 |
| Православие.Ru | Ольга Васильева | 08.11.2007 |
Свой крестный путь Первосвятитель Тихон начал у кремлевского Успенского собора. В то время центральный барабан пятиглавия храма зиял бесформенной пробоиной от шестидюймового артиллерийского снаряда — примета недобрая, но менять вековое место интронизации святитель Тихон не стал.
Твердо ступал он по кремлевскому двору, и люди верующие смотрели на долгожданного печальника и заступника Церкви с надеждой. Полагали, что в смутное время патриарший авторитет укрепит церковное единство и вольет свежую струю духовности в религиозную жизнь России. И мало кто верил в «демократические» начала революции, о которых под свист пуль так громко вешали ее глашатаи. Политические программы заботили Церковь менее всего.
«Для нас вопрос о политических формах — вопрос технический, потому что сказано: «Воздадите кесарева кесареви, и Божия Богови» (Мф. 22: 21).
Поэтому для веры и Церкви важны не политические формы государственной жизни, а христианское вдохновение, с которым они созидаются.
Церковь не предначертывает путей для достижения политических задач: этим православное сознание отличается от католического. Там дана идея светской власти, подчиненной церковному управлению, а у Православия идет речь о веянии в жизни человеческой Духа Божия, который «дышит, идеже хощет» (Ин. 3: 8). Можно сказать, что если Церковь жива и действенна, то и культура и государственность будут вдохновляться этой ее жизнью. Такова и есть задача Церкви, ее традиция, способ ее действования в истории.
…Из всего сказанного следует, что в смысле внутреннем и религиозном нельзя допустить отделения Церкви от государства: Церковь не может отказаться быть светом миру, не изменив вере. И задача ее определяется не бойкотом неугодной власти, а великой ответственностью перед Богом за народ. Земля русская жила постольку — поскольку сознавала себя в связи с верой. Эту заповедь великой ответственности усвоила себе Русская Православная Церковь"[1].
Эти строки — из доклада профессора С.Н. Булгакова на заседании Поместного Собора в тревожные ноябрьские дни 1917 года. Нужно ли еще говорить об истинных помыслах патриаршей Церкви — они налицо. Однако вскоре богословские искания путей подлинного духовного возрождения оказались в политических путах большевистского государства, а надежды верующих разбились о рифы циркуляров и декретов народных комиссаров. Обломки пришлось собирать долгие годы.
Новая власть, исходя из соображений идеологического монополизма, расценила избрание Патриарха Тихона на святейший престол как угрозу со стороны противостоящей политической силы.
Прежде всего теоретики грядущих преобразований хотели видеть и увидели в Патриархе преемника и носителя идей свергнутого монархизма, духовного самодержца и непримиримого соперника. Вполне вероятно, им мерещилась и возможность консолидации реальных политических сил посредством укрепления церковной власти и ее авторитета. Ведь не секрет, что и временные союзники большевиков, и их ярые противники признавали дальнейшее развитие духовно-церковных начал в обществе и считали их обязательным условием будущей государственности. Более того, некоторые партии и союзы опирались в своей деятельности исключительно на религиозное сознание народа.
И иначе, как «классовым» врагом социалистической революции, молодое советское государство Церковь считать не собиралось. И это, действительно, была реальная сила.
В 1917 году численность православных верующих в России составляла около 117 млн человек, то есть более двух третьих всего населения. Русская Православная Церковь имела 67 епархий, в которых действовало около 80 800 храмов и часовен, 1025 монастырей (с 94 629 монашествующими), 35 000 начальных школ, 185 епархиальных училищ, 57 семинарий, 4 духовные академии и 34 497 библиотек. Численность священнослужителей превышала 66 000 человек, из них 130 человек составляли епископат[2].
Советская власть не могла не опасаться духовного влияния Церкви и, несмотря на ее явную аполитичность, искала в ее позиции политические зерна.
Отсчет «контрреволюционных» деяний православного духовенства атеистическая пропаганда ведет с 11 ноября 1917 года, когда в Послании Поместного Собора социалистическая революция была объявлена «нашествием антихриста и беснующимся безбожием». Однако никто и никогда не задумывался о действительных причинах возникновения этого обращения. А ведь ему предшествовал до сих пор не признанный акт величайшей гуманности Русской Православной Церкви.
До сегодняшнего дня историки пытаются обозначить невидимый старт гражданской войны в России. Одни относят его к марту 1917 года, другие — к июню, третьи — к октябрю того же года, но никак не к весне 1918-го. Так вот, Русская Православная Церковь оказалась первой провидицей грядущего братоубийства и, как могла, попыталась его предотвратить. А было это так.
