 |
| Русский вестник | Сергей Фомин | 29.09.2007 |
Именно с именем Н.М. Карамзина, по словам академика С.О. Шмидта, «связано утверждение в русском обществе многих исторических представлений"(1).
Отнюдь не чтение в юности вместе с сестрой переписки Царя Иоанна Васильевича с кн. Курбским, как полагают некоторые современные исследователи (2), а именно «История Государства Российского» Карамзина послужила главной и практически единственной подпоркой «историчности» картины Репина.
Как справедливо отмечают современные историки, «не одно поколение писателей и художников обращалось к 9 тому «Истории», посвященному эпохе Ивана Грозного и Смутного времени. Из него извлекались идеи и темы, волнующие «как свежая газета"(3).
Как пишет современный автор, «при воссоздании образа Ивана Грозного деятели искусства 1860−1880-х, по собственным признаниям, зачастую опирались не на труды своих современников [историков С.М. Соловьева, К.Д. Кавелина и др. — С.Ф.], а на Карамзина. […] Таким образом, именно текст «Истории» послужил отправной точкой для формирования в общественном сознании исторического мифа, связанного с фигурой Грозного"(4).
Что же касается И.Е. Репина, то его полная зависимость от Карамзина с непреложностью вытекает вот из этого отрывка из «Истории Государства Российского»:
«…Царь дал ему несколько ран острым жезлом своим и сильно ударил им Царевича в голову. Сей несчастный упал, обливаясь кровию. Тут исчезла ярость Иоаннова. Побледнев от ужаса, в трепете, в исступлении он воскликнул: «Я убил сына!» — и кинулся обнимать, целовать его; удерживая кровь, текущую из глубокой язвы; плакал, рыдал, звал лекарей; молил Бога о милосердии, сына о прощении. Но Суд Небесный свершился. Царевич, лобызая руки отца, нежно изъявлял ему любовь и сострадание; убеждал его не предаваться отчаянию; сказал, что умирает верным сыном и подданным…»
Читаешь — и видишь перед собой картину Репина…
Карамзин, со слов которого была сочинена эта картина, несомненно знал иные версии кончины Царевича, но «сознательно их игнорировал"(5).
Ответ на вопрос, почему так, следует искать в биографии Н.М. Карамзина (1766−1826).
Уроженец Симбирской губернии, Николай Михайлович в ранней юности вступил в масонскую ложу «Златого Венца» учеником. «Я был обстоятельствами вовлечен в это общество в молодости моей"(6), — писал он сам впоследствии.
Была дана клятва: «…Я обещаю быть осторожну и скрытну; умалчивать обо всем том, что мне поверено будет, и ничего такого не делать и не предпринимать, которое бы могло открыть оное; в случае малейшего нарушения сего обязательства моего подвергаю себя, чтобы голова была мне отсечена, сердце, язык и внутренная вырваны и брошены в бездну морскую; тело мое сожжено и прах его развеян по воздуху"(7).
«Страшися думать, что сия клятва, — говорилось в уставе вольных каменщиков, — менее священна, нежели те, которые ты даешь в народном обществе; ты был свободен, когда произносил оную, но ты уже не свободен нарушить тайны, тебя связующа; безконечный, которого призывал ты в свидетели, утвердил оную, бойся наказаний, соединенных с клятвопреступством; ты не избежишь никогда казни твоего сердца и ты лишишься почтения и доверенности многочисленного общества, имеющего право — объявить тебя вероломным и безчестным"(8).
Текст был скреплен собственной кровью, а на язык была наложена металлическая Соломонова печать.
Следует подчеркнуть, что Симбирская ложа, в которую вступил Карамзин, была особой.
Сотаинник преп. Серафима Н.А. Мотовилов писал в 1866 г. Императору Александру II, что эта ложа, наряду с Московской и Петербургской, сосредоточила в себя весь яд якобинства, декабризма, иллюминатства, цареборчества и атеизма (9).
