Русская линия
Русское Воскресение Марина Ганичева04.10.2007 

Благоверная княгиня Евдокия Дмитриевна
Женские образы России

«…Вкупе жих с тобою, вкупе ныне и умру с тобою…»

В Коломне радостно переливались в звоне колокола, валом валил народ в кремль… Радость-то какая! Князь Димитрий Иванович женится, сам митрополит привез молодых венчаться в Коломну. Давно не было такой радости на этой земле…

Славен город, славен город
Да на взгорье, да на взгорье!
Звон-от был, звон-от был
У Николы колоколы, у Николы колоколы!
Славна была, славна была
У Димитрия дочерь, у Димитрия дочерь,
Славна росла, славна росла
У Константиныча большая,
Сватались на Евдокии, сватались на Евдокии
Трое сватовья, троя сватовья,
Троя сватовья, троя сватовья,
Трое большое, трое большое.
Первое сватовъе, первое сватовье
Да из Новгорода, да из Новгорода,
Другое сватовье, другое сватовье
Да из славной Москвы, да из славной Москвы…

Пели красные девки у княжьего терема, где одевали невесту, убирали — косу расплетали… Поверх сарафана парчового надевали нарядный, из камки желтой с аксамитовой багряной вошвой, горностаевый кортель на меху. Длинный, до полу, раскошенный книзу, с широкими рукавами… Готовили убрус, обвивать ее головку, бережно несли очелье, разукрашенное жемчугом, а концы убруса, расшитые разноцветными шелками, золотом и серебром, мягко скользили по рукам боярынь… Вот он, головной убор, символ власти мужа над женой… Страшно княгинюшке — что ждет ее в великокняжеском тереме?

Ездил в город Димитрий-от молод князь,
Ездил в новый, повыездил, ездил в новый, повыездил.
Красных девок повысмотрел, красных девок повысмотрел,
Сужену Дуняшу повыприглядел, сужену Дуняшу повыприглядел,
Разума-обычая, разума-обычая повыведал, повыведал…

Молодой князь слушал эту песню, а может быть, и какую-то другую, и представлял себе юную невесту, представлял белолицей и тонехонькой, такой, о которой пелось в песне…

Она тонехонька, она тонехонька,
Личушком она белехонька,
Она белехонька, она белехонька,
Белехонька да румянехонька,
Ясны очи ясней сокола, ясны очи ясней сокола,
Черны брови черней соболя.
Ягодницы как маков цвет, маков цвет,
Походка у ней все повинная, все повинная.
Разговоры у ней лебединые!

В невестином тереме открывали сундук с поясами, которые она вместе с сестрами и боярынями ближними вышивала в отцовском доме для гостей свадебных, еще не зная, кто же будет ее суженый…

Так готовились к свадьбе красавицы княгини и великого князя московского Дмитрия в Коломне.

Черные горести постигли Московское княжество, многие нестроения преследовали его, но велика была любовь в народе к молодому князю Дмитрию Ивановичу. Жалели его люди — совсем еще мальчик, еще борода не растет, только 15 лет ему…

Начало его великого княжения ознаменовалось небывалыми бедствиями. Летом 1365 года горела Москва, горела страшно, и пожар тот назовет летописец Великим.

Жар и зной стояли многие месяцы в восточных землях, засуха погубила урожай. В один из дней загорелась церковь Всех Святых, а поднявшаяся буря разметала горящие головни, загорелось сразу в десяти местах, и не успевали люди огонь гасить, расходилось кругами жадное пламя, пожирая вокруг себя все. За один час или за два выгорел весь город — и Посад, и Кремль, и Загородье, и Заречье. Всехсвятский пожар погубил красавицу-Москву.

В следующую зиму напал на Московское княжество «великий мор», горько страдали и плакали люди, по всем волостям Московским: «Множество людей умирало каждый день — по двадцать и по тридцать человек в день, а иногда и по шестьдесят и по семьдесят, а иной раз даже до ста человек в день. А бывали и такие дни, когда больше ста человек умирало».

