Власть копейки

— Карен Ашотович, как случилось, что Достоевский, великий труженик, не изображал труд и трудящихся в своих произведениях?

— Действительно, Достоевский был труженик колоссальный, исключительный. В ранней молодости оставив службу ради возможности заниматься литературой, он всю оставшуюся жизнь зарабатывал пропитание себе, своей семье и многочисленным родственникам каждодневным, многочасовым, «каторжным» (как он сам говорил) литературным трудом. И это при том, что он страдал такими недугами — эпилепсией, эмфиземой легких, болезнями сосудов, — каждого из которых многим из нас хватило бы, чтобы всю жизнь только лечиться и жаловаться на жизнь. Но большинство его главных героев, действительно, изображено не в процессе созидательного материального труда (хотя многие из них люди небогатые и зарабатывающие на жизнь самостоятельно), а в напряженной внутренней духовной работе, в разгадывании «вечных» проблем человеческой жизни. Это отмечали и современники Достоевского. В своем отзыве на роман «Идиот» М.Е. Салтыков-Щедрин писал, что автор здесь «вступает в область предведений и предчувствий, которые составляют цель не непосредственных, а отдаленнейших исканий человечества». Но если для Щедрина и других революционных демократов ближайшими и непосредственными были задачи материального, социально-экономического устройства общества, то для Достоевского приоритеты были другие. Он понимал, что без решения вот этих «вечных», глубинных проблем человеческого бытия никогда не устроится должным образом и общество. В самом конце жизни, в последнем выпуске «Дневника писателя» он, включившись в проходившую в стране дискуссию о том, как «оздоровить» российские финансы (хотя рубль тогда, напомню, был во много раз дороже доллара), заявил: не с налоговых реформ, проблем бюджета, банковских займов и т. п. надо начинать. «Для приобретения хороших государственных финансов в государстве, изведавшем известные потрясения, — писал он, — не думай слишком много о текущих потребностях, сколь бы сильно ни вопияли они, а думай лишь об оздоровлении корней — и получишь финансы». Под «оздоровлением корней» он понимал оздоровление народного духа (и «простых» тружеников, и интеллигенции, которая должна дать ответ на неудовлетворенную в народе жажду правды), обретение всем обществом духовного спокойствия и бодрости. Понятно, что под «финансами» в данном случае подразумевается экономическое устроение вообще. Вся наша история доказывает, что так оно и есть. Достоевский был абсолютно прав.

— Как вы это докажете?

— Во все века в России, если у людей был энтузиазм, воодушевляющая идея, духовная основа («во имя чего»), тогда они и работали по-настоящему, и строили, и горы сворачивали. Если для западного сознания идея построения личного благосостояния может служить и духовно укрепляющим стимулом для самоотверженного труда, то наша особенность иная: у нас деятельность только во имя «приватного» блага (себя и своей семьи) обычно оказывается духовно разрушительной для человека (о причинах этого нужно говорить отдельно). Без общей одушевляющей идеи мы полноценно жить не можем. Очень печально, что в 20-е годы трудящийся народ был воодушевлен утопической идеей, но так как идея была, то и экономические успехи были (я, конечно, не имею в виду рабский труд миллионов в концлагерях, но даже и там духовная основа труда была значима — вспомните «Один день Ивана Денисовича»). Когда утрачивается идея, тогда и экономика начинает разваливаться. Не в восьмидесятые же годы двадцатого века начался наш экономический разор, он начался гораздо раньше. Невозможно «просто трудиться», потому что человеку свойственно задавать вопрос «ради чего?». Нам действительно необходима национальная идея, но ее не нужно «искать» — она давно найдена и очень проста и ясна — ее нужно понять: чтобы те духовные ценности, которые мы сберегли, могли пригодиться всему человечеству, Россия должна быть уважаемой и уважать себя. Для этого нужно строить дороги, создавать лучшую в мире электронную промышленность, менять проржавевшие за полвека трубы отопления, в конце концов, — но надо сохранять и приумножать то, что всегда составляло основу нашего бытия и что дает основание многим умным иностранцам даже и ныне называть Россию единственные еще живым местом на Земле. А вот для этого то самое, что Щедрин называл «отдаленнейшими» исканиями, является ближайшим и необходимым делом.

— Но все-таки без «обращения финансов» всего этого не создать, а к деньгам у русской литературы вообще, и у Достоевского в особенности, было в высшем смысле негативное отношение. В житейском смысле, напротив, Достоевский беспокоился о том, что «надо копить, надо оставить детям». Как это соотносится?

— Деньги, конечно, занимают в жизни немаловажное место; и Достоевский, сам многие годы испытывавший муки безденежья, не хотел такой участи для своих детей (но в заботах об их будущем никогда не ставил это на первое место). Но важно понять другое. В эпохи крушения той или иной системы духовных ценностей деньги становятся верховным кумиром (что порой прикрывается красивыми словами). В «Зимних заметках о летних впечатлениях», говоря о лозунгах французской революции «свобода, равенство, братство», Достоевский спрашивал: кто действительно свободен в обществе? В буржуазном обществе, как мы говорили. Тот, кто имеет миллион. А у кого нет миллиона, тот не только не свободен делать все, что угодно, а с ним всякий имеющий миллион может делать все, что угодно. Все это очень тесно переплетается с нашим сегодняшним днем. В 60-е годы XIX века, Россия (как и в наше время) переживала слом (тогда — крепостничества, сейчас — советской власти). Было иерархически строго разделенное общество, перейти из одного сословия в другое было очень трудно, почти невозможно. И вдруг появилась свобода денег, свобода миллиона (у Достоевского в «Подростке» это названо «ротшильдовская идея»). Первый из Ротшильдов, выйдя из социальных низов, в конце жизни давал деньги взаймы французского королю. И все, что было невозможно, стало для Ротшильда возможным. Конечно, тут огромный соблазн. В сущности, социалистическая идея и «идея Ротшильда» очень близки: общество нехорошо, несправедливо устроено, но я быстро его исправлю — деньгами ли, насилием ли. Вот где Достоевский видел врага, видел, сколь опасен этот соблазн.

— Но «положительно прекрасный человек» князь Мышкин был богат…

— В традиции русской культуры юродивый не мог владеть деньгами: он либо не брал милостыню вообще, либо тут же отдавал все нищим. В романе «Идиот» движение князя Мышкина от юродивого Христа ради (находящегося на границе земной жизни и рая) в начале романа к безумцу (стоящему у границы ада) в финале происходит в том числе и по этой линии. Князь Мышкин получил наследство и принял его. Пусть он потом роздал часть денег просителям, это мало что изменило: он стал выгодным женихом, оказался вовлечен в жизнь «света» — это было одной из причин его трагедии. Если говорят, что силы зла могут принимать вид ангелов света, то деньги могут принимать вид освободителей, посланцев свободы, но по сути являются закрепощающей и злой силой. Силу эту Достоевский очень хорошо знал по собственному опыту, по своей мании игрока, которую смог преодолеть. Раскольников обольщался иллюзией, что, убив старуху-процентщицу, он использует ее деньги для помощи людям. Но очень вскоре ему пришлось убедиться, что такая помощь, такими деньгами людям не только не нужна, но приводит их в ужас. Он помог семье Мармеладова, оставив свои последние копейки, а Сонечка, когда он признается ей в убийстве, с ужасом спрашивает: «Господи, да неужели ж и те деньги…» И вся теория рушится. И теория основанного на насилии «справедливого» распределения благ, и убеждение в том, что лишь с помощью денег можно устроить человеческую жизнь.

Елена Иваницкая

http://www.ioannp.ru/publications/16 780