Христианство в мировом кинематографе

Протоиерей Георгий Митрофанов

Мы живем в обществе, в котором сознание людей формируется в значительной степени средствами массовой информации, средствами массовой культуры. Можно сколько угодно говорить о том, насколько это плохо, и каковы негативные последствия этого явления, но это данность нашего времени. Исходя из этого обстоятельства, надо отдавать себе отчет в том, что подавляющее большинство наших современников, особенно молодых людей, формируется в парадигме именно массовой культуры, в частности, в парадигме кино-видеопродукции. Они мало читают, но много смотрят видеопродукции, которая по большей части с художественной точки зрения, тем более с духовной, очень низкого качества, хотя встречаются и подлинные произведения искусства. Коль скоро мы имеем дело с обществом, сформированным в значительной степени миром визуальных образов, надо пытаться вести диалог с этим обществом на понятном для сознания современного человека языке. И это удобней всего делать, используя, на мой взгляд, в диалоге с аудиторией те фрагменты художественных фильмов, которые могут послужить иллюстрацией достаточно трудных для восприятия современного общества религиозных истин, о которых с ними может говорить миссионер-просветитель.

В своих беседах Вы не ограничиваетесь отечественными фильмами, а активно используете произведения западных режиссеров. В этом есть какой-то особый смысл, это тоже дань моде как более привычного формата для современного молодого человека?

То, что я решился, имея виду проблематику религиозного характера, обратиться прежде всего к фильмам западного кинематографа, не случайно. Ибо в западном кинематографе, и меня самого это поразило, в последние годы появилось довольно много игровых фильмов, поставленных на высоком художественном уровне, говорящих на темы, связанные с историей человечества, с историей христианства. В современной мировой кинематографической культуре нередко появляются и подлинные произведения искусства, в которых ставятся не только значимые культурные проблемы, но и проблемы духовно-религиозные. Отсюда название «История христианства в мировом кинематографе».

Как Вы готовитесь к лекциям?

Готовя лекцию, я беру тот или иной фильм, выделяю наиболее значимые фрагменты, монтирую их таким образом, чтобы они в ходе лекции могли выступать в качестве иллюстрации тех тезисов, которые я предлагаю для обсуждения и, обращаясь к аудитории на привычном языке зрительных образов, я пытаюсь вырабатывать у слушателей не только способность размышлять по религиозным вопросам, но и развивать художественный вкус.

Лекции я строю по принципу хронологическому в рамках курса истории христианства. Начинаю наш разговор с периода раннего христианства. Фильм по роману Генрика Сенкевича «Камо грядеши» «Quo vadis» польского режиссера Ежи Кавалерович 2001 г. — это первохристианские, апостольские времена и, наряду с этим, фильм Ридли Скотта «Гладиатор» 2000 г. — это миф языческого Рима в самом себе. И постепенно доходим до нашей современности, о которой говорят, например, фильм Оливера Стоуна «Спаситель» или фильм Агнешки Холланд «Третье чудо» (1999 г.)

Таким образом аудитория получает возможность увидеть в цикле этих лекций в привычном для нее кинематографическом ключе визуальных образов яркую историю христианства. Мы здесь говорим и о христианстве в Исландии в фильме «Полет ворона» (реж. Храфн Гуннлаугссон. Исландия 1984 г.), и о христианстве в древней Руси, говорим о Жанне д’Арк — знаменитой святой католического мира. Замечательный фильм «Час гнева» (реж. Людмил Стайков. Болгария, 1997 г.) открывает перед нами ужасы исполненной подвига мученической православной истории Балканских стран 17 века. Один из самых красивых и ярких фильмов мирового кино — фильм «Миссия» открывает историю миссионерской деятельности ордена иезуитов в 18 веке, и вот так перед нами открывается замечательная панорама истории христианства, которая не может не производить сильного впечатления на нашу среду.

Есть еще одна немаловажная деталь. Видя образы христиан, воплощаемые на экране выдающимися деятелями современного кино, кинозвездами, подчас далекими в своей личной жизни от религиозных вопросов, не все же идут по пути Мэла Гибсона, современные зрители начинают проникаться ощущением значимости христианства, его актуальности для современного мира, ну и, конечно, открывают для себя замечательную историю, ибо для христианина гораздо легче, чем для человека «обезбоженного» ощутить свою связь с историей, ибо наше историческое прошлое — это прошлое христианское. Когда христианин размышляет над историей, он по сути дела видит в истории не только своих предшественников исторических, но и своих духовных братьев. Поэтому данный курс по сути дела ставит перед собой цель — использовать современный кинематограф в просветительской миссионерской проповеди православного священника, пытающегося говорить с современным миром на его языке.

