 |
| Радонеж | Сергей Худиев | 04.10.2007 |
В аудитории людей прогрессивных надо обладать определенной решимостью, чтобы заявить, что не только дважды два — четыре, но и (как бы это ни шокировало публику) пятью пять — двадцать пять. Предстоятель нашей Церкви, Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, выступая на очередной сессии Парламентской ассамблеи Совета Европы, оказался в именно в таком положении. Патриарх, в частности, сказал:
Сегодня происходит губительный для европейской цивилизации разрыв взаимосвязи прав человека и нравственности. Это наблюдается в появлении нового поколения прав, противоречащих нравственности, а также в оправдании безнравственных поступков с помощью прав человека. В связи с этим хотел бы напомнить всем нам о том, что в Европейскую конвенцию о защите прав человека и основных свобод включено упоминание нравственности, с которой должна считаться правозащитная деятельность. Убежден: создатели данной конвенции включили в ее текст нравственность не как туманное понятие, а как вполне определенный элемент всей системы прав человека.
Не считаясь с нравственностью, в конечном итоге мы не считаемся со свободой. Нравственность представляет собой свободу в действии. Это свобода, уже реализованная в результате ответственного выбора, ограничивающего себя ради блага и пользы самой личности или всего общества. Мораль обеспечивает жизнеспособность и развитие общества и его единство, достижение которого является одной из целей Европейской конвенции о защите прав человека. Разрушение же нравственных норм и пропаганда нравственного релятивизма может подорвать мировосприятие европейского человека и привести народы континента к черте, за которой — потеря европейскими народами своей духовной и культурной идентичности, а значит и самостоятельного места в истории.
Современные люди — как у нас, так и на Западе — часто совершают даже не мировоззренческую, а чисто логическую ошибку. Они верят в права без обязанностей и свободу без запретов. Указание на какие-либо ограничения и обязанности рассматривается, напротив, как «ущемление прав». Между тем такой вещи, как права без обязанностей, просто не существует — как не существует и общественной свободы без запретов. Это логический абсурд.
Права являются обязанностями, а свобода является ограничениями — смотря по тому, смотрите ли Вы на одно и то же с Вашей точки зрения или с точки зрения соседа. Ваше право на жизнь и на собственность есть возложенное на соседа обязательство на Вашу жизнь и имущество ни прямо, ни косвенно не покушаться. Ваша свобода слова означает не только то, что Вы можете говорить что хотите, она означает, что другим — государству или частным лицам — запрещено подвергнуть Вас за это репрессиям. В самых тиранических обществах у людей была возможность высказать все, что они думают — а у властей была возможность подвергнуть их за это истязаниям и казни. Права и свободы — это не столько то, что Вам позволено делать, сколько то, что с Вами делать запрещено.
Право на жизнь в Библии формулируется в негативной форме, как запрет, «не убий», право на собственность — как «не укради». Ваши права неизбежно означают ограничения, наложенные на всех остальных, и у Ваше право на жизнь и собственность действительно лишь постольку, поскольку на всех членов общества возлагается обязанность воздерживаться от убийства и воровства. Там, где нет запретов, там нет и прав.
А утверждая какие-либо права, Вы, тем самым, утверждаете и ограничения. И здесь у нас неизбежно возникает вопрос о том, кто обладает властью такие ограничения налагать. Пока разговор о правах в чисто юридической плоскости — имеет ли гражданин Х по закону право на У — мы можем обойтись без разговора об источнике этих прав. Но когда говорят о «неотъемлемых правах человека» выходят далеко за юридические рамки; если закон не соответствует правам человека (или тому, как их понимают те или иные люди), закон требуют пересмотреть — т. е. неотъемлемые права человека рассматривают как нечто первичное и более авторитетное по отношению к закону.
Таким образом предполагается некие представления о нравственном и справедливом, не всегда совпадающее с гражданским законом, но более авторитетные, чем закон — настолько, что сам закон следует пересматривать в соответствии с этими представлениями. В этом случае вопрос — а на чем основаны сами эти представления — неизбежен; а это вопрос мировоззренческий, более того, теологический. Это вопрос о Высшем Законодателе, стоящем над всеми иными законодателями. Кто и какой властью запрещает мне покушаться на Ваши права?
То, что у Вас есть неотъемлемые права, означает, что у меня есть по отношению к Вам неотменимые обязанности. Кто имеет неотьемлемую, неоспоримую и неотменимую власть эти обязанности налагать? Это не думы, парламенты или иные законодательные собрания — на них самих налагается обязанность в своем законотворчестве исходить из неотъемлемых прав. Кроме того, если бы источником прав было государство, было бы невозможно говорить об их неотъемлемости. Государствам случалось права отнимать, и если мы не ставим над государством некого Высшего Законодателя, само понятие неотъелемости теряет смысл. Государство дало, государство и взяло — кто же оспорит его, государства, полномочия, если над государством никого нет?
Мне довольно часто доводится беседовать с неверующими (часто решительно, воинственно неверующими) людьми. Они решительно настаивают на своих правах, и тогда я всегда ставлю вопрос — почему Вы думаете, что у меня есть моральные обязательства уважать Ваши права? Я не сомневаюсь в наличии неотъемлемых прав — но я-то верю в Высшего Законодателя; например, раз Он дал заповедь «не убий» у всех нас есть обязательство воздерживаться от нанесения побоев — или иного явного вреда здоровью и жизни других людей, хотя бы им лично и неприятных.
Но допустим, я разделил позицию моих оппонентов, они меня убедили — Бога то ли вообще нет, то ли Он не имеет власти налагать моральные обязательства. Тогда кто может налагать те неотменимые обязательства, которые неизбежны при всяком разговоре о «неотъемлемых правах»? Люди? Больше ведь некому. Но с чего бы это вдруг я должен признать за ними такие полномочия? И за какой именно группой людей я должен такие полномочия признавать? Одни люди требуют одного, другие — другого, на каком основании я должен подчиняться тем, а не этим требованиям?
Позиция, которую часто озвучивают европейские элиты — нравственность относительна, ссылки на Высшего Законодателя неуместны, при этом Вы обязаны уважать неотъемлемые права человека — просто логически абсурдна. Отрицать абсолютность нравственного закона во имя прав человека — значит восставать даже не против веры; это значит восставать против разума и логики. Об этом надо время от времени напоминать; что Патриарх и сделал.