От нее крепко пострадал в свое время и сам служка Божией Матери и Серафимов. Окончив в 1826 г. Казанский университет, Николай Александрович, по его словам, «вскоре познакомился с Симбирским губернским предводителем дворянства князем Михаилом Петровичем Баратаевым и вскоре сблизился с ним до того, что он открыл мне, что он грандметр ложи Симбирской и великий мастер Иллюминатской петербургской ложи. Он пригласил меня вступить в число масонов, уверяя, что если я хочу какой-либо успех иметь в государственной службе, то, не будучи масоном, не могу того достигнуть ни под каким видом». В ответ на отказ кн. Баратаев «поклялся мне, что я никогда и ни в чем не буду иметь успеха, потому что сетями масонских связей опутана не только Россия, но и весь мир». И действительно, Н.А. Мотовилов не только не смог получить подходящего места службы, но и подвергся сильнейшей травле. «Не было клеветы, насмешки, тайных подвохов и ухищрений, которым не подвергла бы его политически-сектантская человеческая злоба"(10).
Не случайно, наверное, из Симбирска происходили также последний министр внутренних дел Российской Империи А.Д. Протопопов, А.Ф. Керенский и В.И. Ульянов (Ленин) (об этой связке нам уже приходилось писать (11)).
Один из тех, кто, разобравшись в сути масонства, вступил в борьбу с этим «Наполеоном духовным», архимандрит Фотий (Спасский, 1792/1832), писал в своей автобиографии: «Русское Царство наводняемо было весьма от потоков нечестия и зловерия. Было в разных местах до тридцати главных лож масонских под разными именами, но все оные общества и скопища бесовские анти-Христовы были прямо или косвенно, тайно или явно против веры Христовой, Св. Церкви, против благочестия христианского, против всякого правительства и порядка гражданского"(12).
Современные исследователи уточняют картину: «…В это время в нашем многострадальном Отечестве — от Варшавы до Иркутска — существовало боле ста лож, в которые в совокупности входило более пяти с половиной тысячи человек — почти весь цвет русской аристократии. В высших кругах ходила поговорка: «Да кто же ныне не масон?» Знатное дворянство входило в масонство целыми родами"(13).
Не все, разумеется, заглатывали наживку. В 1781 г. Н.И. Новиков попытался, было, вовлечь в масонское сообщество А.Т. Болотова, однако получил решительный отказ. «Нет, нет, государь! — размышлял по поводу этого предложения Андрей Тимофеевич. — Не на такого глупца и простачка напал, который бы дал себя ослепить твоими раздабарами и рассказами и протянул бы тебе свою шею для возложения на нее петли и узды, дабы тебе после на нем верхом ездить и неволею заставлять все делать, что тебе угодно. Не бывать тому никогда и не разживаться, чтоб дал я тебе связать себе руки и ноги…"(14)
Так что люди всё понимали еще и в ту пору… В связи с этим нас не может не удивлять характеристика архиепископа (впоследствии митрополита) Платона (Левшина), которому Императрица Екатерина II в 1784 г. повелела испытать Н.И. Новикова в вере в связи с издававшимися последним вредоносными масонскими книгами. Владыка, бывший, между прочим, в свое время законоучителем Наследника Престола Вел. Кн. Павла Петровича, ответил, что он-де «молит Всемогущего Бога, чтобы не только в словесной пастве, Богом и Тобою, Всемилостивейшая Государыня, мне вверенной, но и во всем мире были христиане таковые, как Новиков"(15).
Специально для заседаний членов ложи «Златого Венца» симбирский помещик В.А. Киндяков в своем поместье Винновка (ныне в черте города) возвел тайный масонский храм св. Иоанна Крестителя. В этой «Киндяковской беседке» бывали впоследствии близкие знакомые Н.М. Карамзина — И.П. Тургенев и И.И. Дмитриев; братья ложи «Ключа к Добродетели», которую возглавлял гонитель Н.А. Мотовилова — князь-декабрист М.П. Баратаев (16).
К 1784 г. Н.М. Карамзин состоял уже во второй масонской степени товарища.