Вы коснулись шедевров западного кинематографа, которые показались Вам наиболее яркими по содержанию и, действительно, пропитаны духом христианства, который сохранился отчасти в западной цивилизации, но мы знаем, что Вы также уделяете внимание отечественному кинематографу, который существовал в жестких условиях советского режима, и там были свои аспекты. Часто кинематографисты высказывали что-то языком символизма, мы видим это у Тарковского, например. Не могли бы Вы рассказать об отечественном кинематографе?

Цикл лекций на основе отечественного кино называется «Историческая судьба России в отечественном кинематографе». И конечно, рассматривая историю нашей страны с рубежа 19−20-х веков и до настоящего времени, я как священник ставил себе задачу поднимать религиозные проблемы. Совершенно естественно, что, будучи во многом выдающимся в художественном отношении, кинематограф советского времени, конечно же, не предлагал фильмов на непосредственно религиозные темы. Более того, в последние 20 лет, когда наше кино получило возможность достаточно свободного развития, без идеологической цензуры, мы тоже не находим значительного количества фильмов на религиозные темы. Я убежден, что до настоящего времени у нас было снято только два серьезных фильма о религии, это фильм Хотиненко «Мусульманин» и фильм Лунгина «Остров». Остальные фильмы, как правило, если и говорили глубоко и ярко о нашей истории — истории 20-го века, религиозную тему затрагивали лишь косвенно. Впрочем, в этом косвенном затрагивании подчас и заключался самый главный эффект. Иногда о некоторых истинах можно говорить не прямолинейно, а опосредованно, к тому же жесткое давление советской цензуры на кинематограф часто приводило к тому, что художественный уровень фильмов был весьма высок. Приходилось режиссерам искать какие-то наиболее сложные ходы для того, чтобы, обойдя цензуру, высказать некую идею, так что цензура иногда невольно способствовала повышению художественного уровня.

В моем цикле представлены фильмы как советского времени, так и современные картины. Например, я начинаю свои лекции темой «Утраченная Россия в образах русской литературы» и с фильма Никиты Михалкова «Несколько дней из жизни Обломова», а заканчиваю курс такими современными произведениями, как фильмы Павла Лунгина «Свадьба» и Валерия Тодоровского «Любовник», фильмы, которые говорят уже о нашем времени. Конечно, любое серьезное произведение, рисующее жизнь страны, дает повод поговорить и о религиозном прочтении той или иной эпохи.

Есть ли существенные различия в художественном языке фильмов, снятых в разные временные эпохи? Какие из них более правдиво отражают время описываемых событий?

В советском кинематографе, как это не парадоксально, но ностальгия по ушедшей России часто проступала гораздо более сильно, чем в современном постсоветском кинематографе. Я убедился, что дореволюционная Россия, скажем, участники Белого движения, в советских художественных фильмах оказываются гораздо более убедительными, выразительными и органичными, чем в современном кино. У меня есть такая лекция в цикле «Образ гражданской войны в отечественном кинематографе», которая состоит как бы из трех частей: «революция, красные, белые». Причем я делаю эту лекцию не по фрагментам из одного фильма, а по фрагментам из разных фильмов, тематически их объединяя. И меня очень приятно удивило то, что старые русские эмигранты, среди которых был Борис Сергеевич Пушкарев — сын известного историка Сергея Пушкарева, деникинского офицера, посмотрев фрагменты из этой лекции, сказали, что «мы не можем в полной мере оценить изображение красных, но то, что белые в этих советских фильмах показаны такими, какими они были, это безусловно да».

Большое значение для меня имеют и фильмы, связанные с темой 2-й мировой войны. И нужно сказать, что именно в советском кинематографе я нашел два, может быть, самых глубоких фильма на эту тему: фильм Германа «Проверка на дорогах» и фильм Рановича «Торпедоносцы».

В постсоветское время тоже появлялись отличные работы, снятые уже в канун «перестройки», такие, как «Собачье сердце», «Телец» — блестящий фильм Александра Сокурова, открывающий нам прикровенную суть личности Ленина, фильмы тогда еще молодых режиссеров Павла Чухрая, Алексея Балабанова, например «Брат-1». Это фильмы, в которых мы, действительно, стали рассматривать свое недавнее прошлое и свою современность достаточно глубоко и проникновенно. Все эти фильмы пользовались большой популярностью, и говоря о них, можно было сразу апеллировать к чему-то такому, что было уже известно для современного зрителя.