Еще летом 1917 года, когда политический кризис и экономический хаос стали угрожающими, экстренное соборное совещание приняло 24 августа «Послание Священного Собора Православной Российской Церкви всему православному народу русскому». Вчитаемся в его строки.
«Надвигается всеобщее разорение нашей армии, и городам предстоят ужасы небывалого голода. Уже закрываются фабрики от недостатка топлива, вскоре миллионы рабочих останутся без работы и без средств к жизни.
Зимою городское населения будет мерзнуть в нетопленных домах. А в это время истерзанная жестокою смутой Родина останется беззащитною против врага, который угрожает и Петрограду, и киевским святыням…
Родина гибнет. И не какие-либо не зависящие от нас несчастья тому причиною, а бездна нашего духовного падения — то опустошение сердца, о котором говорит пророк Иеремия: «Два зла сотворили люди мои; Меня, источник воды живой, оставили и выкопали себе водоемы разбитые, которые не могут держать воды» (Иер. 2: 13).
Совесть народная затуманена противными христианству учениями. Совершаются неслыханные кощунства и святотатство; местами пастыри изгоняются из храмов. Люди всех званий и состояний стремятся использовать народную беду для легкой наживы. Изо дня в день возрастает дерзость грабителей. Захват чужого добра провозглашается как дозволительный. Люди, живущие честным трудом, становятся предметом глумления и хулы. Забывшие присягу воины и целые воинские части позорно бегут с поля сражения, грабя мирных жителей и спасая собственную жизнь. А в это время на несчастную Россию надвигается ужас междоусобной войны. Наша Родина стала притчею во языцех, предметом поношения среди иноземцев из-за алчности, трусости и предательства ее сынов… Православные! Именем Церкви Христовой Собор обращается к вам с мольбой. Очнитесь, опомнитесь, отбросьте вашу взаимную ненависть и внутренние распри, встаньте за Россию! Вспомните предостерегающие слова Предтечи Христова: «Уже и секира при корне дерева лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь» (Лк. 3: 9). Не допустите Родину до поругания и до позорного конца"[3].
Не прошло и месяца после размножения и рассылки послания Собора по епархиям и приходам, как вдогонку ему полетело из Петрограда во все концы страны знаменитое большевистское «Всем, всем, всем!».
И вновь Русская Православная Церковь попыталась приостановить братоубийство, на сей раз уже в революционной Москве.
В отличие от Петрограда, октябрьский переворот в Москве затянулся. Здесь лилось много крови. И когда вооруженное противостояние сторон достигло апогея, а на священный Кремль обильно посыпались артиллерийские снаряды, взволнованные участники Поместного Собора решили направить для переговоров с большевиками делегацию. В ее состав для переговоров с московским Военно-революционным комитетом входили: митрополит Тифлисский Платон, епископ Камчатский Нестор, архимандрит Виссарион, протоиерей Э.И. Бекаревич, священник В.А. Чернявский, А.И. Дайн и П.И. Уткин.
Утром 2 ноября 1917 года делегация отправилась в штаб Военно-революционного комитета, а к полудню, по возвращении ее, глава делегации митрополит Платон доложил Собору следующее.
«Должен прежде всего сказать, что первый раз в жизни я испытал такое острое и сильное впечатление. Большего озлобления у людей и непонимания того, что они совершают, я не могу себе и представить. Я даже представить не могу, чтобы люди доходили до такой страшной злобы. Единственное утешение я находил в том, что впервые увидел на улицах всю силу веры в душе православного человека…
Идя к цели нашего путешествия, мы спросили по дороге милиционера, где находится Военно-революционный комитет. По указанию этого милиционера мы направились к бывшему генерал-губернаторскому дому на Тверской улице. В дальнейшем пути мы встречали на улице абсолютно одно внимание. Многие солдаты снимали фуражки, крестились и подходили ко мне целовать крест.
Подходим наконец к генерал-губернаторскому дому и видим здесь большую солдатскую толпу. У выхода из дома тянулась бесконечная лента солдат, которые начали посматривать на нас далеко не дружелюбно. Так мы здесь попали в атмосферу злобы.
Нам сразу поставили вопросы: «Где вы были раньше? Зачем мешать религию в наши дела? Зачем тут духовенство? Оно уже известно своим раболепством. Идите лучше к своим юнкерам». Обращаясь лично ко мне, некоторые сказали: «Уходи в Кремль. Там твои». Простояли у дома минут 15−20, стараясь успокоить солдат.