В следующем году по делам наследства в Симбирск выехал один из видных масонов, ближайший сотрудник Н.И. Новикова, И.П. Тургенев+1). Заприметив там 19-летнего Н.М. Карамзина, он предложил ему отправиться с ним в Москву. Юноша охотно согласился. «Один достойный муж открыл мне глаза, и я сознал свое несчастное положение"(17), — признавался впоследствии Н.М. Карамзин в письме швейцарскому философу и масону Лафатеру.
В Москве Иван Петрович свел Карамзина с Новиковым. Последний рад был приобрести «дарового работника и всем своим хотениям и повелениям безотговорочного исполнителя"(18) и поручил юному «брату» редактирование «Детского чтения» — первого русского журнала для детей. Так началось это сотрудничество.
Карамзин поселился в старинном каменном доме незадолго до этого скончавшегося И.Г. Шварца, известного масона, близкого друга Н.И. Новикова, единственного верховного представителя «теоретической степени Соломоновых наук» в России, озабоченного поисками здесь известной по талмудическим сказаниям реки Самбатион — «сокровенного места для неких мудрецов» (еврейских, разумеется)(19). По словам его друга проф. Московского университета И.И. Виганда, «сокровенными» целями созданного им общества розенкрейцеров было «ниспровержение православного вероисповедания в России"(20). В этом-то доме Шварца рядом с Меншиковой башней (церковью Архангела Гавриила, которую масоны тоже пытались превратить в свой храм) находилась третья тайная типография Новикова, печатавшая исключительно мартинистские издания (21). Всё это свидетельствует о большом доверии матерых масонов юному Карамзину.
Такие личные качества, как скромность, трудолюбие, литературные способности, знание иностранных языков, несомненно привлекали к Карамзину вольных каменщиков. Ф.В. Ростопчин утверждал, что московские мартинисты весьма ценили нового молодого своего брата (22).
В свою очередь, Карамзин был доволен своим новым положением и отношением к нему масонов. По свидетельству осведомленного Д.П. Рунича, «он состоял с многими из них в весьма близких отношениях. Жизнь ему ничего не стоила. Все его надобности и желания предупреждались"(23). Кроме того, по словам литературоведа академика Н.С. Тихонравова, «эти люди ввели его в сферу философских и литературных вопросов, всегда привлекательных для ума"(24). Так, по словам В.А. Жуковского, для Карамзина было открыто литературное поприще.
Вскоре, свидетельствовал друг Николая Михайловича и тоже масон И.И. Дмитриев, «это был уже не тот юноша, который читал все без разбора, пленялся славою воина, мечтал быть завоевателем чернобровой, пылкой черкешенки, но благочествиый ученик мудрости, с пламенным рвением к усовершению в себе человека. Тот же веселый нрав, та же любезность, но между тем главная мысль, первые желания его стремились к высокой цели"(25).
Он все больше и больше напитывался масонскими идеями: «Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами. Что хорошо для людей, то не может быть дурно для русских; и что англичане или немцы изобрели для пользы, выгоды человека, то мое, ибо я человек!"(26)
Навстречу революционной буре
Специалистами по масонской проблеме отмечалось, что Карамзин будто бы оставил ложу в мае 1789 г. перед самым своим отъездом за границу (27). Более того, он якобы «внезапно порывает с Новиковым и Гамалеей и уезжает, практически убегает в Западную Европу, навстречу революционной буре"(28).Но так ли это? — Вспомним судьбу хотя бы того же Н.А. Мотовилова, всего лишь за отказ вступить в ложу жестоко поплатившегося.
Трудно поверить, чтобы Карамзин столь легко и бездумно нарушил присягу, в которой вступавший в Орден подтверждал, что обязан ему «во всю жизнь сохранять верность"(29). Слова отнюдь не пустые. Еще в ученической ложе новопринятым мастер возвещал: «Надлежит вам ведать, что мы и все рассеянные по всей вселенной братия наши, став днесь искренними и верными вам друзьями, при малейшем вероломстве вашем, при нарушении от вас клятвы и союза, будем вам лютейшими врагами и гонителями… Ополчимся мы тогда жесточайшим противу вас мщением и исполним месть"(30).