Но ключевыми фильмами для меня в этом курсе остаются фильмы: «Мусульманин» Владимира Хотиненко и, как ни странно, фильм «Свадьба» Павла Лунгина, хотя в этом фильме религиозная тема затрагивается по касательной, священник там является лишь эпизодическим персонажем. Эти фильмы для меня очень значимы прежде всего потому, что они показывают, как изменилось наше восприятие церковной жизни. Оба эти фильма, будучи безусловными драмами и даже трагедиями, были сняты уже в период, свободный от цензуры. Но снятый в середине 90-х годов фильм «Мусульманин» выглядит гораздо более оптимистичным, чем снятый через 7 лет после него фильм «Свадьба».

Как Вы это объясняете?

Мы обнаруживаем в кинематографе одну очень важную деталь. Ведь кинематограф ценен не только потому, что изображает тот или иной фильм, но ценен еще и потому, что появление того или иного фильма, так или иначе говорящего о своем предмете, является отражением общественных настроений. Массовая культура интересна тем, что она улавливает, грубо говоря, духовную мировоззренческую конъюнктуру, причем среднего человека. Фильмы Тарковского никогда не будут в полном смысле кинематографическими произведениями искусства, это не кино, это нечто большее, более высокая культура, как и вообще всякое авторское элитарное кино, а вот те фильмы, о которых я говорю, будучи высокохудожественными, тем не менее фильмы для широкого зрителя, и они не только смотрятся широким зрителем, но они и значительно отражают его умонастроения. Я считаю, что фильм «Свадьба» гораздо более по сравнению с фильмом «Мусульманин» — «тревожный звонок», обращенный к ситуации в нашей церковной жизни. Если фильм «Мусульманин» в период начала 90-х годов, когда вы все были убеждены что у нас началось «чудесным образом» церковное возрождение и теперь Россия восстанет в виде Святой Руси, задал нам вопрос, а есть ли это возрождение? Подлинное ли это возрождение? То фильм «Свадьба» наоборот говорит о том, что многое из того чего мы ожидали не получилось. Никакого возрождения церковного в нашей стране не происходит, что в церковь пришла очень незначительная часть людей, что в сознании основной части общества церковь когда-то самый значительный общественный институт в начале 90-х годов, теперь уже представляется как ну уж если не маргинальный, то во всяком случае не могущий претендовать на разрешение всех их проблем, всех их исторических неразрешимых и духовных переживаний. И с этой точки зрения как раз кинематограф позволяет говорить о умонастроениях современных и это тоже очень важно.

Как Вы думает на сегодняшний день нужен ли объективный, понятный, адаптированный для широкого круга зрителей фильм о гражданской войне?

Безусловно, только я убедился в одном, что сейчас снимать фильмы о гражданской войне очень сложно, как вообще снимать фильмы о начале 20-го века. Я долго не мог понять сам, почему многие выдающиеся режиссеры и актеры, посмотрим хотя бы на сериал Владимира Хотиненко «Гибель Империи», пытающийся из лучших побуждений создать яркий фильм о прежней России или фильм Никиты Михалкова «Сибирский цирюльник», почему у них многое не получается? И я неожиданно для себя понял, кинематограф ведь, как правило, ставит своей задачей изображение фактуры, которая была характерна для повседневной жизни той или иной эпохи. Но прошло довольно много времени. Главный недостаток советского периода заключался именно в том, что в нашей стране уничтожались люди, которые были активными носителями исторической памяти, это не только в высоком смысле этого слова, но это и манера одеваться, говорить, есть, ходить… Так вот, если актеры 60-х, еще, может быть, 70-х годов воспринимали от своих родителей, чаще даже бабушек, дедушек что-то, то современные наши актеры на это уже неспособны. Они кажутся ряжеными, кажутся в чем-то искусственными, не чувствующими своего тела.

Думаю, это произошло потому, что именно в нашей стране, как ни в какой другой, произошел в советский период разрыв культурно-исторической традиции. Поясню на примере. Вспомним актера Домогарова, он блестяще сыграл казачьего полковника в Речи Посполитой 17-го века в фильме «Огнем и мечом», экранизации романа Генрика Сенкевича. Но когда перед ним стала задача сыграть адмирала Колчака, он, почувствовал, что с этой задачей на справится, и передал эту роль другому актеру — Хабенскому. Думаю, что и этот, безусловно, талантливый актер не сможет сыграть Колчака так, как сыграл, например, генерала Ковалевского Владислав Стрижельчик в довольно посредственном сериале «Адьютант его превосходительство», снятого в начале 70-х годов.