Смотрел юный князь на страдания людей, и сердце его сжималось от страха, и молился он вместе с митрополитом Алексием об избавлении от болезни той страшной.

Потом юная княгиня будет рассказывать ему, как пришла та страшная болезнь, судя по всему, бубонная чума, в ее Нижний Новгород. Как умирали на ее глазах люди, как ее няньку-мамку жег огнь страшный, харкала та кровью, потом покрылась язвою на шее и в три дня умерла. В Нижнем все говорили, что та болезнь страшная пришла по Волге с низовий. А потом уж болезнь пошла в Коломну, а из Коломны на другой год в Переяславль, а из Переяславля на другой год в Москву. И так по всем странам и городам и во всех пределах был мор великий, страшный.

В памяти осталась страшная трагедия, и княгиня вместе с летописцем рассказывала юному мужу: «Увы мне! Как описать беду эту грозную и печаль страшную, следовавшую повсюду, куда приходил мор! И везде печаль, и везде горе, плач и рыдание, крики и стоны, слезы безутешные! Плачут живые по мертвым, ибо умножилось множество мертвецов — и в городах мертвецы, и в селах, и в домах, и в церквях, и возле церквей. Много мертвых, но мало живых, и не успевают живые мертвых похоронить. Едва за больными ухаживать успевают — один здоровый на десять больных приходится. Хоронили же по двое и по трое в одной могиле, а иногда — и по пять, и по шесть, а иногда — и по десять сразу. А другой раз и более десяти в могилу клали. На ином дворе один живой остался, на другом — двое, а иногда — одно дите осталось, а многие дворы опустели вовсе».

Рассказывала княгиня, как умирали вокруг нее многие, как умер ее дядя, старший брат отца, нижегородский князь Андрей. А князь Дмитрий едва сдерживал слезы, чтобы не заплакать при воспоминаниях и для него горших — вспоминал матушку свою, умершую в то время и так и не дождавшуюся его свадьбы, вспоминал и братца своего, наперсника его детских игр, Ванечку, который так мучился в бреду и перед смертью не узнал его. Так многое было им понятно и без слов…

Уж как выпало им увидеть недетскими глазами столько горя, оттого казались старше своих лет, оттого лицом были строги и несмешливы эти отроки, Дмитрий и Евдокия. Частенько уходил в себя митрополит Алексий, опуская голову и думая свою тяжкую думу о выпавшем нелегком жребии судьбы для этих юных княжьих дитяток.

Много горя увидел юный князь, но возрос сердцем и мужеством за годы своего отрочества.

От отца Дмитрий унаследовал доброе, нежное сердце. Но воле и твердости научил его строгий и многоумный митрополит Алексий, сделавший из него непреклонного великого князя.

В 1354 году в городе Константинополе, столице православного мира, Алексий был поставлен в митрополиты киевские и всея Руси.

В 1357 году будущий святитель Алексий был вызван в Орду: жена хана Джанибека, Тайдула, тяжело заболела и ослепла, и хан, наслышанный о даре Алексия, просил русского митрополита исцелить ее. «Мы слышали, — писал хан, — что небо ни в чем не отказывает молитве главного попа вашего; да испросит же он здравие моей супруге». В тот день, когда митрополит должен был отправиться в Орду, в Москве, у гроба святого митрополита Петра сама собою зажглась свеча, Алексий разделил свечу на части и раздал ее народу, а часть воска вместе со святой водой взял с собой в Орду. Он усердно молился над Тайдулой, зажег свечу и окропил ее освященной водой, — и произошло чудо! Ханша прозрела. После этого Алексий с великими почестями и дарами вернулся в Москву и заложил здесь в честь этого события Чудов монастырь.

