 |
| Политический журнал | Олег Абышко | 04.10.2007 |
Олег Абышко известен читающей России книжными сериями «Античная библиотека» и «Византийская библиотека»
— Вы с детства мечтали стать книгоиздателем?
— Нет, конечно. Много позже, да и мечтой это в строгом смысле данного слова назвать нельзя. Но я к этому стремился.
— Не странные ли стремления для человека, учившегося в Нахимовском, а потом в Киевском высшем военно-морском политическом училище?
— В Нахимовском отбой был в одиннадцать вечера. Минут через 20 я брал стул, поднимался по лестнице этажом выше, где никого не было, но горел ночной свет, и читал, пока не уставал окончательно, книги. Книги же я любил с детства.
— В училищах и на флоте были хорошие библиотеки?
— По тем временам — хорошие. Я вырос на французской литературе XIX века — Бальзак, Золя, в меньшей степени Флобер. Их собрания сочинений были практически во всех этих библиотеках.
— Что же так круто изменило вашу литературную ориентацию?
— Возраст и жизнь.
— Под «жизнью» подразумевается философский факультет Санкт-Петербургского университета?
— Философский факультет возник отчасти случайно — первоначально я хотел поступать на журналистику в МГУ, но не было публикаций, рекомендаций, знакомых. А на философском прельстила возможность получить хорошее гуманитарное образование. Да и писателей-французов давно сменили Лев Толстой и Достоевский.
— Что заставило молодого философа заняться издательским бизнесом, да еще заняв в нем такую нишу, которая явно не может приносить высоких доходов?
— После ухода с третьего курса Киевского ВВМПУ я служил на Черноморском флоте вместе с курсантом, отчисленным из Севастопольского училища. На этой почве мы и сблизились: бывших курсантов на флоте не любят, знаю, и до сих пор. У него на руках были кое-какие архивные материалы о Владимире Высоцком, другом которого был его отец. И мы договорились, что на «гражданке» будем эти материалы «издавать» — перепечатывать на машинке или ксерокопировать… Он потом возглавил московское издательство «Новатор», а я стал заниматься книгоизданием уже на первом курсе университета. Парадоксально, что первой моей книгой стали «Начальные наставления в православной христианской вере» протоиерея Павла Светлова. Ведь лет через 10 к этому я и вернулся — уже окончательно.
— Вы воцерковленный человек?
— Да. Любой мыслящий человек, тем более дипломированный философ, неизбежно во что-то верит — в высший ли разум, в некий Абсолют. А «правильно» мыслящие философы рано или поздно приходят к вере в личностного Бога, особенно платоники, то есть те, кто хорошо знает Платона и близких к нему по духу и мысли философов. Что касается меня, то были еще и личные обстоятельства. Опуская подробности, скажу только, что мой первый ребенок, сын, был вымолен перед Владимирской иконой Божией Матери году где-то в 1993-м. Тогда в Третьяковской галерее впервые выставили эту икону — оригинальный лик XIV века и многочисленные более поздние списки. Я стоял в очереди верующих и просто любопытствующих и при подходе к святыне столкнулся с проблемой: что же попросить? Ведь икона изображает нечто много высшее тебя, и ты приходишь к этому высшему именно просить что-то, а не общаться на равных. Я попросил — и был услышан, что понял сразу же, очень явно и несомненно. И собственно акт веры произошел со мной тогда впервые. Это ощущение до сих пор неподдельное и очень живое. И сверхъестественное — в прямом смысле этого слова. Так обстоятельства жизни привели к вере. Но, несмотря на это, я по молодости издавал Агату Кристи, Шри Ауробиндо, разную восточную литературу. И по большому счету не раскаиваюсь — это было прежде всего интересно. Любая интеллектуальная пища, даже не самого высшего качества, лучше, чем откровенно плохая литература. К тому же я тогда был наемным работником: что скажут — то и делай. В 1993 же году возникло и созданное мною издательство «Алетейя» со знаменитыми теперь сериями «Античная библиотека» и «Византийская библиотека».
— Многие вещи, выходившие в этих сериях, ранее не издавались либо же выходили только до 1917 года?