Получается, что отдаленная история, которая кинематографом мифологизируется, легче изображается современными актерами, но то, что близко отстоит от нас, то с чем связь наша потеряна, вряд ли должным образом может быть изображено в современном кинематографе, хотя нужно пытаться это делать, но понимаете, когда мы говорим об образе белогвардейца, например, то сразу вспоминается совершенно далекий от этой среды, выросший в сибирской провинции Михаил Ульянов, сыгравший замечательно генерала Чернова в фильме «Бег». Он мало, что знал о гражданской, тем более в советские времена, он был членом ЦК КПСС, но в его образе проступил тот узнаваемый тип лихого русского кавалериста, который органично вобрал в себя и дух Запорожской сечи, и дух гусарства Дениса Давыдова и воплотил это в трагичной гражданской войне.

Таких образов очень много можно было бы перечислить, но ничего подобного нам не предлагает современный кинематограф. Можно вспомнить снятый в начале 80-х годов довольно посредственный фильм «Моонзунд», где блестяще играет молодой актер Олег Меньшиков русского морского офицера, но насколько он оказывается неудачным не только в «Статском советнике», но даже в фильме «Сибирский цирюльник», хотя, безусловно, Михалков — это талантливый режиссер, один из немногих, который умел изображать историческую Россию. Достаточно вспомнить фильмы «Неоконченная пьеса для механического пианино» и, особенно, «Несколько дней их жизни Обломова». Но опять что-то не получается, и поэтому я считаю, что фильм о гражданской войне нам необходим, и кинематограф должен сыграть свою роль в восстановлении исторической справедливости, но это будет очень сложно.

Отец Георгий, когда Вы читаете лекции, общаетесь с людьми, какой отклик Вы чувствуете? Вы чувствуете, что на правильном пути, есть живое ощущение, что посеяли зерна, и влияет ли это на мировоззренческий уклад аудитории или «званных много, а избранных мало», как говорится?

Проблема заключается для меня в том, что эти лекции с использованием кинофрагментов оказались настолько популярными и востребованными, что каждый учебный год я читаю каждый из этих курсов по нескольку раз в разных аудиториях. Конечно, проще, наверное, было бы записать всё это на серьезном техническом уровне и тиражировать широко, потому что лекции чрезвычайно популярны, здесь я попал в очень верную «миссионерскую точку». Кино привлекает, кино сразу делает интересными самые сложные темы, но выпустить многотиражные лицензированные копии таких лекций пока невозможно, это связано с тем, что для этого требуется согласование авторских прав и очень серьезная авторская база.

Поэтому мне приходится с одними и теми же лекциями выступать уже многие годы. Один курс я уже читаю 8 лет, другой курс я читаю по крайней мере уже 4 года, и я отдаю себе отчет в том, что будучи с одной стороны священником, а с другой стороны церковным историком, и все это мне надо совмещать еще и с преподавательской работой, я в этих лекциях участвую еще как популяризатор-просветитель-миссионер. Но это оказывается тоже необходимым, и мне приходится жертвовать своей научной деятельностью во имя того, чтобы исходить на эти лекции и именно исходить, потому что ведь интересно то, что эти лекции не только с воодушевлением воспринимаются аудиторией, они побуждают аудиторию активно говорить. Всегда эти лекции сопровождаются интересными дискуссиями. Т. е. если бы речь шла просто о моей лекции на какую-то тему, то аудитория была бы более закрытой, но когда мы вместе смотрим кино, это побуждает их раскрепощаться, и начинается диалог, что чрезвычайно важно. К сожалению, многие неудачи нашей проповеди церковной обусловлены тем, что мы говорили в форме монолога, не особенно интересуясь той реакцией, которая будет идти к нам со стороны аудитории.

Я приехал в Москву и побывал кроме нее во многих городах России, и это «турне» получилось очень широким по своей географии. Мне пришлось 9 дней быть в Москве, 2 дня в Тамбове, 2 дня в Орле и на родине нашего духовного отца Василия Ермакова в городе Болхове, а после Болхова в Санкт-Петербург. Некий такой адаптированный маршрут сложился по России, я увидел много разных интересных людей, много возрождающихся и строящихся храмов. Как Вы считаете, есть ли какие-то предпосылки к тому, что мы подлинно начинаем возвращаться к тем историческим культурным традициям нашего общества, хотя бы в некоторой мере, как это было до революции, или мы по-прежнему находимся в плену советского сознания, более воспринимаем внешние формы?