Эту историю своего путешествия в Орду не раз рассказывал будущий святитель юным князю и княгине, показывал им перстень с драконом, коим одарила его Тайдула. И всякий раз лицо Евдокии озарялось румянцем, а глаза становились блестящими от нахлынувшей влаги восторга — так верила она в чудесную силу Алексия, подтвержденную небесами.

И опять спас Русскую землю Алексий, когда на следующий Год в Орде произошли страшные, звериные распри, а на Руси наступила, по словам летописца, «великая истома русским князьям». Не успел Алексий уехать из Орды, как сын хана Джанибека Бердибек убил своего отца и двенадцать своих родных братьев. А потом на Русь явился посол от него с требованием «царева запроса», внеочередной дани, угрожая войной. Пришлось Алексию опять собираться в поездку в Орду. Он сумел отвратить гнев от князя и, несмотря на всякие притеснения в Орде, с помощью благодарной ему матери Бердибека, ханши Тайдулы, смирить хана, а потом митрополит был отпущен с миром и почестями на Русь.

На Руси с тайной надеждой и страхом ожидали возвращения Алексия, ему устроили торжественную встречу в Москве, чествуя как небесного утешителя, а юный его воспитанник, восьмилетний князь Дмитрий Иванович, старший сын великого князя, не смог сдержать слез и в радости восклицал: «О, владыко! Ты даровал нам житие мирное; чем можем изъявить мы тебе нашу благодарность?»

А потом вскорости Алексий заменил княжичу отца, который умер тридцати трех лет от роду в 1359 году. Москва потеряла своего князя Ивана Красного. И остались в их семье из мужчин лишь малолетние сыновья Дмитрий и Иван и племянник Владимир Андреевич. Вскоре на стол взошел малолетний князь Дмитрий Иванович. Если бы не митрополит Алексий, вряд ли удалось бы удержать стол княжичу. И хотя историки сомневаются в том завещании, которое будто бы дал Иван Красный, назначив Алексия регентом своему малолетнему сыну — мол, очень уж властолюбив был Алексий, — а все-таки надо благодарить Бога за то, что стал Алексий на долгие годы мудрым советчиком князю и тем самым соединил в едином порыве государственную и духовную власть.

В Орде шла «великая замятня», ханы убивали друг друга, один за другим вступали на престол через трупы своих сородичей. Орда разделилась на две части, одной владел хан Мурат, другой — могущественный и жестокий темник хана Мамай. Этот сидел в Сарайской Орде, называвшийся Золотой.

Вот в такое время собиралось посольство малолетнего князя Димитрия в Орду после смерти отца.

В лето 1362 года князь Дмитрий Иванович Московский и князь Дмитрий Константинович Суздальский заспорили о великом княжении и послали каждый своих киличеев-послов в Орду к царю Мурату.

У каждого посольства было множество даров и подношений для всего ханского двора, но дары московского князя превысили дары Дмитрия Суздальского, а может, бояре московского князя оказались более дипломатами, нежели бояре его будущего тестя. Десятилетний Дмитрий увидел ужасы убийств и нестроений в Орде. Он узнал об убийстве хана и его матери, престарелой Тайдулы, а посольство его еле унесло ноги вместе с ним. Но хитромудрые бояре в промежутках между убийствами ханов все-таки выпросили для Дмитрия Московского ярлык на великое княжение…

Все ликовало в сердце юного князя — он добился своего.

Но теперь следовало поставить на место Дмитрия Суздальского. То же говорил ему Алексий, наблюдая, сможет ли юноша не дрогнуть, то же вторили и бояре… Они посадили юношей-князей Дмитрия, Ивана и Владимира Андреевича на коней, собрав множество воинов, и выступили под их началом против Дмитрия Суздальского. Это был смелый и княжеский поступок. Может быть, даже несколько отчаянный… Потому и испугался такой решимости Дмитрий Суздальский: «Князь же Дмитрий Константинович Суздальский, убоявшись его нападения, бежал из Переяславля во Владимир, а затем из Владимира в свой город Суздаль, в свою отчину. Той же зимой, перед Крещением, князь Дмитрий Иванович со своими братьями и со всеми боярами, в силе великой, тяжкой, въехал во Владимир и сел на великое княжение на престоле отца своего и деда своего».

