 |
| Агентство политических новостей | Егор Холмогоров | 17.10.2007 |
Вперед в прошлое
Наше общественное и историческое сознание исключительно чувствительно ко всевозможным датам и юбилеям. Магия круглых цифр с нулями имеет, как иногда кажется, какую-то удивительную власть над нами, и есть события, значимость которых мы осознаем только в «юбилейной» перспективе. И тем неожиданней парадокс, сложившийся этой осенью. Обществу, кажется, совершенно неинтересен приближающийся 90-летний юбилей Октябрьской Революции, события, перевернувшего жизнь России в ХХ веке и установившего её новые основы, основы того строя, мучительный распад (или все-таки только кризис?) которого мы прочувствовали уже до печенок.И в той же степени, в которой нам оказались неинтересны события 1917, нас неожиданно всё больше и больше привлекают события 1612, эпоха Смутного Времени, и победы русского народа над ним. Именно на эту тему снимаются фильмы, общественные силы сшибаются в попытках перетянуть друг у друга идею и воплощение праздника 4 ноября. Мы, похоже, ощущаем необходимость самоистолкования не в координатах 17-го года, а в координатах 17-го века. Не означает ли это правоты Вадима Цымбурского, предрекающего наступление для нашей цивилизации эпохи «контрреформации», отменяющей или корректирующей результаты той «городской революции», которую произвел в русском обществе 1917 год, и дающей нам возможность обратиться к культурным основаниям, «сакральной вертикали» XVII века, минуя не только коммунизм, но и шпенглеровскую «псевдоморфозу» петровско-имперского времени[1]?
Вполне возможно, что дело обстоит именно так. Вполне возможно, что Россия устремлена сегодня к «реставрации будущего», обращенной, прежде всего, именно к этой эпохе. И опыт событий Смуты, установивших социальный и культурный строй этого века, для нас в этой связи особенно значим.
Какие черты мы можем выделить в нашем «коротком XVII веке"[2], коротком, но блестящем, границы коего обозначили окончание Смуты в 1613—1618 годах и петровский переворот 1689 года? Это короткий отрезок всего в семь десятилетий, но насколько он был продуктивен и наполнен грандиозными свершениями! Это время интенсивной обращенности к «своему востоку», громадного и по проявленной отваге, и по историческому значению пионерского подвига по открытию и закреплению за Россией Сибири. Это время прекращения разорительных варварских набегов кочевников, на пути которых несокрушимой стеной стали Засечные Черты, в своей эффективности далеко оставившие позади Великую Китайскую Стену. Это эпоха возвращения Украины в состав Русского государства, причем Украины православной, не отягощенной наследием униатства и западенства. Это попытка строить отношения с Европой не с позиции силы и подражания, а с позиции уважительной независимости, переимчивости к новому в сочетании с твердым стоянием за основополагающие ценности русской цивилизации.
Это обращение Руси к строгому благочестию, которое почтительно поражало иностранцев не только из Европы, но и с аскетичного Востока. Этим гостям, русские, выстаивавшие, часто на коленях, многочасовые церковные службы, казались попросту превосходящими обычное человеческое естество. «Все они, без сомнения, истинно святые», замечает сопровождавший в Москву Патриарха Антиохийского Макария архимандрит Павел Алеппский, подсчитав, что в среду первой недели поста, во время чтения канона Св. Андрея Критского москвичи положили в общей сложности более тысячи земных поклонов[3]. Это такая интенсивность религиозной жизни, что она взорвалась в итоге двумя противоположными проектами, взаимная борьба и уничтожение которых и были главной трагедией этой эпохи, — мистико-имперским проектом Патриарха Никона, проектом перемещения центра Православия на Русскую землю, и мистико-апокалиптическим проектом старообрядцев, проектом стояния в древлем благочестии.