Вы знаете, я думаю, что возродить старую Россию невозможно и не нужно. Это принципиально. Почему это делать невозможно? Почему это делать не нужно? Не нужно этого делать прежде всего потому что, наверное, не все, то что было в исторической России достойно того, чтобы оно было восстановлено. Если бы всё в исторической России было идеально, то не было бы революции. Поэтому необходимо провести определенный отбор. Почему это невозможно? Невозможно именно потому, что слишком поздно в нашей стране появились условия для того, чтобы наш народ, вернее лучшая, наиболее активная его часть, смогла жить в соответствии с традициями своих предков. Традиции во многом утрачены, и если на рубеже 80-х, 90-х годов и мне, в том числе, казалось, что возможно восстановление исторической России, преображенной, обогащенной страшным опытом советского времени, то сейчас я отдаю себе отчет, что историческая Россия даже обновленная, уже не восстановима. И вот сейчас, а я эту истину понял где-то с середины 90-х годов, у нас сейчас рождается по сути дела совершенно новая страна. В этой стране будут, безусловно, черты старой России дореволюционной, будут черты советской России, но будет что-то и от современного общества «массового потребления». Вот чего здесь будет больше, что будет доминировать, это вопрос. Но в принципе не надо из-за этого, как и я часто сам делаю, впадать в какое-то уныние. Ведь самое главное в конечном итоге, чтобы в нашей стране развивалась творчески плодотворная церковная жизнь.

Россия в конечном итоге из тьмы «варварства языческого» была поднята церковью. Редкий случай, когда в стране государственность, культура, цивилизация возникли одновременно с крещением, и если будет благополучно и творчески развиваться церковная жизнь в той новой России, которая сейчас формируется, то будут преобладать позитивные элементы. Но пока я должен констатировать одно очень грустное для меня явление — мы стали страной «третьего мира», и речь идет не об экономических показателях. Что такое для меня образ страны «третьего мира»? Это страна, которая либо не имела своей истории, скажем были какие-то джунгли, в которых были колонизаторы, они ушли, разделив эту территорию условно на государства, и там уже в джунглях племена, у которых истории никакой не было и которые сразу из своего варварства попадают в современное общество «массового потребления» в такое совершенно тяжелое для восприятия. Другой вариант страны «третьего мира», ну, скажем, Египет — арабский Египет, который в общем-то никак не связан с культурой древнего Египта, хотя она является одной из статей туристического дохода. Очень отторгнутая от древней цивилизации. Вот что такое «страна третьего мира». Это страна, которая не ощущает своего духовно-исторического преемства по отношению к своему прошлому, страна, которая поэтому особенно уязвима для самых уродливых проявлений современной массовой культуры «общества потребления». И вот я боюсь, что сейчас наша страна приобретает черты именно такой страны. Вот почему, если мы вернемся к кинематографу, такие снятые талантливыми режиссерами, в которых участвуют талантливые актеры, фильмы, как скажем, «Турецкий гамбит», «Статский советник» производят впечатление чего-то искусственного и ряженного. Для нас наша недавняя история стала такой же экзотикой. Для нас русско-турецкая война 80-х годов 19 века, которая вообще все русское общество потрясла, сейчас такая же экзотика как англо-бурская война, к которой Россия не имела почти никакого отношения, за исключением некоторых романтиков-добровольцев, отправившихся туда воевать. И вот это страшно. Мы отторглись от своей истории в советское время, и как восстановить эту связь я теперь не знаю, кроме церковной жизни я не вижу никаких связующих нитей.

Кстати, говоря о церковной жизни, я узнал из рассказов некоторых молодых людей о новых формах миссионерства, пришедших к нам от западной цивилизации, как Вы относитесь к проявлениям такого рода, когда некоторые священнослужители пытаются привнести подобные методы в церковную жизнь?