Я обратился к одному человеку, самому злобному, бывшему в форме солдата, сказав ему, что религии здесь место, что мы не исполнили бы долга, если бы не думали об этой гражданской войне (выделено мною. — О.В.), а теперь мы на своем месте. Высокопреосвященный Димитрий, преосвященный Нестор, священники Чернявский и Бекаревич беседовали с другими.
Пришлось наблюдать нам и такую картину: солдаты, окружив кольцом, вели значительную группу евреев, захваченных, когда последние стреляли из переулка и готовились стрелять из пулемета. Над головами евреев солдаты махали ружьями и повели их, как говорили в толпе, к расстрелу. Вообще озлобление против евреев неописуемое.
В дальнейшем я, и только один я, получил приглашение войти в дом. Не могу вам описать, что в нем увидел. Если на улицах всюду теперь грязь, то там в полном смысле слова болото.
Мне пришлось протискиваться среди женщин, среди всевозможного народа со свирепыми лицами, в загрязненном виде, не знающих туалета; у многих людей были испитые лица… Так меня провели через две комнаты, повели потом вниз, затем вверх. Опять я прошел через две комнаты и уже в третьей увидел группу военных и светских лиц, а также проходящих женщин. У дверей стояли часовые.
Не помню всего, что говорил я здесь, но все-таки в общем припоминаю мною сказанное. Я говорил, что пришел к ним с приветом, с Богом, с Христом.
«И вы, — продолжал я, — со Христом, и между нами — Христос. По Его милости Господней я пришел к вам и буду говорить с вами о любви».
Дальнейшая фраза моя была такова: «В настоящий момент, когда здесь кровь льется, когда ужасом наполняется страна, Священный Всероссийский Собор не может молчать, и он послал меня во имя братолюбия, во имя московских святынь, во имя Ермогена и других святителей, на святые жилища коих летят бомбы, во имя ни в чем не повинных женщин и детей, во имя всего этого Собор послал меня и спутников моих».
(Кто-то предложил митрополиту сесть, и он стал умолять этого человека прекратить междоусобие.)
«Если нужно, — добавил я, — то я прибегну к последнему средству». При этом я стал опускаться пред ним на колени. Он подхватил меня и стал рассказывать, что драма переживает последние минуты, что всего несколько часов отделяют нас от мира, но что перемирия другой стороной дано не будет. «Но мы, — говорил этот господин, — испортили бывшее перемирие, и теперь мы предложили им сдаться. Мы послали двух делегатов и ждем ответа в положительном смысле.
«С нашей стороны расправы не будет. А юнкера вот что делают. Вчера они в Кремле захватили в плен солдат, вывели их к памятнику Александра II, выкопали яму, перестреляли солдат и бросили их туда. Может быть это и ложь, но это чрезвычайно взвинтило нервы солдат. И все же могу сказать, что расправы с юнкерами не будет. Вчера или сегодня (не помню точно указанной собеседником даты) в 3 часа ночи была взята телефонная станция. Захвачено было 140 юнкеров и служащих на станции. Хотя и ожидали, что на них зверски нападут, но они целиком были доставлены к нам, и ни один не пострадал. Им, юнкерам, надо сдаться. Да к тому и идет дело».
Но когда я сказал об юнкерах, что они, как юноши, горячи, что они отстаивают Родину и можно допустить, что они будут сражаться до последнего, то собеседник мне сказал, что к вечеру Собор уже узнает о мире.
«Но что же с Кремлем?» — спросил я,
На что последовал ответ: «На Успенский собор не было сброшено специальных ударов. Пострадал только Чудов монастырь».
«Кто же участвует в примирении враждующих?» — снова задал я вопрос. Собеседник ответил: «Железнодорожный союз, социал-революционеры, меньшевики и прибывшие из Петрограда представители газеты «Новая Жизнь»».
Я продолжал: «Не отправиться ли мне со спутниками, которых сюда не пропустили, в Кремль? Мы побеседовали бы с юнкерами; и их надо бы посетить». На это последовал ответ: «Это было бы возможно, но по пути туда вы подвергаетесь опасности попасть под выстрелы».
«Что же, значит нам надо возвращаться домой?» — спросил я.
«Да», — ответил этот господин.
Я спросил: «А с кем я имею дело?» От ответил: «Фамилия моя Соловьев».
При этом он взял у меня благословение, проводил на площадь, стараясь обезопасить проход. Довел меня он до памятника Скобелеву к спутникам моим, мы перекрестились и пошли сюда, получив проводника и пропуск"[4].
