Культурные диалоги с историком о субкультурных истоках. Часть 2

Часть 1

Пролжение беседы с университетским преподавателем Федором Александровичем Гайдой о «благих намерениях» студиозуса-революционера, недооцененном Православии, о том, как Царство «штурмом берется» и что значит «наплевать на этот мир».

Кризис традиционной религиозности

— Чего же не хватало этим субкультурным студиозусам?

— И если говорить про Православие начала XIX века, то это, конечно, совсем не время религиозного подъема. Это время «казенщины», синодальная система расцветает и достигает апогея. Много рационального, и духовность при этом низкая. Хорошо характеризует это время знаменитая история про разбойника, убившего людей на дороге, но не ставшего есть скоромную пищу, которая была у них в корзинках, потому что было время поста. Вот вам крестьянская религиозность — обрядовая в значительной степени.

— Молитва ведь подразумевает и внутреннюю работу, а когда работаешь с землей, то не до этих всяких там утонченных состояний души и прозрений духа. Все должно быть конкретно и понятно.

— Но дело еще и в том, что батюшка сельский, от которого крестьяне могут что-то в духовном отношении получить, на самом деле такой же, как и они, он же тоже иногда и пахать должен. Они, конечно, содержат батюшку, но как? Себя-то с трудом содержат, ну и его так же. А у него, в отличие от них, есть одна дополнительная не то что обязанность, но потребность — он должен своих детей отправить в семинарию, где за обучение нужно платить. И доход соответственно у батюшки должен быть выше, чем у крестьян. Следовательно, он тоже зажат в тиски и может требовать плату за требы, но при этом слышать за спиной: «А, вон поп пошел, на нас наживается…» Такая ситуация была традиционной, здесь надо было что-то делать, прежде всего как-то менять отношение к вере, причем на самых разных уровнях, и на уровне дворянства, и на уровне крестьянства. Налицо — кризис традиционной религиозности.

— А что же студенты?

— Студент, который выступает в авангарде мыслящей общественности, как он может интересоваться «таким» Православием? Высокие теории оказываются ближе идеалистическому настрою. Но ситуация получается такая, что от всех этих теорий молодой человек хочет того же, чего хотел бы, по сути, православный христианин от собственной веры.

— Чего же?

— Да спасения!

— !!!

— Да-да, спасения! Они стремились и спастись, и понять, искали философию, которая давала бы возможность осуществить и то и другое. И здесь важно упомянуть, что для лютеранского протестантизма, немецкого, определяющей категорией является «богопознание», именно как «понимание» того, как все устроено.

А классическая немецкая философия — это рациональное дополнение к лютеранской доктрине, где очень силен элемент «понимания», «спастись» — значит «понять». (Это только в Православии, чтобы спастись, вовсе не обязательно понять. Главное спастись, а вопросы понимания уже на каком-то десятом месте.) Студенты, владеющие языками, имеющие доступ к первоисточникам, или просто вращающиеся в «субкультурной среде», находились под этим «западным влиянием».

— Духовное утончение, достигаемое молитвенным трудом, оказалось недоступным и для «разумных и образованных», которые, как и крестьяне, были склонны к «конкретному"… но только более высокого порядка…

— И раскольники в России были примерно такие же. Хотя стремление к «пониманию» у них было не так велико, но желания по своему усмотрению критиковать церковное начальство было много. Аввакум — вот интеллигентище XVII века, неважно за старину он был или не за старину. Важно, что на основании какой-то идеи он готов был критиковать кого угодно. Аввакум на самом деле человек, который обогнал всю Россию лет на двести, и двигала им вот эта «объясняюще-спасающая философия».

Философия многим отличается от вероучения, но есть один принципиальный момент — в философии не так, как в вероучении, развит момент этический. Этика есть только на уровне целеполагания: у нас благие цели, значит, мы можем пойти на гнусные поступки, главное — благих целей достичь. Не принимается за правило, что благие цели достигаются только благими поступками. Эта связь тонкая, мистическая, не всегда уловимая, но тем не менее это так.

— Эх, вечное «благими намерениями выстлана дорога в ад». Трагично…

— В чем неправда всеобъясняющих философий? Они сразу исходят из главного, говоря, что мир устроен вот так, и мы должны в него встроиться. Или, например, страна наша такова, и мы должны что-то поменять, что-то в ней сделать. Нет. Православие говорит, что мы должны начинать с себя. Католицизм изначально, с XII—XIII вв.еков, уже другой: вы входите в структуру, и вы должны этой структуре соответствовать. Протестантизм, следовательно, говорит: вы должны соответствовать структуре государства. Ставка не на Церковь, а на Церковь как часть государственной структуры. Это Лютер. Или Кальвин, например: вы должны соответствовать тем правилам, которые накладывает на вас община. Из этой идеологии рождаются на самом деле удивительные вещи. Из этого рождается капитализм, законопослушность, все выстраивается совершенно великолепно. Кроме одного. Внутри человека появляется пустота.