Я считаю, что западная цивилизация, как это не прискорбно для нас прозвучит оказалась более устойчивой в своей приверженности к культурно-историческим традициям, в том числе к традициям христианства. В конце концов западные народы не допустили такого погрома в своей религиозной жизни, к своим святыням, как это произошло у нас. Поэтому надо думать, что при всех своих своеобразных формах развития у них какие-то традиции, связанные с религиозным образованием и воспитанием сохранились лучше, чем у нас. И нужно припадать к их опыту. В то время, когда у нас Церковь гнали, у них Церковь могла заниматься научной деятельностью, миссионерской и т. д. Да и вообще, мне кажутся странными разговоры о «бездуховности» Запада с нашей стороны. Это ведь западные миссионеры забираются в самые отдаленные уголки мира. Это ведь западные врачи лечат несчастных в джунглях Африки, а наши врачи и миссионеры с нашей собственной страной-то не больно управляются, поэтому мне кажется много можно заимствовать на западе, но здесь дело заключается в другом. Мы часто любим говорить об уникальности нашей истории. Так вот уникальность нашей истории в 20-м веке именно заключалась в том, что мы оказались в такой безысходной ситуации, что многие методики западные не будут у нас действовать. Нужно искать, что-то безусловно другое. Но при этом, мне кажется, нужно ориентироваться на собственные традиции, которые действительно имели место. Да, во многом они себя не оправдали. И не все было так благополучно, но что-то все-таки было.

И самое главное заключается в том, что мы уже успели допустить огромное количество ошибок в нашем церковном возрождении. Мы восстанавливали храмы, но мы не строили приходские общины. Мы восстанавливали монастыри, но что-то не больно слышно, чтобы в восстановленных монастырях существовала действительно отлаженная одухотворенная общинная монашеская жизнь. Мы пытались восстановить формы, внешние формы того самого Православия, которое уже один раз не оправдало себя в истории. Мы тратили на это огромное количество средств, сил, но при этом в загоне у нас оказались такие сферы как церковное образование, миссионерско-катехизаторская деятельность, и вот сейчас мы наконец обратились к этой сфере, забыв о том, что мы уже допустили главную ошибку в начале 90-х — мы жили в убеждении, что наш народ стал по сути своей православным народом, и с этой точки зрения правыми оказались иеговисты, правы оказались мормоны, которые отдавали себе отчет в том, что русский народ никогда не был ни иеговистом, ни мормоном и не заключили себя в молитвенные дома, а пошли к людям, пытаясь делать их мормонами или иеговистами. Другое дело, что их практическая отдача оказалась незначительная. Советский человек готов вести дело с любой религией, если она предлагает ему осязаемые материальные блага в виде гуманитарной помощи, потом он с легкостью забывает своих дарителей, но важно то, что мы жили в иллюзии, что каждый русский человек в глубине души является православным, и надо ему дать только возможность выявить эту свою веру.

Мы забыли, что сформировалось поколение «безбожников», поэтому за нашими массовыми крещениями — крещениями «безбожия» не стояло на самом деле никакой серьезной работы с людьми, отсюда при обилии храмов такое незначительное количество активных общин. Если бы мы взяли в процентном соотношении и подсчитали соотношение активных общин и количество храмов Русской Зарубежной Церкви, то у нас мы бы увидели серьезное на порядок отставание от Зарубежной Церкви, где каждый приход в конечном итоге — это прежде всего активная община, которая полагается только на себя, которая строит свои отношения с настоятелем, с епископом, исходя из того, что мы — Церковь, живущая в окружении, которое не обязано нас поддерживать. Церковь там отделена о государства, основными конфессиями являются другие вероисповедования, значит христиане рассчитывают на самих себя. У нас же еще с советских времен воспринято убеждение, которое побуждает нас к тому, чтобы уповать на внешние силы, то ли на государственных чиновников — вчерашних «безбожников», то ли на каких то богатых спонсоров, вчерашних «криминальных авторитетов», чтобы они решали задачи нашего церковного возрождения: отливали нам колокола, строили храмы. Хотя ни с этого надо было бы начинать нашу деятельность по возрождению религиозной жизни церкви.

Недавно 17 мая 2007 года, на праздник Вознесения, состоялся акт подписания канонического единства двух частей Русской Православной Церкви, произошло воссоединение, восстановлено евхаристическое общение. Каким образом, на Ваш взгляд, воссоединение с Зарубежной Церковью отразится на нашей церковной жизни?