Это эпоха, когда вся мощь русского Самодержавия сочеталась с советом Земли, находя по большей части удивительно тонкий и прочный компромисс между волей царя и мнением народа. Это эпоха, когда даже «бессмысленный и беспощадный» русский бунт овеян мрачной эпической романтикой разинщины, а не тупой кровавой жесткостью пугачевщины…
Поняв этот прогноз как проект, кто-то, несомненно, забеспокоится за судьбу атомных электростанций и подводных лодок, Интернета и «мини-айпода», бутиков, гей-клубов и прочих благ цивилизации. Это вообще поразительная черта что коммунистов, что либералов — поразительное стремление всучить Зюганова в нагрузку к атомной бомбе и Хакамаду в нагрузку к Интернету. Мол, не будет работать. Работать будет. И, скажем более того, сегодняшняя реальность «атомного века» приспособлена к духовной и ценностной архитектуре века XVII гораздо больше, чем к реалиям века машинного. Иначе нам бы и не приходилось говорить о контрреформации, а вся тема была бы высосана из пальца.
Однако, чтобы «войти» в XVII век, нужно пройти через Смуту. Не только Смуту «в натуре», — её у нас и так уже по горло, а через Смуту как определенный исторический феномен, через понимание её хода, её механизмов и путей её одоления. Почему, на каких исторических основаниях возник страшнейший кризис, породивший на выходе русский XVII век? Почему этот кризис поставил нацию и государство на саму грань исторического существования? И почему одоление Смуты все же свершилось, причем свершилось образом сколь чудесным, столь и неожиданным. Свершилось, казалось, тогда, когда в стране не осталось уже ничего кроме «измены, трусости и обмана», горя, слез, пожарищ и жестокости. Давайте попробуем в этом разобраться.
Идеи «первого кремленолога»
Классическая для русской либерально-государственнической историографии концепция Смуты сложилась давно, и без всякой критики принимается авторами всё новых и новых исследований об этой эпохе. Суть этой концепции очень проста — до середины XVI века Россия динамично развивалась, а затем случился кризис, вызванный безумной опричной политикой Ивана Грозного и неудачной Ливонской войной. Война и грабежи опричников разорили страну. Как только совпало несколько неблагоприятных обстоятельств — оборвалась династия Рюриковичей, случился голод 1601−1602 годов, появился Самозванец, — страна вспыхнула, как бочка пороха от поднесенной спички. А тут уже появились интервенты, изгнание которых с помощью народного ополчения и знаменовало собой из затяжного катастрофического кризиса России.Конечно, разными исследователями в разные эпохи в этой схеме переставлялись акценты[4]. Советские историки много внимания уделяли закрепощению крестьян и «первой крестьянской войне» под руководством Болотникова; в последнее время большее внимание уделяется действиям казаков, бывших главными участниками смуты[5]. Возвращаются к нам в последние годы и более традиционные, консервативно-монархические и православные интерпретации[6], но в целом схема, обязанная своим происхождением, прежде всего, работам В.О.Ключевского и С.Ф. Платонова, остается неизменной.
Любопытно, что автором этой схемы является один из основателей русофобской идейной и политической мысли англичанин Джильс Флетчер[7]. Заносчивый дипломат, оскорбивший русского царя отказом от полного произнесения царского титула (а для русского самодержавия царский титул был квинтэссенцией государственной идеи), решил оправдать свою неудачную поездку в Россию сочинением длительного оскорбительного трактата о «стране рабов», где «можно замерзнуть от одного взгляда на зиму», где священники «всеми средствами стараются воспрепятствовать распространению просвещения» и где, разумеется «безнадежное состояние вещей внутри государства заставляет народ, большей частью, желать вторжения какой-нибудь внешней державы…».
Трактат, несмотря на протесты благоразумных купцов из Московской компании, был издан и заложил основы английской русофобской традиции[8]. Английской королеве Елизавете, видимо, понравилась щедро расточаемая Флетчером лесть в адрес английских порядков в сравнение с русскими: «поступки их, в какой степени они тягостны и бедственны для угнетенного народа, в точно такой же могут подать мне и другим верноподданным Вашего Величества справедливый повод признать себя счастливыми».