Возвращаясь к молодежной субкультуре

— Н-да, спустя столетия легко нам с вами рассуждать. Но поправьте, если ошибусь, что революционные идеи, взращенные не где-нибудь, а в пропротестантской (исходя из выше сказанного вами) молодежной субкультуре, в конечном счете привели к тому, о чем пророчил Достоевский: «Они зальют кровью храмы». И сама эта субкультура в конечном счете окажется в Советской уже России погребена…

— Скорее в советское время она была очень огосударствлена. Мы с вами знаем это просто потому, что еще застали пионерские организации. Ясно, что на уровне внешних проявлений были атрибуты, санкционированные государством, например красный галстук, и несанкционированные, допустим фенечки какие-нибудь. Государство на самом деле признавало эту субкультурность, но при этом ставило ее себе на службу.

— Но эти пионерия, комсомол во что потом превратились?

— Кто был самыми ушлыми демократами первой волны? Бывшие комсомольские работники. Люди, которые нацелены опять же на внешнюю активность, которые в состоянии воспринять какие-то новые идеи, потому что их примерно этому и учили. Их учили, что марксизм — самая прогрессивная идеология. Потом они поняли, что не марксизм самая прогрессивная идеология, а, допустим, либерализм. На самом-то деле разница не очень большая, потому что и та, и другая идеологии в основе своей имеют идею прогресса. Прогресс — хорошо, все остальное — плохо. Весь мир делится на прогрессивное человечество и регрессивное человечество.

Утраченное сокровище

— Ну хорошо, а Православие, недооцененное, непонятное, некогда отвергнутое идеалистичными и прогрессивными? Сейчас возможно его «новообретение» все теми же молодыми и субкультурными?

— Отец Тихон (архимандрит Тихон (Шевкунов) — настоятель Сретенского монастыря. — Примеч. ред.) недавно в проповеди сказал очень важную вещь: у православных есть одна замечательная привилегия — они могут не врать и быть уверенными, что и так сойдет. Они могут быть честны и с Богом, и с собой, и самое главное, что все будет получаться.

— Ха-ха, ничего себе, да это же такой вызов собственному страху перед этим миром. Не всякий осмелится. Протестанты этот страх пытаются победить попыткой упорядочить мир так, чтобы он стал им понятным и уясненным. А у православных отношение к этому страху выражается в том, чтобы, простите, «наплевать на этот мир» и жить по внутреннему закону, по-Божьи…

— Более того, как ни странно, следование внутреннему Божьему закону начинает этот мир преображать. То есть все равно эта борьба даже на личном уровне дает победу. А личный уровень на самом деле главный, и никаких других уровней нет. Это опять же западные люди нам объяснили, что есть отдельно от человека политическая система, закон, который тоже отдельно от человека, которому человек должен следовать. Православие же каким-то удивительным образом получается немного более близким к либеральной доктрине. Оно говорит: ты думай о себе, все остальное предполагается. У либералов это внешнее, они не считают необходимым думать о своей душе, они думают о внешних условиях свободы, чтобы они были гарантированы, а дальше я буду заниматься чем хочу. Православные говорят: про себя подумай и сделай, как ты должен сделать, увидишь, что что-то начнет меняться. Как это начнет меняться, какая здесь логика — непонятно. Но понимается это опять же на уровне экзистенциальном, на уровне собственного личного опыта, который очень трудно передать, то есть это не передается, это переживается. Каждый должен попытаться найти в себе смелость начать так действовать, и даже на уровне одного человека это сворачивает горы, как ни странно.

А замечательная евангельская фраза: «Царство Божие нудится»? Дословно перевод на русский звучит так: царство Божие берется штурмом. Речь идет о том, чтобы преодолеть себя, вылезти из окопа и побежать в бой, о том, чтобы приложить все усилия, которые вообще может приложить человек для того, чтобы победить. И говорится: вы должны заставить себя вылезти из окопа, чтобы пойти вперед. А все остальное — не ваше дело. У вас есть командир, который скомандовал встать и пойти. Он не может физически вынуть вас из окопов, но он вас зовет, и вы должны на этот зов отреагировать.

