 |
| Русский дом | Виктор Тростников | 20.10.2007 |
Он был найден задушенным в гостиничном номере в Афинах со следами пыток; злодеи до сих пор не обнаружены. И чудесная жизнь его, и загадочная смерть врываются в наше повседневное существование, которое огромными усилиями нам кое-как удалось упорядочить, чем-то иррациональным, вышеестественным, напоминают нам о том, что всё относительное благополучие нашего земного бытия копейки не стоит в сравнении с жизнью избранных и призванных Богом. Муньос, бесспорно, принадлежал к «тем, которых весь мир не был достоин» (Евр. 11, 38).
Странным было в нём всё. Он, испанец из очень знатного рода, жил в Канаде, а считал себя русским. Вёл строго монашеский образ жизни, но не считал себя достойным иноческого пострига. Не принадлежал церковному клиру, но ничего не делал без благословения митрополита. Знаменитая Иверская Монреальская икона, обильно мироточившая в течение 50 лет, была его личной собственностью, получена в подарок на Афоне, но он считал себя не её владельцем, а только хранителем. Вырос брат Иосиф в семье ревностных католиков (дядя его даже был кардиналом, а бабушка — местночтимой святой). В отрочестве он по собственному решению принял Православие и, что самое удивительное, мать этому не противилась.
Дать здесь жизнеописание брата Иосифа со всеми его странствованиями с мироточащей иконой по всем приглашавшим его приходам, жаждущим увидеть великую святыню, описать чудеса, от неё исходившие, и их влияние на православный мир нет никакой возможности, поэтому я ограничусь рассказом о моих соприкосновениях с этим подвижником.
В 1988 году я делал доклад о Крещении Руси в Джорданвилле, где находится самый крупный за пределами России православный Троицкий монастырь. Прибыл накануне. Наутро мне говорят: ночью приехал Иосиф с иконой, увидишь его на трапезе. Я спросил: «А как я его узнаю, — там же будет человек сто?». Ответ был кратким: «Когда ты его увидишь, то сразу поймёшь, что это Иосиф». Так и произошло. Войдя в столовую, уже заполненную людьми, я сразу остановил свой взор на крупном мужчине с типично испанским лицом, одетым в нечто подобное «толстовке» (остальные были в костюмах с галстуками). Сомнений быть не могло: это он. После обеда я подошёл к нему на крыльце, представился, и мы с четверть часа беседовали. Говорили через переводчицу, но, произнося фразу, я по его глазам видел, что он меня понимает и отвечает по-испански лишь из-за того, что боится выразиться недостаточно точно на неродном языке. Когда же речь зашла об отношениях между Зарубежной Церковью и нашей, он несколько раз поправлял переводчицу, старавшуюся изобразить Московский Патриархат в чёрных красках. Я понял тогда, что Иосиф любит Русскую Православную Церковь и желает дружбы с нею, но поскольку подоплёка конфликта имеет политический характер, а он не имеет права вмешиваться в политику, то и не говорит об этом публично.
Кто знает, в объединении наших юрисдикций, произошедшем как раз через 10 лет после мученической кончины Муньоса, не сыграли ли важной роли его молитвы, приносимые Пресвятой Богородице?
Эта была единственная наша встреча, но связь по почте продолжалась. Однажды он попросил меня достать в России лазурит — необходимый для темперных красок, который в Америке очень дорог. Я достал через геологов килограмм этого минерала и отослал Муньосу. Вторая аналогичная просьба касалась киновари. И эту посылку удалось переправить брату Иосифу, который к тому времени стал уже одним из лучших иконописцев Зарубежья и каждое лето расписывал русский православный Леснинский монастырь в Нормандии. Третья просьба была для меня более неожиданной, и благодаря ей я сподобился приобщиться к чудесам, которые в таком обилии происходили вокруг брата Иосифа. Он попросил меня раздобыть для него янтарные чётки. Получив этот заказ, я подумал: «Это совсем легко — немного валюты у меня есть, пойду в „Берёзку“, а там в отделе сувениров янтаря сколько угодно». Этого камня действительно там было много, но вот беда: все изделия были неправильной формы, а нужны-то были чётки в форме шариков. Ушёл я из валютного магазина не солоно хлебавши, изрядно приуныл, поскольку оказать услугу хранителю великой иконы для меня было равносильно тому, что услужить изображённой на ней Божией Матери.
Шёл 1991 года, и его летние события заставили меня отвлечься от этих мыслей, ибо в Дивееве начинались торжества по поводу обретения мощей прп. Серафима Саровского. Мы большой группой, в числе которой были и представители Зарубежной Церкви, поехали туда, а вернувшись в Москву, устроили прощальный обед. Сидели за столиками по четыре человека, беседы были оживлёнными, так что обращать особое внимание на официантку, подносившую нам еду, не было времени. Но краем глаза я заметил на её шее красивые янтарные бусы в две нитки. Присмотревшись внимательнее, увидел, что бусины неодинаковые: десять поменьше, а одиннадцатая покрупнее.
- Позвольте, — сказал я ей, — это же не бусы, а чётки!
- Да, — отвечает она, — это чётки.
- Так продайте их мне!
- Пожалуйста, они стоят 600 рублей.
Где взять деньги? Вдруг я вспомнил, что сидящий напротив поэт Евгений Вагин брал в Дивееве взаймы деньги. Он должен мне ровно 600 рублей! Я попросил его немедленно вернуть долг, официантка сняла чётки с шеи и отдала мне. Но как передать их Иосифу? И тут ещё одна «случайность»: к нам подошла Инна Калякина из Сакраменто, столицы Калифорнии.
- Ты не знаешь кого-нибудь из Монреаля? — без всякой надежды спросил её.
- Как же не знаю, там живёт моя невестка.
- Возьмёшь подарок для брата Иосифа?
- Конечно, — и она положила чётки в сумочку.
Уже после смерти Муньоса я увиделся в Москве с американкой, которая участвовала в описи предметов, оставшихся в квартире покойного. Среди них она обнаружила янтарные чётки…
Я поведал об этом, следуя наставлениям святых Отцов: «Царёву тайну храни, а о Божиих чудесах всем рассказывай».