Так как же все-таки с Карамзиным обстояло дело в действительности? — «Орден, — пишут исследователи масонского прошлого будущего историка, — открыл юному Карамзину тайны мировой эзотерики, философию древней Индии, иудейскую каббалу, средневековую мистику, пружины человеческих чувств и исторических переворотов. Учась в масонской «академии», симбирский дворянин стал просвещенным гражданином Европы, переписывался с лучшими ее людьми. Идеи ордена питали творчество юного поэта […] Лучшие люди тогдашней России стали покровителями и друзьями отставного поручика Преображенского полка. Деньги и связи русских масонов открывали перед Карамзиным сокровища культуры Запада, двери кабинетов влиятельных лиц и великих мыслителей Европы"(31).
Речь идет о знаменитом заграничном путешествии Н.М. Карамзина, посланного «лучшими людьми» России (русскими масонами) к «лучшим людям Европы» (своим заграничным собратьям).
Автор современной биографии Николая Михайловича пишет: «Масоны готовили своего питомца для великих дел, он стал первым кандидатом на высшие орденские должности, должен был познать теоретический градус розенкрейцерства, приобщиться к масонским конституциям, уставам и прочим документам в тайных архивах ордена, совершить путешествие в Западную Европу для встреч с руководством международного масонства. Россия была тогда «провинцией», то есть самостоятельной частью мирового масонского братства, и Карамзину надлежало проехать по всем масонским центрам Германии, Англии, Франции и Швеции. Путешествие это задумывалось Трубецким, Новиковым и Гамалеей в преддверии великих исторических потрясений, изменивших политическую жизнь Европы и России. […]
…У истоков движения стояли масоны, такие их деятельные, склонные к тайной борьбе и насилию организации, как немецкий орден иллюминатов и французский клуб якобинцев. Среди масонов ходили слухи, что это общеевропейское движение во многом стало реализацией тайных решений их знаменитого Вильгельмсбадского конвента 1782 года, того самого, на котором Россия была признана и принята в мировое масонство как самостоятельная «провинция». «Марсельеза» рождалась из масонского гимна"(32).
Карамзин и сам признавался, кто готовил и снаряжал его в дорогу: «Общество, отправившее меня за границу, выдало путевые деньги из расчету на каждый день на завтрак, обед и ужин"(33).
В путешествие Н.М. Карамзин отправился 17 мая 1789 г.
В пути он хорошо помнил известную масонскую песню:
Хотя в странах далеких
Твой путь определен,
От наших душ вовеки
Не будешь удален.
Чего в этих словах больше: «братской» заботы или недвусмысленной угрозы?..
Как бы то ни было, но, выехав за границу, Николай Михайлович лично встретился там почти со всеми наиболее известными европейскими масонами: Гердером, Виландом, Лафатером, Гёте, Л.К. Сен-Мартеном. В Лондоне с рекомендательными письмами московских розенкрейцеров Карамзин был принят влиятельным масоном — русским послом в Великобритании гр. С.Р. Воронцовым.
Карамзину довелось непосредственно наблюдать за развитием т.н. «великой французской революции» — детища мирового масонства. Для того он и был послан…
В очерке «Колумб русской истории», специально посвященном Н.М. Карамзину, доктор исторических наук Ю.М. Лотман отмечал, что его герой, будучи в революционной Франции, «не был поверхностным наблюдателем событий: он был постоянным посетителем Национальной ассамблеи, слушал речи Мирабо, аббата Мори, Рабо де Сент-Этьена, Робеспьера, Ламета. Он беседовал с Жильбером Роммом, Шамфором, Кондорсе, Лавуазье, вероятно, был знаком лично с Робеспьером; в Национальную ассамблею его провел Рабо де Сент-Этьен. Он посещал кафе, в которых ораторствовали Дантон, Сен-Юрюж и Камилл Демулен. […] Можно полагать, что Жильбер Ромм ввел его в революционные клубы"(34). Нужно ли прибавлять, что почти все перечисленные лица принадлежали к тем или иным ложам вольных каменщиков.