Именно после всех этих бурных событий в честь примирения со своим недавним врагом, Дмитрием Константиновичем Суздальским, которого московский князь поддержал в его распре с братьями и отдал ему стол в Нижнем Новгороде, московское правительство решило женить юного великого князя на красавице-дочке соперника. Дмитрий Суздальский не противился, дело решилось споро…

И теперь в Коломне гуляли свадьбу…

18 января 1366 года стояли молодые Дмитрий и Евдокия под венцом в еще не достроенном Успенском соборе Коломны. Венчал их митрополит Алексий. В пору возмужания вступал великий князь, и помочь ему в этом должна была молодая княжна, о спокойном характере которой, а также о ее набожности говорили многие.

За княжеским пиром, когда ходили между гостями кубки хмельные и подавали к столу всякие яства чудные, выносили пред княжьи очи подарки от родственников и близких. Богаты и особо выдумливые были подарки для великого князя. Но более всего восхищение гостей вызвал подарок тестя — золотой княжеский пояс. Пояс был четырехконцовый, два конца предназначались для застегивания, а два — для подвешивания к ним меча и лука со стрелами. Был он обильно украшен тончайшей золотой чеканкой и самоцветными камнями, в центре — лик святого-воина Дмитрия Солунского трехцветной эмали, ангела-хранителя великого князя. Так тесть хотел оказать особое почтение своему зятю, признавая за ним воинскую доблесть. После любования столь богатым подарком, его отнесли в княжескую скарбницу и заперли. Но на другой день вдруг разнеслась горькая весть — пояс пропал, а вместо него лежал подменный.

Скольких трудов стоило княгинюшке успокоить горячего Дмитрия, уж больно боялась она ссоры ее теперешнего мужа с отцом, не дай Бог такого. Но доброе сердце князя быстро отпустило злобу, и постепенно он забыл о нанесенной обиде, так и не узнав, кто украл его. Может быть, княгине и рассказали, и донесли слухи, что подменщиком оказался главный распорядитель на свадьбе Дмитрия, его дядя и один из самых влиятельных людей в Москве, тысяцкий Василий Вельяминов. Но она постаралась не донести того до мужа, не потревожить его, потому что Вельяминовы были и близкими людьми митрополиту Алексию, к которому всю свою жизнь она испытывала благоговение, и всячески старалась не дать князю уйти из-под его власти, считая ее для Дмитрия даром Господним.

С этим поясом ее отца еще много всяких приключений случится в будущем.

Хорошела княгиня после свадьбы, словно маков цвет расцветала. А князь на следующий год решил все-таки показать своей жене и всему миру русскому Москву родную во всем ее великолепии…

Сразу после свадьбы Дмитрий возвратился в Москву и начал строительство нового Кремля. И впервые на Руси северо-восточной возводил он Кремль каменный. К 1367 году белокаменный жемчужный Кремль был готов и был похож на молодую белолицую княгиню. Как радовалась она такой красоте, сколь приятен ей был вид Москвы новой, отстроенной, будто пропахшей деревянным духом новых хором…

Но мало времени приходилось проводить князю со своей княгиней — устройства требовали великокняжеские дела… А княгине все больше приходилось ждать своего Дмитрия из походов. Желая приготовиться к главному делу своей жизни и пойти походом на татар, Дмитрий хотел установить твердый порядок в своем доме. И, как отмечает летописец, шестнадцатилетний московский князь стал всех русских князей приводить под свою волю, а которые не повиновались, то на тех он стал «посягать».