Закончив доклад Собору, митрополит Платон отправился было с кафедры, но, вспомнив упущенное, вернулся и добавил: «Когда во время беседы моей с Соловьевым вбежал офицер и сказал: «Нашли пулемет на церкви», я стал просить: «Пощадите церковь!» — и он мне сказал, что не будет трогать ее. Из этого я вновь заключил, что религиозное чувство у этих людей не умерло, оно у них есть"[5].
Некоторое время после речи митрополита Платона в Соборной палате стояла тишина.
Нарушил ее председательствующий — архиепископ Арсений. Лояльность большевиков — обнадеживающий признак, но слова словами, а гарантий примирения сторон нет. По- прежнему продолжается в городе артиллерийская и ружейная пальба. Расстреливают Кремль. И посему архиепископ предложил Собору направить Военно-революционному комитету, Комитету общественной безопасности и старшему военному начальнику обороны Кремля официальное соборное прошение о прекращении междоусобной брани.
В 3 часа дня тот же архиепископ Арсений вынес на голосование текст обращения.
«Во имя Божия Всероссийский Священный Собор призывает сражающихся между собой дорогих наших братьев и детей ныне воздержаться от дальнейшей ужасной кровопролитной брани.
Священный Собор от лица всей нашей дорогой Православной России умоляет победителей не допускать никаких актов мести, жестокой расправы и во всех случаях щадить жизнь «побежденных». Во имя спасения Кремля и спасения дорогих всей России наших в нем святынь, разрушения и поругания которых русский народ никогда и никому не простит…"[6]
Документ приняли единогласно. Неизвестно, что больше возымело действие — военное положение сторон, дипломатия большевиков или церковное послание, а может быть, все вместе, но так или иначе в 5 часов вечера Комитет общественной безопасности капитулировал и подписал мир с комиссарами. Однако в последующем большевики оказались глухи к церковным просьбам. Обещания товарищ Соловьев не сдержал. Уже после подписания перемирия до утра следующего дня артиллерия Военно-революционного комитета продолжала бесцельно расстреливать пустующий Кремль. А вскоре по Москве пронеслась молва о повальных арестах и самочинных расправах над «контрреволюционерами».
И снова Церковь встала на пути кровопролития, и вновь на соборную кафедру взошел архиепископ Арсений и огласил очередное обращение.
«До членов Собора доносятся возмущающие душу и сердце вести о том, что в Москве и разных концах России юнкерам и другим беззащитным людям угрожает со стороны вооруженной толпы самосуд и иные виды насилия и кровавой расправы. Священный Собор во всеуслышание заявляет: довольно братской крови, довольно злобы и мести. Мести не должно быть нигде и никогда; тем более она недопустима над теми, кто, не будучи враждующей стороной, творил лишь волю их посылавших.
Победители, кто бы вы ни были и во имя чего бы вы ни боролись, не оскверняйте себя пролитием братской крови, умерщвлением беззащитных, мучительством страждущих. Не причиняйте нового горя и позора истерзанной Родине, и без того слишком обильно обагренной кровью своих сынов.
Вспомните о несчастных матерях и семьях и не примешивайте еще новых слез и рыданий к пролитой крови.
Даже и те, кто отказался от Бога и Церкви, кого не трогает голос совести, остановитесь хотя бы во имя человеколюбия.
Собор взывает и к вам, руководители движения: употребляйте все свое влияние на обуздание кровожадных стремлений тех, кто слишком упивается своей братоубийственной победой"[7].
На этот раз обращение Собора адресовалось не только московскому Военно-революционному комитету, но и Совету народных комиссаров, всем политическим партиям и всему вооруженному населению России.
Было это 8 ноября 1917 года, а 11 ноября из Петрограда в Москву поступила депеша с извещением о конфискации у Русской Православной Церкви всех учебных заведений согласно декрету Совета народных комиссаров.
Вот тогда-то Поместный Собор и окрестил большевистскую рать «нашествием антихриста и беснующимся безбожием».
Могло ли быть по-другому? Вряд ли. Ведь выпад Совнаркома был не только многозначащей угрозой Церкви, но и откровенной провокацией. Но Русская Православная Церковь, верная своему принципу человеколюбия, ответила власти иначе.
На следующий день после провокационного известия на улицах, площадях и храмах Москвы появляется «Объявление от Священного Собора Православной Российской Церкви».
«В воскресенье, 12 ноября, в храме Христа Спасителя по окончании Божественной литургии будет совершена от лиц Священного Собора панихида по всем павшим во дни междоусобного кровопролития на улицах Москвы. Жители Москвы — и богатые и бедные, и знатные и простые, и военные и невоенные — все приглашаются, забыв всякую партийную рознь и помня только заветы великой Христовой любви, объединиться в общецерковной молитве о блаженном упокоении почивших"[8].