Проехав Пруссию, Саксонию, Швейцарию, Францию и Англию, Н.М. Карамзин вернулся в Россию в сентябре 1790 г. Такова была география и хронология той поездки.
Приехав в Москву, со следующего года Николай Михайлович приступил к изданию собственного «Московского журнала», с первого номера которого началась публикация ставших знаменитыми «Писем русского путешественника». Печатание продолжалось два года и было прекращено на известии о въезде автора в Париж 27 марта 1790 г. К этому Карамзина явно вынудили политические обстоятельства: последняя порция писем вышла в сдвоенном октябрьско-ноябрьском номере журнала за 1792 г. В августе же 1792 г., напомним, был арестован французский король Людовик XVI с семьей, а в январе 1793 г. революционный конвент большинством в один голос вынес королю смертный приговор…
О настроениях Карамзина в это время свидетельствуют вот эти строчки из его стихотворения «Песня мира» (1792):
Миллионы, обнимитесь,
Как объемлет брата брат.
……………………………….
Цепь составьте, миллионы,
Дети одного отца!
Вам даны одни законы,
Вам даны одни сердца!
(Вспомним в связи с этим известный масонский гимн — знаменитый финал 9-й симфонии Людвига ван Бетховена на текст оды Ф. Шиллера «К радости».)
«Поднимите смелою рукою завесу времен протекших, — призывал в 1795 г. Карамзин читателей, — там, среди гибельных заблуждений человечества, там, среди развалин и запустения увидите малоизвестную стезю, ведущую к великолепному храму истинной мудрости и счастливых успехов"(35). К масонскому храму!
А теперь обратимся непосредственно к самому произведению. Настроения путешественника становятся видны даже в его предназначавшихся для публикации в России записях, пусть и прошедших несомненно тщательную самоцензуру.
Во франкфуртском фрагменте Карамзин не жалеет черных красок для описания ужасного положения там евреев. Такое сочувствие можно объяснить и голосом крови: дело в том, что среди предков Николая Михайловича была одна из дочерей сотрудника Императора Петра Великого еврея барона Шафирова (36). Но вернемся во Франкфурт 1789 года: «Жидов считается здесь более 7000. Все они должны жить в одной улице, которая так нечиста, что нельзя идти по ней, не зажав носа. Жалко смотреть на сих несчастных людей, столь униженных между человеками! Платье их состоит по большей части из засаленных лоскутков, сквозь которые видно нагое тело. По воскресеньям, в тот час, когда начинается служба в христианских церквах, запирают их улицу, и бедные жиды, как невольники, сидят в своей клетке до окончания службы; и на ночь запирают их таким же образом. […]
Мне хотелось видеть их синагогу. Я вошел в нее, как в мрачную пещеру, думая:
«Бог Израилев, бог2) народа избранного! Здесь ли должно поклоняться тебе?» Слабо горели светильники в обремененном гнилостию воздухе. Уныние, горесть, страх изображались на лице молящихся; нигде не видно было умиления; слеза благодарной любви ничьей ланиты не орошала; ничей взор в благоговейном восхищении не обращался к небу. Я видел каких-то преступников, с трепетом ожидающих приговора к смерти и едва дерзающих молить судью своего о помиловании. «Зачем вы пришли сюда? — сказал мне тот умный жид, у которого я был в гостях. — Пощадите нас! Наш храм был в Иерусалиме: там всевышний благоволил являться своим избранным. Но разрушен храм великолепный, и мы, рассеянные по лицу земли, приходим сюда сетовать о бедствии народа нашего. Оставьте нас; мы представляем для вас печальную картину». — Я не мог отвечать ему ни слова, пожал руку его и вышел вон"(37).