Возмущенный разбоями в Новгороде, грозное письмо послал туда князь. Боролся с Михаилом Тверским, который призвал себе на подмогу Литву с Ольгердом. Не раз и не два бился Дмитрий с Ольгердом и Михаилом Тверским, потом ездил в Орду за ярлыком, а народ и княгиня ждали его, боясь, что подвергнется там мучениям.

Из Орды вывез Дмитрий ярлык на великое княжение и разрешение не платить столь большую дань, да к тому же вывез оттуда десятилетнего сына своего врага Михаила Тверского, который был оставлен там в виде залога за долг отца.

Потом воевал он своего недруга Олега Рязанского, потом опять Михаила Тверского, и в третий раз бился с Ольгердом, потом, не растерявшись, отбивал и бился опять с Михаилом Тверским, ожидавшим подмоги от татар и Ольгерда, потом помогал другим князьям против татар… Много славного сделал. Но и внутри были у него враги. Сын того самого тысяцкого Вельяминова, Иван, за то, что князь отменил его должность, переметнулся к Михаилу Тверскому и отправился к Мамаю получать для Михаила ярлык на великое княжение. Сначала поймали его посланника из Орды с мешком лютых зелий, а затем и самого Ивана, возвращавшегося тайно из Орды.

Горькую думу думал князь, не зная, как поступить с изменником, ведь брат его Николай был женат на родной сестре великой княгини Евдокии… Тихо подошла к нему княгиня, сказала о том, что во всем согласна с княжеской волей, и так тверд ее был взгляд, что и князь потерял сомнения… После суда Дмитрий всенародно казнил изменника на Кучковом поле к большому ужасу народа.

В 1378 году скончался митрополит Алексий и был похоронен в основанном им Чудовом монастыре, где мощи его скоро прославились многочисленными чудесами. Горько плакала при его приставлении княгиня Евдокия, всегда почитавшая его отцом родным и много получившая от него наставлений для себя.

Мамай между тем долго наблюдал за делами великого князя и наконец решил усмирить его уж больно независимое поведение. Скоро разведчики Дмитрия сообщили, что Мамай со своим войском несомненно идет к Москве…

Дмитрий назначил сбор войскам к Успеньеву дню в Коломне. Сам молился Живоначальной Троице и получил благословение Сергия Радонежского. Передал он княгине и слова Сергия: «Господь Бог будет тебе помощник и защитник; он победит и низложит твоих супостатов и прославит тебя».

Княгиня не плакала, слишком большая цена была у этих слез, чтобы плакать; нужно, чтобы внутри распрямилась пружина, а у нее внутри все закаменело — знала она, знала сердцем, на что идет ее князь…

20 августа ясным утром князь с княгиней и детьми молился в соборном Успенском храме, обращался к Пречистой, припадал к раке святого Петра, просил его помощи, а потом перешел в Архангельский собор, где поклонился гробам родителя и деда.

«Княгиня же великая Евдокия Дмитриевна, и Владимирова княгиня Мария, и других православных князей княгини, и многие жены воевод, и боярыни московские, и простых воинов жены провожали их и от слез и рыданий не могли вымолвить и слова, в последний раз целуя мужей своих. Князь же великий и сам едва удерживался от слез, не стал плакать при людях, но в сердце своем весьма прослезился. И, утешая княгиню свою, так сказал:

„…Жена! Если Бог за нас, то кто против нас?“

И сел на любимого коня своего, и все князья и воеводы сели на коней своих и выступили из города.

Великая же княгиня Евдокия со своею невесткою, Владимировой княгиней Марией, и с воеводскими женами, и с боярынями взошла в златоверхий свой терем набережный и села на рундуке под стекольчатыми окнами. Ибо в последний раз видит она великого князя, слезы проливая, словно речной поток…»

Так писал автор «Сказания о Мамаевом побоище».

А еще горше стало княгине, когда пришла весть, что русская рать перешла Оку — значит, выбор сделан, и «то была в городе Москве печаль великая, и во всех концах города поднялся плач горький, и вопли, и рыдания».