Панихида по убиенным, независимо от цвета их политической принадлежности — и «красным», и «белым», — состоялась. Это ли не свидетельство каноническому уложению позиции Церкви и ее незыблемой верности христианскому долгу?
И мало того, Церковь пошла еще на один шаг во имя святой идеи гражданского покоя.
Накануне панихиды в храме Христа Спасителя, 11 ноября, с заявлением в Поместный Собор обратился его депутат Павел Астров.
«Вчера, 10-го сего ноября, в Москве на Красной площади состоялись похороны православных воинов (красногвардейцев. — О.В.), но православное сознание смущено тем, что на месте погребения не было совершено установленного при погребении православных христиан богослужения.
Просим Священный Собор принять соответствующие меры к тому, чтобы такое богослужение на могилах павших воинов было совершено…
Принять участие в погребении павших воинов, предстоящих 13-го сего ноября, для чего освободить желающих членов Собора от участия в соборных занятиях от 10 до 2 часов дня, вывесив о том заранее объявление"[9].
На заявлении стояло 12 подписей. Члены Собора тоже смутились, но не от того, что предлагалось совершить погребальный обряд над безбожниками-большевиками, а от того, что Церковь, действительно, могла просмотреть соблюдение обрядности при похоронах солдат и рабочих.
Поэтому вначале было решено все-таки уточнить через Военно-революционный комитет, присутствовали ли при погребении священнослужители. Дело поручили митрополиту Тифлисскому Платону — лицу, комиссарам известному. Выяснилось: православного обряда погребения не было.
Следуя исторической правде, надо сказать, что мнения членов Поместного Собора относительно погребального богослужения у кремлевской стены разделились. Противную точку зрения взволнованно отстаивал епископ Тобольский Гермоген. К нему присоединилось еще 37 человек. Будущий новомученик Гермоген свою позицию отстаивал твердо: «Выражаем решительный протест против желания некоторой группы членов Собора «поспешить» совершением «торжественного отпевания» жертв междоусобной брани, закопанных руководителями партии большевиков у священных стен Кремля, так как:
первое: ни руководители, ни самая масса членов партии отнюдь не пришли к сознанию и искреннему покаянию и раскаянию по поводу совершенных тягчайших преступлений против Церкви, Родины и московского общества (населения Москвы) оскорблением и разрушением святынь и тому подобное;
второе: красные знамена, красные плакаты с революционными надписями политическими и противорелигиозными, вообще революционно-политический характер отпевания не может быть допущен;
третье: должны прежде всего руководители партии снять со стен Кремля громадный красный плакат с революционной, угрожающей мировым кровопролитием надписью, а также красные знамена и флаги;
и четвертое: должны руководители партии предварительно отпевания согласиться перенести все закопанные ими гробы на Братское кладбище, куда и возможно торжественное шествие, а также погребение (совместное) жертв междоусобной брани.
В противном случае «отпевание» (без указанных условий и требований) будет не отпевание, а вторая революционно-политическая демонстрация, способная создать новые тяжкие последствия для Церкви, общества и духовенства"[10].
Надеяться на то, что партийное руководство выполнит церковные требования, было бы наивно, но и грешить против пастырской совести соборное духовенство не хотело и не могло. А потому решили: торжественного соборного богослужения не устраивать, но провести частное отпевание погибших красногвардейцев по усмотрению священников близлежащих приходов, что и было сделано.
Вскоре Москву потрясла весть о злодейском убийстве бывшего верховного главнокомандующего русской армией генерал-лейтенанта Н.Н. Духонина. Церковь открыто и в числе первых осудила это безрассудное преступление. По настоянию архиепископа Евдокима и еще 46 членов Собора была совершена специальная панихида по генералу Духонину и «всем погибшим за веру и отечество"[11].
Для Церкви не было разницы в убиенных, будь то «красные» или «белые». Несколько месяцев спустя, когда пожар гражданской войны заполыхает по всей России, Патриарх Тихон подтвердит миролюбивую позицию православного духовенства отказом от благословления белых армий.
* * *
Почти столетие отделяет нас от тех трагических дней российской истории. Страна дважды пережила социально-политический и экономический слом, ввергший в хаос «переходности» миллионы людей. Менялись праздники, делались попытки очередной раз переписать историю с белого листа, навязать новые идеалы и принципы. И над всем этим, как и во все времена, незыблемой и сияющей остается Церковь.
Ольга Васильева, доктор исторических наук