Впору прослезиться, но вот совершенно неожиданный конец франкфуртской записи: «Здешние актеры недавно представляли Шекспирову драму, «Венецианского купца». На другой день франкфуртские жиды прислали сказать директору комедии, что ни один из них не будет ходить в театр, если сия драма, в которой обругана их нация, будет представлена в другой раз. Директор не захотел лишиться части своего сбора и отвечал, что она будет выключена из списка пиес, играемых на франкфуртском театре"(38).
Таковы «униженные и оскорбленные» и реальное их место в обществе.
Но вот Франция. Париж.
«Улица храма, rue du Temple, напоминает бедственный жребий славного ордена тамплиеров, которые в бедности были смиренны, храбры и великодушны […] Филипп Прекрасный (но только не душою) и папа Климент V, по доносу двух злодеев, осудили всех главных рыцарей на казнь и сожжение. Варварство, достойное XIV века! Их мучили, терзали, заставляя виниться в ужасных нелепостях […] Моле, великий магистр ордена, выведен был на эшафот […] «Открою истину, — сказал несчастный старец, выступив на край эшафота и потрясая тяжкими своими цепями, — […] Готов все терпеть в наказание за то, что я оклеветал моих братий, истину и святую веру!» — В тот же день сожгли его! […] Народ, проливая слезы, бросился в огонь, собрал пепел несчастного и унес его, как драгоценную святыню. — Какие времена! Какие изверги между людьми! Хищному Филиппу надобно было имение ордена"(39).
Вновь обратимся к масонской биографии Карамзина: «Историк Михаил Лонгинов, осведомленный автор блестящей книги о Новикове и московских мартинистах, проницательно заметил: «В «Письмах русского путешественника» есть, однако, места, которые показывают, что Карамзину совсем не чужды были события мира масонского и что они интересовали его». Да, автор пишет о масонах Шрепфере, Штарке, Калиостро, Кристофере Рене, магии и алхимии, гибели тамплиеров и многих других орденских темах. Но куда важнее то, о чем автор «Писем русского путешественника» молчит. […] У Карамзина замалчивается крупнейшее историческое событие, ради которого он отправился на деньги масонского ордена в свой опасный вояж, замалчивается Великая французская революция…"(40)
Но кое-где он всё же проговаривается:
«…Французская нация прошла все стадии цивилизации, чтобы достигнуть нынешнего состояния. Сравнивая ее медлительное шествие со стремительным движением нашего народа в направлении той же цели, начинаешь верить в чудеса; поражаешься мощи созидательного гения, который вырвал русскую нацию из летаргического сна, в каковой она была погружена…"(41)
«Французская революция относится к таким явлениям, которые определяют судьбы человечества на долгий ряд веков. Начинается новая эпоха. Я это вижу, а Руссо предвидел"(42).
На новом поприще
Возвращение Карамзина в Россию в сентябре 1790 г. произошло при обстоятельствах особых, весьма для него тревожных.24 июня 1790 г. за свое «Путешествие из Петербурга в Москву» был арестован и заключен в Петропавловскую крепость А.Н. Радищев. «Тут рассеивание заразы французской, — заявила Императрица Екатерина II по поводу его книги, — отвращение от начальства; автор — мартинист…"(43)
Именно по подозрению в мартинизме почт-директор И.Б. Пестель интересуется перепиской Карамзина.
В феврале 1792 г. на границе в Риге, по личному приказу Государыни, были арестованы окончившие курс в Лейденском университете розенкрейцеры В.Я. Колокольников и М.И. Невзоров. Не успели они прийти в себя, как оказались в келлиях Александро-Невской Лавры в Петербурге, а вскоре и на допросах с пристрастием (44).
По приказанию Императрицы Екатерины II, отданному 13 апреля 1792 г., был произведен обыск у Н.И. Новикова, 22 апреля он и сам был арестован у себя в Авдотьине. Вопросы для допросов готовила Сама Государыня.
Допрашивали и других братьев, однако, как справедливо отмечают исследователи, «в центре масонской интриги» был Н.И. Новиков. Суть ее состояла в попытке совращения Наследника Престола Цесаревича Павла Петровича. Активно участвовал в этом заговоре и другой вольный каменщик — архитектор В.И. Баженов, работавший в это время над возведением Царского дворцового ансамбля в подмосковном Царицыне, представлявшим собой «воплощенную в камне масонскую идею"(45).