А у княгини уже, видно, и сил не было на слезы. Вся она натянулась, будто струна, и замерла в долгом ожидании…

«Уже стук стучит
и гром гремит
в белокаменной Москве.
То не стук стучит,
не гром гремит,
то стучит могучая рать
великого князя Дмитрия Ивановича,
гремят удальцы русские
золоченными доспехами
и червлеными щитами».

И стук этот отдавался в сердце княгини, будто обретшей прозрение и чувствовавшей все, что происходило там, будто и она сама, словно лебедь белая, полетела на то поле Куликово и все видела своими глазами.

В ночь перед битвой истово молилась, предчувствуя сердцем страшное и прося Богородицу о заступничестве. Заступничестве и за землю Русскую, и за детей ее малых, и за того дитя, которого она носила под сердцем.

«И была долгая битва и злая сеча. Целый день бились и пало бесчисленное множество с обеих сторон. И помог Бог великому князю Дмитрию Ивановичу, а Мамаевы поганые полки побежали, а наши устремились за ними и били и секли поганых без милости…»

Так скупо написал о битве летописец, но много десятилетий передавался из уст в уста рассказ о том славном и горьком побоище.

И ждала в Москве мужа княгиня, и дождалась его живого, а уже другие рассказали, как нашли князя на поле сечи, в сшибке раненого и упавшего под свежесрубленным деревом.

Но не было ликования на Москве, ибо многие воеводы и воины полегли на том поле, и многие оплакивали их на Москве, и обезлюдила земля…

«Была на Руси радость великая, — говорит летописец, — но была и печаль большая по убитым от Мамая на Дону; оскудела совершенно вся земля Русская воеводами, и слугами, и всяким воинством, и от этого был страх большой по всей земле Русской!»

Да, это была великая и неизъяснимая победа, но, как это всегда бывает на Руси, победа печальная, праздник со слезами на глазах…

И женское сердце великой княгини чувствовало, сколь еще многие испытания ждут ее сокола.

И было страшное Тохтамышево нашествие на Москву всего через год, и обманом овладели Москвой, пока князь собирал войско, и «взят был город… и огнем спален, а люди перебиты, а иные пленены, а иные сгорели, а иные утонули, а иные среди трупов и в крови задохнулись».

Страшная встретила Москва великого князя и княгиню.

«И до той поры, прежде, была Москва для всех град великий, град чудный, град многолюдный, и множество в нем всякого народа, и множество богатства и всякого узорочья — и в един час изменился облик его. И не на что глядеть стало: разве только земля, и пыль, и прах, и пепел, и множество трупов. И святые церкви стоят разорены, словно осиротевшие, словно овдовевшие…»

Надобно было все начинать сначала, «князь великий повеле крестьянам дворы ставити и град делати».

Да, все началось сначала, да, как всегда оживились слабые духом и предатели, и уже потянулись в Орду русские князья за ярлыками на княжение — князь Михаил Тверской, князь Борис Городецкий, и сыновья тестя Дмитрия Суздальского и Нижегородского Василий да Семен…

Горько было слышать это Евдокии, но что поделать, коль никому не дано, как ей, почувствовать, сколь прав ее муж, как делает он свое дело, угодное Богу, будто голос ему какой сверху. И она всегда поддерживала его, всегда видела в его глазах тот неземной красоты огонь.

И еще тяжкое горе предстояло Евдокии — на следующую весну в апреле Дмитрий Иванович поехал с посольством к Тохтамышу вместе со своим старшим сыном, одиннадцатилетним Василием. Великий князь смирил свою гордыню, и Тохтамыш был польщен его покорностью и оставил за ним великокняжеский ярлык, несмотря на старания Михаила Тверского, но удержал при себе юного Василия, требуя за него выкупа в 8000 рублей. Москве разоренной было это не по силам, и три года плакала Евдокия по Василию, пока не удалось ему бежать и пробираться на Русь окольными путями.