— Любое российское научное издательство — историческое, церковное, философское — неизбежно сталкивается с восьмидесятилетней прорехой в книгоиздании. Огромное количество книг, которые просто нужно переиздать. И дело не в деньгах — современный автор приносит готовый набор, рад, что его согласны издать, и не ждет особого гонорара. А подготовка старых текстов требует достаточно больших затрат. И правообладателей нет лишь на некоторые. А есть, например, переводчики или их наследники. Антиковедение, к слову, и в Советской России стояло высоко. Великолепные школы были (и есть) в Москве, Питере, Киеве. Переведены были практически все основные авторы. Но даже переиздавая одним из первых в серии вышедшего в советское время Марциала, мы взяли у М. Л. Гаспарова и дополнительные материалы — ямбические стихи, которые по цензурным соображениям были исключены из первого издания. А у Гаспарова они сохранились — и мы издали полного Марциала. Византинистика же, по сути своей, неотрывна от Православия и истории Греческой церкви, вся ее высочайшая во всех отношениях культура насквозь церковна. И она при СССР была в загоне. Поэтому все книги из этой серии — а их уже вышло много, и я до сих пор в составе редколлегии — ценятся мною выше. Но, увы, со временем мы с компаньоном пришли к тому, что издавали только то, на что есть деньги, на что дают гранты. Это было ужасно скучно, хотя и выгодно.
— Гранты давали фонды западные?
— И западные — Генри Форда, Сороса, Макартура, основные же — наши, родные. И мне стало невыносимо гадко заниматься зарабатыванием на жизнь печатанием плохих — знаю это на собственной шкуре, приходилось все читать — книг. К тому же в начале этого века в «Византийскую библиотеку» влились новые члены редколлегии — появился, например, епископ Иларион (Алфеев), известный патролог и переводчик святоотеческой литературы, в серии стали широко издаваться церковно-исторические и богословские труды. В 2003 году я продал свою половину доли в «Алетейе» компаньону, за что он до сих пор не заплатил мне, и основал «Издательство Олега Абышко» с основной серией «Библиотека христианской мысли». В ней на сегодня вышло более семидесяти книг, а что впервые на русском издан полный Плотин — это уже дань моему философскому прошлому.
— У вас когда-нибудь возникали трения по части текстов с официальными представителями Русской Православной Церкви — мол, не то издаешь и не так?
— Больших проблем нет, да их и не должно быть. Во-первых, РПЦ занята своими собственными проблемами. Во-вторых, цензура, в том числе и духовная, у нас в России отменена дважды: в 1905 и 1991 годах. В-третьих, сама наша Церковь в лице ее многочисленных предстоятелей имеет зачастую очень отличные друг от друга мнения. Есть, назовем их так, «ультраправославные» люди, по политической терминологии — «правые», которые, например, не рекомендуют читать Алексея Петровича Лебедева, профессора кафедры истории древней Церкви в Московской духовной академии (до 1895 года), доктора богословия, с которого собственно и началась полноценная русская церковно-историческая наука. Слишком много, по их мнению, он зависел от западной церковно-исторической науки. Я же, впервые собрав все его разрозненные публикации, издал 18 томов его сочинений, чему несказанно рад — это действительно выдающийся ученый. Или косятся на того же Илариона (Алфеева): он — какой ужас! — Оксфорд окончил, от земли-матушки оторвался, сирийский и греческий языки знает — ну разве это не подозрительно? «Левые» — это разного рода церковные реформаторы: им и богослужение на русском языке давай, а не на церковно-славянском, и посидеть бы на лавочке во время службы, да и побогословствовать они большие любители без оглядки на догматы. Одним словом — мерзость. Поэтому уверенно отношу себя к «центру».
— Вы получаете на свои книги благословение Святейшего Патриарха?
— Да, на ряд книг есть. И не только его, но и некоторых других иерархов. Но на продаваемость книг или на их рентабельность это мало влияет. Я вообще не вхожу ни в какую официальную — светскую или церковную — властную или околовластную структуру, ни от кого в своем выборе книг для издания не завишу, полагаясь только на собственные вкусы и образование. Денег ни у кого на издания, кстати, не беру — в этом и есть настоящая основа подлинной независимости. Впрочем, и не предлагают.