Я думаю это произошло слишком поздно. Если бы это воссоединение произошло 50 лет назад хотя бы, то оно было бы гораздо более значимым, а сейчас мы просто несоизмеримые величины. Я боюсь, что многое из того хорошего, что есть в Зарубежной Церкви, у нас уже не сможет привиться, например — активность общин, достаточная открыть во взаимоотношениях церковной иерархии и мирян, впрочем, не привьется и плохое, что там есть — низкий богословский уровень, фундаментализм, который там тоже присутствует. Я думаю, что это, безусловно, отрадное событие, которое имеет прежде всего один смысл — реализовались чаяния отцов-основателей Зарубежной Церкви, которые говорили о воссоединении с Русской Церковью здесь в России, в условиях когда рухнет богоборческий режим в России, и церковная жизнь станет свободной. Это произошло, и воссоединение состоялось, хотя конечно надо было ему состояться где-то в начале 90-х годов, ну и тогда, даже тогда это воссоединении вряд ли бы серьезно повлияло на ситуацию в нашей церковной жизни. Слишком всё это поздно пришло. И в этом несчастье нашей действительности — коммунизм слишком поздно рухнул. Он смог проделать слишком большую разрушительную работу в душах людей.

Как Вы считаете важно ли, чтобы наши соотечественники, русские люди по всему миру, имели некое объединение, по примеру любых диаспор мировых, важна ли связь общественных организаций, которые считают себя русскими, связанными с глубокой тысячелетней традицией христианства, чтобы было побольше совместных проектов с Россией?

Вы знаете, я хотел бы сказать следующее: то, что скажем, страны Прибалтики активно смогли задействовать свои диаспоры в возрождении своей жизни, произошло именно потому, что там не так долго был коммунизм, и диаспора смогла внутренне отторгнуться от своей митрополии, от своей страны, от своей Родины. Что касается нас, то я не буду на эту тему много говорить, я просто приведу мнение нескольких пожилых священников Зарубежной Церкви. Они были детьми, внуками эмигрантов первой волны и говорили мне о том, что они рождались и воспитывались в таком убеждении, что они беженцы, и как раз потеря России — это великое несчастье для них, и что жить нужно в постоянной надежде на возвращение в Россию. Но возвращаться сюда можно только тогда, когда коммунизм в России будет разрушен- либо после крушения коммунизма, либо с оружием в руках. В такой парадигме они воспитывались. Многое из этого не удалось, не случайно, и второе, и отчасти даже третье поколение эмигрантов первой волны ощущало себя не эмигрантами, а беженцами, которые чаяли возвращение на Родину.

Теперь когда к ним приходят эмигранты третьей волны, и четвертой волны — а это люди, которые приходят только потому, что психологически очень сложно адаптироваться к непривычной для них жизни, а в Церкви что-то русское — речь, какие-то привычки, представления, и они готовы быть с ними, хотя отношение к приходской жизни у них очень потребительское, они все отмечали нежелание участвовать в этой жизни, просто придти помолиться, поставить свечку, исповедоваться, причаститься, но не более того, но детей своих они воспитывают в подавляющем своем большинстве, что они должны стать настоящими американцами, немцами, и в этом будет их счастье. Совершенно другой подход.

Вот почему, кстати сказать, это соприкосновение с четвертой волной уже не русской, а советской, я бы даже сказал, эмиграции, с этими «совками», с людьми, которые живут по принципу «верю во что угодно, лишь бы тепло было спать», побудило многих представителей Русского Зарубежья искать пути, если не возвращения в историческую Россию, а хотя бы связи со своей исторической Родиной. Объединительный процесс, видимо, этим стимулировался, но и здесь многое оказалось не очень убедительным, ведь сколько выдающихся деятелей русского зарубежья в начале 90-х годов готовы были приезжать в Россию и нести сюда свои знания, свои капиталы, но никакой программы для реализации этих замыслов создано не было, наоборот, доморощенные «постсоветские» предприниматели воспринимали их, как дураков, которые рискуют своими капиталами для того, чтобы возрождать какую-то там Россию, вместо того, чтобы наращивать их в каком-то привычном для них ключе. Конечно, им было трудно, и та страна, которая их встретила, совершенно не соответствовала их представлениям.

Я считаю, что старое Русское Зарубежье уже и не может нам особенно чего-то дать, тем немногим, что оно могло нам дать, мы, разумеется, воспользовались. А что касается нового Русского Зарубежья, состоящеего уже не из беженцев, а из эмигрантов, причем, эмигрантов экономического характера, то они ничего нам и не собираются давать. Возвращающиеся сюда с запада какие-то маргиналы, не нашедшие себя там, они возвращаются лишь только потому, что им там себя не удалось реализовать. Они оказались настолько неразрывно связанными с советским образом жизни, что им приходится возвращаться на «круги своя», хотя и здесь уже страна стала другой. Поэтому я считаю, что сейчас мы должны исходить из нашего русского ощущения — «опоры на собственные силы».