В 1389 году Дмитрий «разболелся и прискорбен бысть вельми, потом же легчае бысть ему; и паке впаде в большую болезнь и стенание прииде к сердцу его, яко торгати внутренем его, и уже приближися к смерти душа».

Сильные ушибы, полученные во время битвы князя на Куликовом поле, да и многие горести надломили того, кто «телом велик, и широк, и плечист». Подстерегла князя болезнь, судя по всему была это грудная жаба. Угас князь через девять лет после своей великой битвы. Средоточились тогда все его силы, собрал могучее свое здоровье для той великой битвы, а потом потихоньку терял силушку могутную.

Закатилось солнце, умер любимый князь! Осиротела земля Русская! Осиротела княгиня Евдокия! «Како умре, животе мой драгый, мене едину вдовою оставив! Почто аз прежде того не умрох? Како заиде свет от очию моею! Где отходиши, сокровище живота моего, почто не проглаголеши ко мне, утроба моя, к жене своей? Цвете прекрасный, что рано увядаеши? Винограде многоплодный, уже не подаси плода сердцу моему и сладости души моей! Чему, господине мой милый, не воззриши на мя, чему не промолвиши ко мне, чему не обратишися ко мне на одре своем? Ужели мя еси забыл?»

Такие горькие слова плача Евдокии записал безвестный поэт. Наверное, он сочинил их много позже кончины князя, а может быть, и сразу после. Во всяком случае, историки так до сих пор и не определились — кто и когда написал его. Но, несомненно, именно такими словами русские женщины оплакивали своих мужей. Оплакивали многие века.

Евдокия старалась порадовать князя. За три дня до кончины своего солнца родила ему восьмого сына. Они еще были молодыми. Молодой отец и молодая мать. Думалось ей, что встанет князь. А он уже чувствовал зов Божий. И верил, что оставляет красавицу-умницу княгиню наследницей своего дела земного. Потому велел призвать к себе игумена Радонежского Сергия и всех своих верных бояр, с их помощью составил духовную грамоту и скрепил ее великокняжеской печатью. Именно о такой духовной грамоте задолго рассказывал своей Евдокеюшке, хотел установить новый ясный и твердый порядок в своем великом княжестве — отдавать державу в руки старшего сына как «отчину», а тот, — в руки своего старшего сына, а там опять: от отца к сыну. Ясности и мудрости всегда хотел он, и жена поддерживала его, одобряла в этом.

А перед смертью долго говорил с женой и детьми и приказал им быть во всем послушными матери и действовать единодушно, любить Отечество и его верных слуг. Приказал то, что сам делал всегда. И качала согласно головой Евдокия. И слезы сами отступали, просветляя ее лицо. Только бледнее становилась…

А потом благословил семнадцатилетнего Василия Дмитриевича на великое княжение и выбрал ему девять опытных советников.

А потом прощался со всеми по очереди: с Евдокией и детьми, с боярами; целовал каждого подходившего, после чего, проговорив: «Бог мира да будет с вами», сложил руки на груди и преставился.

И в грамоте духовной Евдокии отводилась великая роль примирительницы и главной духовной опоры сыновней. Будто чувствовал, что она остается в этом мире за него хранить дело всей его жизни.

«Солнце мое, рано заходиши, месяц мой светлый, скоро погибаеши, звезда восточная, почто к западу грядеши? Царю мой милый, како прииму тя и како тя обойму или како ти послужу? Где, господине, честь и слава твоя, где господство твое? Господин всей земли Русской был еси, ныне же мертв лежиши, никим не владееши! Многи страны поимирил еси и многи победы показал еси, ныне же смертию побежден еси».