«Масонская философия, — пишут о подоплеке этой интриги нынешние ученые, — имела установившийся взгляд не только на природу и человека, но и на историю, на общество, в котором человек живет. С этой точки зрения оказывается, что самодержцы, верховные правители, жрецы, священники любой церкви — всего лишь узурпаторы, которые преступно посягнули на общую для всех людей политическую и духовную свободу.
Масоны всегда были убежденными противниками войн, деятельными сторонниками идеи вечного мира, отсюда их вражда с Наполеоном, отсюда общеизвестный пацифизм Карамзина. Их псевдоинтернационализм основывался на необходимости объединения народов во всемирной империи, руководимой просвещенным, «конституционным» вождем-масоном (такого «вождя» пытался воспитать из Цесаревича Павла Петровича духовный глава русского масонства Н.И. Панин, но потом розенкрейцерам пришлось уничтожить взбунтовавшегося Ученика).
Любое национальное государство, с масонской точки зрения, является незаконным образованием, посягающим на целостность мира, ибо Бог дал человеку божественную свободу; те же, кто так или иначе ограничил ее, являются врагами божественного порядка, поэтому с ними необходимо тайно и безпощадно бороться, вплоть до негласно признаваемого вполне законным умерщвления убежденных опасных врагов"(46).
Материальным памятником этого заговора является спроектированный архитектором-масоном Ч. Камероном масонский храм «Дружбы» в Павловске, резиденции Наследника Престола Павла Петровича (47).
Была и еще более веская причина для неотложного ареста Новикова. О ней поведал в 1811 г. гр. Ф.В. Ростопчин в «Записке о мартинистах», адресованной сестре Государя Вел. Кн. Екатерине Павловне. Как известно, 16 марта 1792 г. заговорщиками был смертельно ранен шведский король Густав 3, готовивший военный поход против революционной Франции. Вскоре «было перехвачено письмо от баварских иллюминатов к Новикову, написанное мистическим слогом…» Были получены известия о том, что некий француз Басевиль едет в Россию убить Государыню.
Новиков был застигнут посреди ночи за какой-то перепиской. «С ним вместе, — писал гр. Ф.В. Ростопчин, — взяты были все его бумаги и захвачен его домашний врач, родом немец, близкий его друг, посвященный во все таинства секты; сей последний на другой день по приезде в Москву, при слабости надзора, перерезал себе горло». В ходе следствия в Петербурге, согласно показаниям некоторых мартинистов, стало известно, что «за бывшим у них ужином 30 человек бросали жребий, кому из них зарезать Императрицу Екатерину, и что жребий пал на Лопухина». До самой кончины Государыня держала все бумаги по этому делу «в белой картонке», находившейся в Ее кабинете, с надписью «Дела о мартинистах"(48).
Зашла на допросах речь и о Карамзине. У старших его «собратьев» интересовались, зачем и на какие средства он ездил в Европу. Один из видных розенкрейцеров кн. Н.Н. Трубецкой тайну сохранил. «Что же принадлежит до Карамзина, — заявил он, — то он от нас посылаем не был, а ездил ваяжиром на свои деньги"(49). Вот только не объяснил, откуда у Карамзина вдруг объявились деньги.
На тех же допросах другой вольный каменщик И.В. Лопухин заявил, что Н.И. Новиков вообще был категорически против этой поездки (50).
В таких условиях в 1793 г. осторожный Карамзин прекращает издание своего «Московского журнала».