Что бы Вы, отец Георгий, хотели пожелать Православному научно-просветительскому обществу «Россия в красках» в Иерусалиме, созданному по благословению нашего любимейшего батюшки протоиерея Василия Ермакова, собственно он сам и придумал название Общества, тем русским людям, которые оказались на Святой Земле, во святом граде Иерусалиме, которые взялись за такое патриотическое направление общественной деятельности по отношению к России? Ведь христиан на Святой Земле очень мало, всего 2% всех конфессий, которые живут среди мусульман и иудеев, и вот эта горсточка русских людей, создавших два информационно-аналитических портала, говорящих о России хорошо, объективно, показывая положительные черты нашей истории, не скрывая и ретушируя ту Россию в красках? Чтобы Вы пожелали этим людям?

Я думаю, что для многих жителей Палестины, Израиля тема России продолжает еще иметь какое-то существенное значение, потому как многие из них выходцы отсюда, даже если они люди религиозные или являются иудеями по своей религиозной вере, мусульман-то в Палестине из советской страны не найти. Мне кажется не нужно себе ставить сверхзадач. Присутствие Российской Империи в Палестине было значительным, тогда когда была значительной Российская Империя, когда она мыслила свое присутствие в Палестине с точки зрения религиозной Миссии своей. Сейчас ничего этого нет, и не нужно видеть и искать для себя какого-то вдохновения в опыте русского присутствия на Ближнем востоке в 19 веке сейчас.

А вот что могут сделать маленькие группы людей? Мне кажется, в плане просветительской деятельности они могут, выражаясь просто, но доходчиво, объяснить жителям современной Палестины, что «русский» и «коммунист» — это не синонимы, и «русский» и «антисемит» — это тоже не синонимы. Вот о чем приходится, как правило, говорить с основной массой обывателей в израильском обществе. Ведь многие несут в совей душе постоянное ощущение, что «русские» — это «советские», которые постоянно поддерживали их врагов — арабов, и «русские» — это «антисемиты». Нужно показать, что русский народ в значительной степени стал одной из величайших жертв коммунистического тоталитарного режима. В деликатной форме указать на меру ответственности в формировании этого режима представителей русского еврейства, которое, впрочем, потом стало тоже жертвой этого режима, как и русский народ. Но эта тема была, и только прямое и честное освещение истории снимет некоторую напряженность в отношениях между евреями и русскими в России, а значит, и в Израиле по отношению к образу России, который сформирован у многих.

И, наконец, нужно отдать себе отчет в том, что в конечном итоге присутствие Израиля в Иерусалиме, благодаря тому, что в этой стране существует более приближенная к общеевропейской правовая государственность, позволяет нашей церковной жизни осуществляться там гораздо более спокойно, чем это могло бы быть, если бы Иерусалим был разделен, потому что-то, что сейчас происходит на Ближнем Востоке лишний раз показывает, что конечно же, что исповедывающий православие, ощущающий себя русским житель того же самого Израиля, безусловно должен быть на стороне тех, кто олицетворяет в этом регионе какой-то порядок, какую-то стабильность. Таковым в настоящее время в большей степени выступает Израиль, чем Палестинское руководство, не сумевшее даже на своих территориях ситуацию держать под контролем, поэтому нужно представление о том, что православный русский — это «враг Израиля» и «друг Хамаса» разрушить. А возможно это разрушить только одним образом: раскрывая перед современным израильским обществом русскую историю и, в частности, небезынтересно обратить внимание еще на одну очень важную деталь, в свое время последовательно и мужественно боровшийся с коммунизмом Василий Витальевич Шульгин писал, что он очень боится, что крушение коммунизма, в формировании которого, в становлении которого немалую роль сыграли представители российского еврейства, приведет к огромному еврейскому погрому в России. Коммунизм рухнул, но ничего подобного не случилось. И это как раз наглядным образом свидетельствует о том, что пройдя тяжелый путь коммунистического рабства, и русские, и евреи в России в основной своей массе понимают, что в конечном итоге все осознали себя жертвами общего своего угнетателя. Поэтому коммунизм — это не русское явление, не еврейское явление, а явление интернационального богоборчества. И дай Бог, чтобы ничего подобного в Израиле не возникло. Потому что там, где появляется коммунизм, ни для одной из трех религий, которые присутствуют на Ближнем Востоке нормальной жизни не будет.

Огромное спасибо Вам отец Георгий!

http://ricolor.org/rus/4/cinema/7/