Евдокия, гордая княгиня, и у смертного одра своего великого князя должна была выпрямиться во весь рост и напомнить всем — кто лежит здесь: тот, кто был господином всей земли Русской, и тот, кто «многи победы показал еси». И пусть никто не посмеет забыть это! Она не даст никому забыть об этом, покуда жива… Народ прощался с властелином «всей земли Русской», тем, кто одержал столько побед многотрудных, кто «соподчинил» и примирил многие русские княжества, собрав их воедино.

Но прекрасный лик ее вновь покрылся набежавшей тенью, слезы подступили к глазам…

«Свете мой светлый, чему помрачился еси? Горо великая, како погибаеши? Аще Бог услышит молитву твою, помолися о мне, о своей княгине: вкупе жих с тобою, вкупе ныне и умру с тобою, уность не отиде от нас, а старость не постиже нас. Кому прикажеши меня и дети своя? Не много, господине, нарадовахся с тобою: за радость и веселие печаль и слезы приидоша ми, за утеху сетование и скорбь яви ми ся».

26 лет прожила она с князем, прожила счастливо, и даже здесь, возле его могилы, светилась внутренним светом и необыкновенной красотой и величием.

Усердными молитвами и постами и после смерти князя вымаливала она милосердия Бога к земле Русской. Ее молитвам приписывали люди чудо спасения Москвы от нашествия Тамерлана. С великой ратью шел он на Москву. И не было бы ей спасения. Но по настоянию Евдокии и совету митрополита Киприана из Владимира была привезена чудотворная икона Владимирской Божией Матери. И тогда Тамерлану во сне, у Ельца, где он остановился, явилась Божия Матерь, и он повернул свое несметное войско назад и ушел в Крым…

Многая злоба сопровождала жизнь вдовствующей великой княгини, многие злые люди наводили напраслину на ее вдовство. Все смиренно терпела Евдокия, но, когда увидела, что такие разговоры смущают злом сердца ее сыновей, и прежде всего сына Юрия, она открыла сыновьям правду, распахнув на груди одежду, и они увидели, что под княжеским нарядом мать скрывала власяницу, а под ней увидели они изможденное тело княгини. Есть предание, что Евдокия носила вериги.

О приближении ее кончины рассказал ей ангел в видении. Сразу после этого видения княгиня онемела. Тогда она призвала к себе иконописца и, руками помогая, объяснила ему, что хочет увидеть написанного ангела. А когда желание ее было исполнено, она благоговейно поклонилась ему… Но это не был ангел из ее видения. Три раза переписывали икону, и только когда принесли икону с изображением святого архангела Михаила, она узнала в нем чудесного вестника и к ней вернулся дар речи.

В 1389 году Евдокия основала в Кремле Вознесенский монастырь. Боголюбивая княгиня имела особое попечение о благолепии храмов Божиих и немало споспешествовала их строительству и украшению, а Вознесенский монастырь она строила и украшала с особым рвением: присутствовала при строительстве, одарила иконами и богатой церковной утварью. Здесь она и постриглась в монахини перед своей смертью под именем Евфросинии. Когда она вошла в монастырь перед постригом, окруженная народом, в толпе совершилось тридцать исцелений. А после ее кончины в 1407 году у ее гроба чудесно зажглась свеча…

Монастырь на многие века стал усыпальницей матерей, жен, дочерей и сестер великих русских князей. Но первой в этом некрополе была захоронена его основательница — святая благоверная княгиня Евдокия, супруга Дмитрия Донского, в постриге Евфросиния. Православная церковь причислила ее к лику святых, а мощи ее почивали под спудом в соборном монастырском храме в богато убраной и изукрашенной раке. Монастырь подвергался бесчисленным надругательствам, но самое страшное произошло при Советской власти — несмотря на протесты ученых, писателей и историков, монастырь начали разбирать, а мощи и усыпальницы в спешном порядке переносили в подвальные палаты Архангельского собора Кремля. Здесь они покоятся до сих пор…

http://www.voskres.ru/podvizhniki/ganisheva.htm


Каталог Православное Христианство.Ру Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика