поколенье! Его грядущее — иль пусто, иль темно…», — резонно замечает гвардейский поручик М. Лермонтов. Да, по привычке ещё продолжали выражать верноподданнические чувства, некоторые даже ходили иногда в церковь, хотя и стеснялись этого. Но в основном посещали менее пристойные заведения: театры, балы, рестораны и, чего греха таить, многочисленные притоны, бордели, заводили знакомство с дамами «полусвета» (это такое изящное название придумали для проститутки). Картёжные игры, разгул и кутежи стали обычным времяпрепровождением. Всё это описано в многочисленной литературе, мемуарах. И всё это подаётся в этаком возвышенном стиле: высшее общество, хорошие манеры, светский образ жизни. Вот мы читаем знаменитый белоэмигрантский роман П. Краснова «От двуглавого орла к красному знамени». Конфликт романа основан на антагонизме двух миров: великосветского дворянского и низкого пролетарско-мужичьего. Дворянский мир полон красоты и благородства, он несёт на себе славные традиции предков. Мир солдатни и черни маргинален, ничтожен в своих проявлениях. Роман начинается с представления действующих лиц — царских офицеров ещё в дореволюционной обстановке, но автор не находит более подходящего эпизода, как… офицерская пирушка или «бал и, по юнкерскому выражению, с женщинами». Мы видим приглашённых на квартиру командира эскадрона опытных офицеров и молодых корнетов, а также тех самых девиц полусвета, которые «пошли среди гвардейской молодёжи». Собственно, добрую половину романа доблестный будущий генерал Саша Саблин проводит в таком вот окружении. Но характерно другое: сам Саблин представлен здесь как человек исключительного благородства, внешней и внутренней красоты, неложного патриотизма. Читатель должен, по всей видимости, восхищаться тем блеском и эстетикой, которая сопутствует, в том числе, любовным похождениям героя, по сути же — блуду и разврату. Мы видим революционную чернь, грязно пользующуюся беззащитностью барышень и утончённую «любовь» породистого дворянина. И нам даже не сразу приходит на ум, что как ни рядись, а разврат есть разврат. Антураж же — дело вкуса. Чрезвычайно любопытен здесь авторский ход: садистом и насильником, наркоманом и убийцей, отягощённым всеми возможными пороками, предстаёт молодой красный комиссар — внебрачный сын Саблина. Вот он — художественный символизм: кровавый кошмар большевизма, оказывается, имеет своё благородное происхождение. Сам П.Н. Краснов, бывший атаман Войска Донского, и не скрывает в предисловии своей задачи — разобраться и понять, как же так случилось, что одна часть русской армии и народа вдруг стала в такое непримиримое отношение к другой в 1917-ом году. И отвечает: «…всё, что случилось, было не неожиданно и случайно, но медленно и методично подготовлено за долгие годы». Добавим лишь от себя: подготовлено не только жидомасонами, но и детьми, потерявших свою чистоту отцов, как, впрочем, и самими беззаботно прожигавшими жизнь отцами.