Диалог Церкви и субкультуры

— Знаете, вряд ли это можно сравнить со штурмом, но попытки выстроить отношения Церкви с молодежными субкультурами есть. Православные проповедники пытаются освоить эту территорию, что-то предложить. Конечно, это совершается на уровне эксперимента, продвигаются наши отцы интуитивно, руководствуясь своим частным порывом. Получается так: отец диакон Андрей Кураев делает это блестяще, он выходит на сцену по время шоу и говорит нужные слова в нужный момент для этих людей, пьяные они или не пьяные, курят они или не курят. И если бы сама очутилась на концерте, то, предполагаю, непременно бы запомнила, что поп может быть вот таким «клевым». Правда, честнее было бы допускать миллион+n вариантов того, к чему это может привести…

У отца Андрея есть личный пафос, он может по-настоящему зажигать своими проповедями. Но в нашем обществе появляются люди с такими же амбициями, при этом не подкрепленными таким же талантом. И когда у нас на местах возникают явления рок-концертов или батюшек, которые начинают играть рок где-нибудь в Челябинске, то возникает вопрос: а что это вообще такое? Отцы спорят друг с другом, просто «гладиаторские бои» можно было наблюдать на Рождественских чтениях, феерическое состязание двух людей, поднаторевших в риторике, но истины-то единой на самом деле не обретается. Один говорит — греховно, другой говорит — ничего подобного!

— Только я не понимаю, почему нет истины. Истина есть. Она есть и там, и там. Истина, по сути, экзистенциальна. Она существует там, «где двое и трое соберутся во имя Мое, там и Я посреди них».

— Получается, что все относительно, прямо-таки релятивизм.

— Нет, не все относительно вообще. Но все относительно человека и Бога. Вся истина существует относительно конкретного человека в конкретной ситуации его конкретных взаимоотношений с непреходящей Истиной.

— И того, как он ее переживает, эту непреходящую Истину?

— Совершенно верно.

— Но выходит, что истины нет как чего-то абсолютного для всех и она есть как что-то вечно уникальное и твое личное? Есть я, моя истина и наши с этой истиной взаимоотношения, т. е. мои представления об этой истине.

— Тут вот в чем дело. Если отцы упражняются в риторике в рамках Рождественских чтений, а потом причащаются от одной Чаши, я очень рад, что они это делают. И то, и другое. Пусть упражняются в риторике, потому что один сидящий и слушающий сделает для себя один вывод, и, причастившись от той же самой Чаши, будет поступать в соответствии с одной аргументацией, которая ему ближе, а другой будет поступать в соответствии с другой аргументацией. И чем мы будем отличаться от протестантов? Одной простой вещью, которую, кстати, западные люди, я неоднократно с этим сталкивался, никак не могут понять. Они говорят: как так? У вас все мыслят совершенно по-своему в отношении жизни, но при этом все приходят и причащаются, а у нас каждый создает свою секту, свою деноминацию. Проблема в том, что они свои разногласия переносят на Христа, говоря: да, у нас разное видение Христа. Это вообще сумасшедшая вещь. Вопрос не в том, какое у нас видение Христа, а в том, какое у Христа видение нас. Вот в чем дело.

— Вы думаете, это что-то проясняет?

— Иов на самом деле говорит замечательную вещь про людей, которые «считают, что носят Бога на руках своих». То есть Бог у них — либо аргумент в споре, либо что-то такое их согревающее, грелка такая, то есть в любом из вариантов это их инструмент. Соответственно если они у себя на Западе так считают, то они разбиваются на партии, на секты, каждая из них считает по-своему, а потом для них становится все равно, кто из них как считает, и один сектант уже готов молиться с другим сектантом, а потом они оба с мусульманином. И в конечном счете они скажут: а, неважно как мы смотрим на этого Бога, главное, что мы на Него смотрим. А Бога они забыли спросить, как Он на них смотрит. Как Христос на вас смотрит? Давайте мы из этого будем исходить.

А у них получается, что им психологически «кайфово» — и все, классно. У нас же споры наши на догматику не переносятся, мы можем сколько угодно спорить друг с другом, но мы едины в догматике, и это позволяет нам причащаться вместе, это позволяет нам пребывать в единстве. И это позволяет нам говорить, что там, где отцы вместе спорят, там между ними пребывает Христос. И Он им говорит: и ты прав, и ты прав, и ты, женщина, права. Вот что получается на самом деле. У каждого действительно свой опыт единого для всех Христа.

— А когда, по-вашему, собственной опыт становится в противоречие сущности православного христианства? Где граница?

— Если разные люди, благодаря своему опыту, своей позиции, делают одно большое дело разными способами, и у них задача — не собственное тщеславие, увлечь как можно большее количество людей не за собой, но за Христом, тогда они правы, и каждый из них делает общее дело. Но как только появляется этот элемент тщеславия: я в состоянии увлечь за собой людей, а вот он, может быть, и в состоянии, но он как-то неправильно действует, или (как вариант): мне не нравится, что он в состоянии увлечь, — вот как только это я выходит на первый план, то дело это сразу становится не Христовым. Дело это — твое личное, ты им можешь заниматься, но к Христу это никакого отношения не имеет.

Так что пусть спорят. Истина между ними. Не компромисс, а именно между ними, потому что прав и тот, и другой. Опять же, если по Христу они это делают. А так это или нет, откуда мы знаем. Это их взаимоотношения с Христом. Это Он знает и будет с ними общаться об этом на Страшном суде.

Юлиана Годик

http://www.taday.ru/text/74 510.html