Впрочем, так ли был прост этот дипломат-неудачник? Русофобия и злоба сочетаются у Флетчера с поразительными прогнозами, порой кажущимися более похожими на планы. Еще до смерти царевича Димитрия он предрекает скорое окончание царской династии. Он предвидит, что основным поджигателем смуты на Руси будут не простонародье и не аристократы, а воинское сословие. И именно он, еще в конце 1580-х годов предполагает, что итогом опричной политики станет гражданская война: «Низкая политика и варварские поступки (хотя и прекратившиеся теперь) так потрясли все государство и до того возбудили всеобщий ропот и непримиримую ненависть, что (по-видимому) это должно окончиться не иначе, как гражданской войной [civil flame]"[9].
Прозорливость Флетчера казалась русским историкам конца XIX века настолько очевидной, что его концепция происхождения русской смуты перекочевала в их труды в качестве своей собственной, как и вообще многие суждения о России XV—XVII вв.еков недоброжелательных иностранцев стали потом «общими местами» нашей либеральной историографии. И вот уже В. О. Ключевский с характерной для него любовью к риторическим инверсиям пишет: «Опричнина, выводя крамолу, вводила анархию, оберегая Государя, колебала самые основы государства. Направленная против воображаемой крамолы, она подготовляла действительную"[10]. Объяснение Смутного Времени наследием Ливонской войны и опричнины было историографически канонизировано.
Между тем, эта концепция, наряду с наследием флетчеровской русофобии и понятным в устах российских либералов стремлением обвинить во всем «самодержавный деспотизм», имеет еще один источник — своеобразный «морализм», до сих пор являющийся уделом и русской, и мировой историографии. Суть этого парадоксального «морализма» состоит в том, что явления, оцениваемые нами как «плохие» (войны, смуты, жестокости) принято выводить из других явлений, оцениваемых нами также отрицательно. В то время как-то, что представляется нам «хорошим» (экономические расцвет, приобретение новых территорий, упрочение внутреннего порядка) предполагается выводить из «хороших» предпосылок. Между тем, историческая реальность упрямо не хочет укладываться в эту плоскую моралистику, — нечто «доброе» сплошь и рядом вырастает из мерзостей, а корни катастроф приходится искать в успехах.
Кризис роста
Именно так обстоит дело и со Смутным Временем. Одна из наиболее кризисных эпох в истории России, поставившая нацию фактически на грань выживания, была предопределена наивысшими успехами России в середине XVI века. Да-да, именно так, не «кровожадный тиран» времен Опричнины, а мудрый и талантливый первый царь времен мифической «избранной рады» запустил исторические механизмы будущей Смуты. Иван Грозный проложил дорогу к Смуте не своими ошибками и преступлениями, а наоборот, — своими лучшими, наиболее величественными историческими деяниями, покорением Казани и Астрахани, попыткой поставить предел набегам крымчаков на южные рубежи России, началом покорения Сибири, продолженным при его преемниках.Почему так? Да потому, что удвоившая свою территорию на глазах всего лишь одного поколения, Россия испытала колоссальный кризис роста, связанный с этим удвоением. Территория страны выросла. Она потребовала новых военных и экономических сил, новых ресурсов, новых рычагов управления. Прирост произошел за счет пустынных земель, кочевых степей и мест обитания народов, находившихся далеко не на том уровне культурного развития, на котором находились русские. И все новые земли, будучи потенциально богатыми, в реальности требовали колоссального вложения сил и средств.
При этом главный ресурс, которым располагало на тот момент Русское государство, — русский народ, крестьяне, посадские, дворяне и бояре, в численности сколько-нибудь значительно не увеличился[11]. Всё то же русское население, бывшее до какого-то момента единственным значительным конструктивным элементом в создании новой империи, было теперь «размазано» по вдвое большей территории. Причем и мерами правительства, и самой волей народа началось грандиозное перемещение этого населения на новые территории, начался великий процесс русской колонизации, создавшей Россию такой, какой мы её сейчас знаем.