— То есть работа приносит удовлетворение лишь сердцу, а не кошельку?
— По московским стандартам я нищий, по питерским — в меру обеспеченный человек. Ситуация простая: есть деньги от продажи книг — выпускаю новые. Нет денег — жду, когда появятся. Сторонними проектами помимо книг не занимаюсь. А книги я предпочитаю отдавать только тем, о ком знаю: эти заплатят. 18 лет в книжном мире позволяют таких людей знать.
— Распространение — основная проблема издателей?
— Можно иметь дело даже с честными продавцами, не получая от них денег, если нет личных отношений. Не сможешь кнутом, пряником, увещеваниями или даже скандалами принудить поставить тебя в длинном списке кредиторов хотя бы в первую десятку — будешь долго ждать своих денег. Сегодня любая книготорговая организация, торгующая «умной» книгой, — это финансовая пирамида. Они все убыточны, не могут жить на прибыль, малорентабельны, у них такие же налоги и аренда, как у торговцев пивом и водкой. А если наценить книгу более 50%, продать ее уже очень сложно. Чтобы иметь возможность платить поставщикам, продавцы вынуждены брать все больше и больше новых книг. И за счет увеличения оборота и привлечения новых издателей они расплачиваются со старыми. А мое преимущество и уникальная позиция при реализации церковно-исторической и богословской литературы состоит в том, что у меня остались все контакты и связи с ранних времен. Мы вместе «росли», это некое братство. И за последние 10 лет оно количественно не выросло, скорее сократилось — одни разоряются, уходят, но новых не появляется. Книгопродажа сегодня крайне невыгодное дело. Люди уже не хотят этим заниматься. Остаются истинные подвижники, люди идеи. Позвольте, не называя фирм, назвать только несколько имен: Ерофеев Саша, Довженко Юра и Канаев Сергей.
— Но ведь читать вроде бы продолжают?
— Вот, вот — вроде бы. Книг много, выбор большой, тиражи маленькие — значит, и цена на каждую отдельную книгу высокая. Когда мы начинали, тиражи продавались и перепродавались еще до их выхода, а если в ассортименте книжного магазина было сто книг, он считался шикарным. Сегодня тиражи не продаются вовсе, они все реализовываются долго и нудно, в хорошем же магазине интеллектуальной литературы уже 5−6 тысяч позиций. А при увеличении ассортимента расходы по продаже возрастают многократно. Ведь любая позиция требует занесения в компьютер, отдельного учета — а это товароведы, бухгалтеры, торговые агенты. Да и сам по себе огромный выбор книг подавляет читателя, никак не стимулируя покупать больше: если видишь, что хорошая книга долго лежит на прилавке, то уже никогда не купишь ее впрок, на потом. Да и люди, все еще покупающие книги, скажем прямо, богаче не стали. Кто же стал богаче — тем уже не до книг…
— Издателям массовых тиражей уже удалось сформировать тип особо «умного» читателя, который читает то, что ему навязывает издатель?
— У массовых тиражей по определению не может быть «умного» читателя. Потому что во все времена всем вменяемым людям было понятно, что массовым успехом пользуется только низкопробная литература. Ведь средний уровень образования, особенно при массовом его распространении, остается достаточно низким, и, соответственно, уровень высокого образования присутствует лишь у малого числа людей. А чтобы делать большой тираж, надо изначально ориентироваться на то, что это будет читаться многими. Ради этого сразу же отсеивается несколько серьезных критериев качества текста: сложность, глубина, философско-политическая и социально-психологическая составляющие. То есть все то, чем была так славна великая русская литература. Но к автору, желающему быть изданным большим тиражом, прилагается еще и масса других требований. Скажем, объем книги не должен превышать порядка 20, еще лучше — 10 авторских листов, иначе книга будет слишком толстой и стоить дорого. А в определение массового тиража входит и понятие «невысокая цена». Да и покет-бук из такой книги не сделаешь. И выходит, что и без того не самые умные наши «очень популярные» писатели в результате еще и сами себя сокращают. Понятно, что сокращение происходит за счет чистой литературы, остается лишь жесткая сюжетная линия. Это можно сравнить с кино, где боевики — самый популярный жанр, потому что каждые три минуты у зрителей напрягается зрение, воображение, нервная система. Зритель задействован в «смотрении». Так и массовая литература активизирует первую сигнальную систему, а не вторую.
— Может ли «мужик» опять «Пушкина и Гоголя с базара понести»?
— Никаких предпосылок к изменению ситуации нет. Может быть, это и не так страшно. Настоящий читатель — понятие штучное, никто не воспитает в человеке истинного читателя, кроме него самого. При желании любой читатель, входящий в число массовых, может воспитать в себе вкус и привычку читать и помногу, и только хорошую литературу. Это затягивающий процесс. Переставая читать, человек быстро отвыкает от «правильного» чтения. Если не читать хотя бы раз в два-три дня по 30−40 страниц, то навыки теряются. Теряя же навык, легко скатиться к тому, что будешь усваивать лишь все более и более легкие тексты.
Любой массовый товар и его распространение построены на одних и тех же условных рефлексах — что жевательной резинки, что книги, изданной массовым тиражом. Это яркая обложка, навязчивая реклама и так называемое длинное производство: большие тиражи, низкая себестоимость и относительно низкая цена. Читать выгодно и удобно. Выгодно — потому что недорого стоит, удобно — потому что не заставляет прилагать больших усилий.
— Если книгу или писателя рекламируют, о них пишут критики — то все это заведомо будет плохим?
— Нельзя рекламировать то, что будет издано небольшим тиражом, — иначе у продукта будет очень высокая конечная стоимость. Поэтому хорошую книгу — и научную, и художественную — рекламировать бессмысленно и невыгодно. Хорошая книга по определению не для всех. И круг потребителей такого рода книг узок. Так и хочется процитировать знаменитое ленинское: «Узок круг этих революцинеров, страшно далеки они от народа». Ну вот, например, я сейчас издаю четыре тома Платона. Можно по всей Москве развесить растяжки: «Платон — бог философии». Или, отталкиваясь от того, что его называли «божественный»: «Читайте божественного Платона», «Божественный Платон — лучший подарок». Но все равно больше 3000 экземпляров не продашь (и это, кстати, при наличии растяжек, в нормальной ситуации не более 1500). Он «иным» просто не нужен. Можно среагировать на импульс и купить, но, прочитав дома половину самого простого диалога, так называемого раннего Платона, поставить его на полку и весь оставшийся вечер слать проклятия рекламщикам. Рекламируй или не рекламируй хорошую литературу, ее прочитают лишь те, кому это действительно нужно, — для образования, для души, для того, наконец, чтобы чувствовать себя человеком.
— Но ведь это создает трудности и для хороших читателей: без рекламы и статей критиков узнать о хорошей новой книге практически невозможно.
— Ну, во-первых, далеко не всегда так было — реклама, критики. Жили же как-то хорошие читатели и без всего этого, особенно не печалились. Фактически только лишь в начале XIX века в России создаются столь мощные (и уродливые) регуляторы книжного процесса, как профессиональная литературная критика и широкая реклама. Об этом стоит подумать. Во-вторых, всегда обо всем можно все узнать — было бы желание. Лучшая рекомендация — это совет тех, кому ты доверяешь, и, конечно, собственный «опыт, сын ошибок трудных». Как говорится, дорогу осилит идущий. Но проблема такая сегодня действительно есть. Потому я и затрудняюсь в подборе слов и мыслей, говоря о массовой литературе: действительно, стать хорошим автором можно и с помощью рекламы. Реклама делает тебя известным, а ведь это стимул не только для написания новых книг, но и для работы над собой. Да и изначально ведь может же быть небесталанным человек, пишущий книги, издающиеся большими тиражами? Ну да бог с ним, с этим масслитом. В моем же случае любой человек, худо-бедно разбирающийся в церковной истории, когорту из 10−20 авторов — известных историков — знает. А прочитав хотя бы несколько книг, где есть ссылки на другие издания, узнает их еще больше уже в процессе чтения этих книг.
— Не снобизм ли это?
— «Снобизм» в применении к изданию церковных историков? Как можно быть снобом, издавая знаменитых русских дореволюционных церковных историков, которых знают все, увлекающиеся историей Церкви? Снобизм можно проявить, написав, будучи издателем, свои собственные комментарии к тексту книги, так сказать, примазаться к автору. Или выпустить книгу в каком-нибудь золоченом кожаном переплете и подарить ее Патриарху. Или, подав книгу на Макариевскую премию (есть такая в нашем мире), получить ее с помощью несложных, но всегда эффективных интриг. А в самом издании книг ничего, кроме желания возрождения русской духовности и русской церковно-академической науки, нет.
— А такая наука была?
— У нас были прекрасные духовные академии, со своими переводческими школами с древних языков, обширной научной и издательской программами. Сегодня ничего нет. Это не вытоптано или забыто, как сейчас классическая литература, а выжжено каленым железом. Церковная наука в списке на уничтожение шла на втором месте после самой Церкви. А сегодня есть интерес и к Православию, и к церковной истории — особенно древней. И я занимаюсь не только тем, что интересно лишь мне самому, — я вижу, что это и полезно, и важно, и нужно многим, особенно в учебных духовных заведениях. И эти книги по-настоящему сегодня востребованы.
— Ситуация улучшается?
— Очень медленно и не безвозвратно. Нет коренных перемен, которые бы по существу меняли дело духовного образования — в любой момент все может снова исчезнуть. Но мне хотелось бы сказать вот о чем: сегодня в Церковь пришли большие деньги. К сожалению, они расходуются крайне нерачительно. Идет восстановление храмов, монастырей, монастырских подворий — и это все правильно. Но, как говорил великий Иоанн Златоуст: «Вера не в бревнах, а в ребрах». И одной сотой части денег, затраченных на восстановление церковных строений (понятно, что это дома Божии, но литургию можно и в комнате совершать, что и было успешно продемонстрировано в годы гонений), хватит на возрождение русской духовной науки.
— Какие же проблемы остались у церковно-исторической науки?
— До сих пор нет ни сформировавшейся переводческой школы, ни даже единого центра по переводу святоотеческих творений. Мы пользуемся переводами XIX века — хорошими, добротными, но не более того. Почти никого не посылают учиться на Запад, а это крайне необходимо. За 100 лет богословская и церковно-историческая наука не просто шагнула вперед — она улетела. Можно говорить, что мы отстаем в экономическом развитии, в высоких технологиях, в образовании и здравоохранении на десятки лет. В области же переводов святых отцов, богословской науки и церковной истории мы отстаем на столетия. Это страшно, потому что это трудно восстановить — почти невозможно. Да, я умом понимаю важность своего дела, но сердцем чувствую и его конечную бесперспективность, по большому, скажем так, гамбургскому счету, если, конечно, политика церковных властей здесь не изменится. Да, по почте приходит много писем, где хвалят и благодарят. Но хвалят школьники старших классов, старушки на пенсии, женщины и мужчины разных нужных и важных для народного хозяйства профессий — но ведь это не поднимет церковной науки. А в Санкт-Петербургской духовной академии и семинарии библиотека получает около 5000 рублей в месяц на пополнение фонда — это выписать из-за границы пару приличных книжек. Я им, конечно, дарю свои книги, сколько могу, но общей ситуации это никак не меняет. Надо посылать перспективных студентов учиться в западные университеты на богословские факультеты, развивать и спонсировать переводческую деятельность, больше денег вкладывать в духовное образование — хотя бы в обеспечение современными учебниками и книгами студентов семинарий и духовных академий. А то церковных журналов много, где печататься есть, да некому: из журнала в журнал кочуют одни и те же авторы с одними и теми же темами или просто ругаются друг с другом. Я вот тут недавно как-то подумал, что, по сути, если брать в расчет только финансовую сторону дела, вся русская церковно-академическая наука может сегодня вылупиться из одного яйца Фаберже. И смешно, и страшно. Кто ж его даст?
Беседовал Михаил МАЦКИВ
http://www.politjournal.ru/index.php?POLITSID=ed91a63ae0c779fa66d654afd0db985a&action=Articles&dirid=183&tek=7386&issue=203