На протяжении XV и первой половины XVI вв. Русское государство сохранялось примерно в одних и тех же границах, осуществляя внутреннюю структуризацию и централизацию, но, практически, не ведя внешней экспансии. Результатом была необычайно интенсивная внутренняя колонизация, расчистка пустошей, освоение новых сельскохозяйственных угодий. Не было для того времени более характерной картины, чем «починок», новый расчищенный из-под леса пашенный участок, на котором основано либо временное поселение, либо постоянное поселение из одного-двух дворов. Население в этом уплотняющемся пространстве постоянно возрастало.
При Иване Грозном положение изменилось радикально. Россия разом приросла новыми пустынными и неосвоенными землями. Правительство оказалось способно обеспечить на этих землях достаточно мирное существование, создавая Засечную Черту на юге, основывая новые города и крепости, «выводя» крестьянское и военно-служилое население из центральных областей России. И в это созданное новое пространство буквально хлынул поток русских переселенцев. Цифры «пустошения» старых земель, которые отечественные исследователи получили в ходе анализа демографических процессов в XVI веке, настолько поразительны, что объяснить их опричными погромами, эпидемиями и войнами даже вместе взятыми не получается — все равно падение численности населения будет слишком велико. Если бы эти люди просто умерли, то и Российское государство рухнуло бы. Так, население Новгородских пятин с 280 тыс. чел. В 1500 году сократилось до 58 тыс. в 1582—1585. Население Псковской земли за тот же период упало с 110 тыс. до 18 тыс., что слишком много даже для земли, где разворачивались события Ливонской войны[12].
Стандартные объяснения этого запустения хорошо известны — по мере неудач в Ливонской войне нарастала эксплуатация крестьян государством, возрастали поборы с них, разворачивались опричные грабежи и террор, и люди начали разбегаться. Однако в это объяснение, винящее во всем Ливонскую войну и Опричнину, не укладывается самый главный факт, — запустение фиксируется уже в 1550—1560-е годы, то есть тогда, когда политика Ивана Грозного приносила наиболее впечатляющие результаты, когда никакой тяжести войны еще не ощущалось, а Опричнина началась лишь к концу этого периода. Однако, по наблюдениям Н. А. Рожкова, именно в 1550-е начинают «пустеть» земли Московского, Рузского, Переяславль-Залесского, Суздальского, Владимирского, Тверского, Бежецкого, Кашинского уездов[13]. Выразительные данные о внезапном «опустошении» благополучных земель приводит А. И. Копанев в исследовании северного Подвинского крестьянства: 1553 год — 782 жилых «сошек», 1559 — 398 жилых сошек и 384 пустошенных, 1588 год — 561 жилая «сошка"[14].
В благополучное и победоносное время с благополучных земель начинает исчезать население. Куда оно исчезает? Оно переселяется в «дикое поле», то есть на степные земли южнее Оки, присоединенные еще при Иване III, но лишь при его внуке получившие относительную безопасность в связи с созданием надежного пограничья. Оно переселяется во вновь завоеванное Поволжье, в районы Казани, новосозданной Самары, в Прикамье и т. д. И, наконец, устойчивый колонизационный поток идет… на Север, в Поморье, а оттуда перехлестывает в Сибирь[15].
Сопоставление времен и сроков приводит нас к выводу прямо обратному тому, который устоялся в нашей либеральной историографии. Не «опричная» политика, не связанные с нею усиление эксплуатации населения и попытки его закрепощения, привели к «выдавливанию» населения из центральной России на окраины. Напротив, — массовый отток населения на окраины привел к существенному увеличению нагрузки на оставшихся. К тому, что в результате войны тяжесть поборов с тех, кто не ушел в «льготные» переселенческие районы, увеличивалась во много раз. Защитной реакцией крестьян на это увеличение поборов стало резкое сокращение запашки, а, стало быть, объема сельскохозяйственной продукции, на которой и покоится сила любого аграрного общества, каковыми в то время были практически все государства мира и в частности Россия.
О масштабе аграрного коллапса можно судить по сокращению количества постоянной пашни. В середине XVI века постоянная пашня составляла 95% всех сельскохозяйственных угодий, к 1580-м годам её доля в центральной России сократилась до 31,6%, а в Новгородской области до 6,9%. Основную долю стали составлять пашня наезжая и перелог. В целом крестьянская запашка сократилась в XVI веке в 2−2,5 раза[16].
В результате страну в 1560-е годы и охватил масштабный структурный кризис, вызванный территориальным ростом. Слагающими этого кризиса были: нахождение огромного числа населения на стадии «обживания» на новом месте, увеличение количества переселившихся «бобылей» и, соответственно, падение демографического воспроизводства, резкая нехватка рабочих рук в хозяйстве помещичьего военно-служилого сословия, приведшая к установлению крепостничества и ослабившая русское дворянское ополчение, которому лишь поместье давало возможность явиться «конно, людно, и оружно», увеличение нагрузки на оставшееся на местах населения, приведшее к сокращению аграрных площадей и сельскохозяйственной продукции.
Другими словами, — «скелет» нации вырос, а вот сосуды и мясо просто «растянулись». Создав великолепную православную Империю, новую Византию с центром в «Третьем Риме — Москве», правительство Ивана Грозного столкнулось с тем, что попросту не может справиться с управлением столь грандиозным зданием.
Хуже того, к аграрному «кризису роста» прибавился экологический кризис, постигший в XVI—XVII вв.еках и Европу, и Россию и весь мир. Этот кризис был связан с резким похолоданием климата, получившим даже названием «малого ледникового периода». Понижение температуры доходило до того, что зимой замерзали проливы Босфор и Дарданеллы, соединяющие Черное море со Средиземным. Голодовки и эпидемии в эту эпоху — повсеместное явление. Не понимая природы долгосрочных колебаний климата, люди обвиняли в неурожаях других людей, на рубеж XVI—XVII вв.еков приходится пик «охоты на ведьм». А одной из реакций на страшные неурожаи, ударившие, прежде всего, по Центральной Европе, стала Тридцатилетняя война (1618−1648), продлившаяся значительно дольше, чем Смута на Руси и превратившая Германию в руины.
На Руси наступление «малого ледникового периода» сопровождалось дождями, морозами, и связанными с ними неурожаями и эпидемиями[17]. Россия столкнулась с давлением на человека и его среду обитания того, что Фернан Бродель назвал «биологическим старым порядком». «Летописи упоминают для первой половины XVI века всего 6 голодных лет. За вторую половину века их отмечено уже 11"[18]. Причем наиболее «ударным» для непогоды временем была как раз середина столетия: «Начиная с 1524 г. количество экстремальных явлений резко возрастает. На протяжении более 40 лет (1524−1570) редкий год на Руси не отмечается опасных метеорологических явлений. Затем наступают более благоприятные условия. Целое десятилетие (1573−1582) значительные природные явления отсутствуют на землях Руси и ее соседей. Так, по крайней мере, явствует из летописей этого времени"[19].
Если благодаря расширению территории человеческая ткань, покрывавшая Россию, опасно натянулась, то результаты климатических изменений создавали уже опасные прорывы, хотя сводить все аграрные проблемы России XVI века только к климату, как делают сейчас некоторые исследователи, — нельзя[20].
Еще одно объяснение аграрной катастрофы, часто предлагаемое исследователями, лежит в области организации отношений эксплуатации. В качестве причины катастрофы некоторыми исследователями предложено рассматривать разрушение в результате политики Ивана Грозного вотчинного землевладения и установление поместной системы[21]. Вместо устойчивых больших хозяйств бояр и князей создавались мелкие хозяйства помещиков, у которых, зачастую, не было ни одного крестьянина или холопа. Такие помещики вынуждены были либо сами пахать землю, либо увозить, часто насильно, крестьян у других. Эффективных рычагов принуждения к хозяйственной деятельности у помещиков тоже не было, в результате чего и происходило сокращение крестьянской запашки и оскудение сельского хозяйства. В этой точке зрения есть ряд противоречий — если крестьян, как утверждают одни исследователи, обирали подчистую, не оставляя им зерна дожить до следующего года, то ни о какой неэффективности эксплуатации речи не идет. Если же эксплуатация была неэффективна, то вряд ли можно было говорить о полном разорении крестьян. В «поместной» теории кризиса вновь перепутаны причины и следствия. Трудности в организации помещичьего хозяйства, возникшие в результате демографического коллапса населения центральных областей, выдаются за причину этого коллапса.
(Продолжение следует)
Примечания>[1] См, в частности, «Новый возраст России», интервью Вадима Цымбурского «Русскому Журналу» от 4 октября 2007 года.
[2] Добротное и увлекательное научно-популярное изложение основных событий этой эпохи читатель, не являющийся специалистом историком, без труда найдет в книгах Валерия Шамбарова «Бей поганых!» (М., «Алгоритм», 2004) и «Правда варварской Руси» (М., Алгоритм, 2006). Впрочем, и читателю-специалисту они будут не лишними в качестве примера того, как можно излагать историю Отечества, создавать позитивный исторический нарратив, обращенный к массовому читателю, не утопая в национальном самоедстве и не погружаясь, с другой стороны, в «фоменковщину».
[3] Ему же принадлежит и еще одно замечание: «Мы простояли с ними на ногах целых семь часов на железном полу, при сильном холоде и пронизывающей сырости. Но мы почерпали себе отраду в том, что видели у этого народа. Мало было патриарху продолжительной службы и длинного синаксаря: он еще прибавил в конце проповедь и многие поучения. Бог да даст ему чувство меры! Он не пожалел ни царя, ни даже нежных детей. Я хотел бы знать, что бы у нас сказали, и стали бы так терпеть! Но нет сомнения, что Творец (да будет прославлено имя Его!) даровал русским Царство, которого они достойны и которое им приличествует, за то, что все заботы их — духовные, а не телесные. Таковы они все». Цит. по: Лебедев, Лев. Москва XVII века глазами архимандрита Павла Алеппского // Москва патриаршая. М., Вече, 1995. С. 209−210.
[4] Обзор характерных для отечественной историографии XIX первой воловины XX версий сущности и начала смуты см. Кристенсен С.О. История России XVII в. Обзор исследований и источников. М., Прогресс, 1989, сс. 161−167.
[5] Станиславский А.А. Гражданская война в России XVII в. Казачество на переломе истории. М., Мысль, 1990.
[6] С.В. Перевезенцев в книге «Россия — великая судьба» (М., Белый Город, 2003 сс.364−369) с явным сочувствием приводит суждения современников о Смуте как каре за грехи, постигшей русское царство, а в одолении Смуты значительную роль отводит духовному и мистическому подъему в русском народе, связанному в частности с резким увеличением количества видений, побуждавших народ к покаянию и восстановлению государственности. И вообще, возвращение осознания религиозной составляющей событий той поры, прежде всего — народно-освободительной войны, является одной из характерных тенденций современной российской историографии, что нашло отражение и в смысловой архитектуре праздника 4 ноября, опирающегося, прежде всего, на церковную традицию праздника Казанской иконы Божией Матери, установленного в честь освобождения ополчением Минина и Пожарского Китай-Города и моления ополченцев перед чудотворной иконой.
[7] Флетчер, Джильс. О государстве русском (Of the Russian Common wealth) // Проезжая по Московии. М. Международные отношения. 1991.
[8] Интересен повод, по которому возникла нужда в посольстве Флетчера, — это «дело Марша». Английский купец Марш, от имени всей английской купеческой колонии и вроде как под её гарантии занял очень большую сумму деньгами и товарами у виднейших представителей элиты Русского государства, в частности — самого правителя Бориса Годунова. Когда пришло время платить, английская колония заявила, что ничего об обязательствах Марша не знает, и все заимствования он делал как частное лицо. Попытка «кинуть» русских не удалась, правительство попросту конфисковало все товары англичан. А сам Марш, оказавшись в Англии, немедленно заявил, что на афёру его подговорили сами русские, указав на видного дипломата Щелкалова, который якобы обещал его «от всех долгов очистить». Картина — поразительно напоминающая своим сюжетом и колоритом многое из событий не столь отдаленных от нас дней.
[9] Флетчер, Джильс. О государстве русском… С. 48.
[10] Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций: В 3 кн. Кн. 1. М., 1993. С. 495
[11] В связи с демографической динамикой XVI века рекомендую читателю обратить внимание на интереснейшее и богатое фактическим материалом исследование С. А. Нефедова (Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Конец XV — начало XX века. Екатеринбург: Издательство УГГУ, 2005). Автор последовательно придерживается «неомальтузианской» теории, согласно которой «рост численности населения должен был постепенно привести к недостатку пахотных земель, росту цен, падению потребления и частым голодным годам». Автор этих строк не разделяет подобную оценку применительно к процессам середины XVI века, никакого критического «аграрного перенаселения» в России того времени не было, и быть не могло. Причины эко-социального кризиса того времени следует искать скорее в экологической составляющей, резких климатических изменениях. Однако справедливо как указание Нефедовым на решающее значение демографической проблемы, так и на то, что предпосылки кризиса были заложены задолго до начала опричнины.
[12] Горская Н.А. Историческая демография России эпохи феодализма (Итоги и проблемы изучения). М., Наука, 1994. С. 97.
[13] Рожков Н.А. Сельское хозяйство Московской Руси в XVI в. М., 1899. С. 297, 300.
[14] Копанев А.И. Крестьянство Русского Севера в XVI в. Ленинград, Наука, 1978, С. 144. Помимо прочего, эти данные как нельзя более наглядно показывают абсурдность «опричной» теории запустения земель. Пик запустения приходится на благополучный 1559 год, когда не было ни опричнины, ни Ливонской войны, а к послеопричному 1588 году положение выправляется — в Подвинье насчитывается 561 жилая «сошка».
[15] Копанев А.И. Население Русского государства в XVI в. // Исторические записки. М., 1959. Т. 64. С. 245−253.
[16] Лященко П.И. История народного хозяйства СССР. Т. 1. М., 1939, С. 165−166
Борисенков Е.П., Пасецкий В.М. Экстремальные природные явления в русских летописях XI—XVII вв. Л., 1983
[17] Горская Н.А. Историческая демография России эпохи феодализма (Итоги и проблемы изучения). М., Наука, 1994. С. 131
[18] Борисенков Е.П., Пасецкий В.М. Экстремальные природные явления в русских летописях XI—XVII вв. Л., 1983.
[19] Как совершенно справедливо замечает С. А. Нефедов, однозначную корреляцию между ухудшением погодных условий и наступлением голода установить невозможно: «Р. Г. Скрынников и Р. Крами объясняют голод 1601−1603 годов глобальными климатическими изменениями: похолоданием XVI века, пик которого пришелся на 1591−1620 годы. Действительно, средняя летняя температура уменьшилась на протяжении столетия на 0,8 градуса. Однако, как отмечалось выше, изменение температуры практически не коррелирует с частотой больших неурожаев. В частности, используя те же материалы, которые использовал Р. Г. Скрынников, можно указать на то обстоятельство, что значительное похолодание отмечалось также в 1526—1530 и 1639−1643 годах, но в это время не отмечалось неурожаев и голода. Р. Крами, склонный объяснять всю динамику населения в XVI—XVII вв.еках влиянием неурожаев и эпидемий, в то же время вынужден признать, что эти факторы не влияли на устойчивый рост населения в XVII веке (после Смуты)» (Нефедов С.А. Демографически-структурный анализ…).
[20] Действительно, в условиях социальной стабильности и устойчивости государства неурожаи не приводили к столь катастрофическим последствиям.
[21] До анекдотической степени эта тенденция доведена в «популярной» книге некоего М. Зарезина (Последние Рюриковичи и закат Московской Руси. М., Вече, 2004). Воспроизводя версию о поместном землевладении как о причине кризиса, автор далее снабжает читателя обильным «угощением» надерганным из все того же Флетчера: русский царь — «рабоцарь», окружают его «холопы». После этого почему-то не удивляешься, что главными героями русской истории оказываются у автора… еретики-жидовствующие, которых автор обильно восхваляет, зачем-то приправляя эти восхваления цитатами из раввина Штайнзальца…
http://www.apn.ru/publications/article18085.htm