Недаром, как оказалось впоследствии, архив Карамзина как раз в это время таинственно исчез (51). Такое с его бумагами происходило, по крайней мере, дважды (не считая пожара 1812 г.): после ареста Новикова и перед смертью. Уничтожал ли он сам свои бумаги или передал их на хранение «братьям»?.. «Чем торжественнее произносилось имя Карамзина, — справедливо писал его биограф, — тем недоступнее делались его бумаги. Архив мог, наверное, помешать…"(52)
Тем временем масоны буквально теряют голову от страха (впрочем, как оказалось впоследствии, безпочвенного). Вопиющее свидетельство тому — судьба одного из известных вольных каменщиков А.М. Кутузова (1749−1797). В свое время Алексей Михайлович учился в Лейпциге вместе с Радищевым. Жил с последним в одной комнате в течение 14 лет. В масонскую ложу вступил в 1772 г., став через десять лет одним из руководителей московского ордена розенкрейцеров. Карамзин познакомился с Кутузовым в Москве. В начале 1787 г. московские масоны направили Кутузова в Берлин для обучения эзотерическим наукам (53). Во время поездки Карамзина в Западную Европу Кутузов подстраховывал его, а, возможно, и присматривал за ним. В разгар охоты на масонов в России, в 1792 г., А.М. Кутузов благоразумно не вернулся в Россию. «Братья» прекратили какую-либо материальную ему помощь. Он буквально умирал с голода. Всеми брошенный, Кутузов так и скончался в Берлине от горячки (54), по словам Карамзина, став «жертвою несчастных обстоятельств"(55).
Формальное (для внешних) оставление ложи при таких обстоятельствах свидетельствует, на наш взгляд, только об одном: виды на дальнейшее использование Карамзина вольными каменщиками изменились. Началась подготовка соответствующей легенды, требовавшейся для нового воплощения. При этом Карамзин наложил на себя масонский обет молчания (56).
«…Не исключено, что ордену был нужен Карамзин-историк"(57). В подтверждение тому приводится вот эта выдержка из «Опыта об историках», помещенная в журнале известного масона М.М. Хераскова: «Сделать историю полезною зависит от искусства писателей. История, писанная остроумным человеком, заключает в себе примеры красноречия, остроты мыслей, нравоучения, политики, преимущества мудрого правления. И если где может человек познавать себя в других, так сие не инде, как в истории, писаной философом"(58).
И не просто историк, а «брат», близкий к Императору+3).
Напомним в связи с этим масонские методы: «Наше искусство, искусство свободных каменщиков, и является искусством владык, искусством господствовать при посредстве любви. Нашей чертежной доской является весь мир"(59).
Вскоре после подачи Н.М. Карамзиным прошения последовал Указ Императора Александра I от 31 октября 1803 г. об официальном назначении его историографом с жалованием 2000 рублей ассигнациями. Так, по словам его друга и масона кн. П.А. Вяземского, Николай Михайлович «постригся в историки».
Назначению способствовало содействие товарища министра народного просвещения М.Н. Муравьева, воспитателя Императора Александра I, масона, отца будущих декабристов и при этом также вольных каменщиков Никиты и Александра Муравьевых. Интересно, что первая личная встреча Царя и Его историографа произойдет лишь в декабре 1809 года (60). Такова была сила протекции этого вольного каменщика!
Ярким свидетельством отношения историографа к русской старине и святыне свидетельствуют вот эти его строчки, напечатанные в популярнейшем русском журнале «Вестник Европы» в 1803 г., т. е. как раз в год его высокого назначения: «Иногда думаю, где быть у нас гульбищу, достойному столицы, и не нахожу ничего лучшего берега Москвы-реки между каменным и деревянным мостами, если бы можно было там ломать кремлевскую стену […] Кремлевская стена нимало не весела для глаз"(61).
По правде сказать, не одному Н.М. Карамзину Кремль мозолил глаза. Незадолго перед этим его собрат по новиковской ложе, уже помянутый нами архитектор В.И. Баженов, делал шаги практические. Уж и кремлевская стена, и башни вдоль Москвы-реки были разобраны, когда последовал указ Императрицы Екатерины II: Баженова от дел отстранить, стену восстановить. Так что и Баженов, и Карамзин делали одно общее масонское дело.
Царского расположения не смогли поколебать позднее мнения людей, казалось бы, весьма влиятельных. В официальных бумагах, адресованных правительству, о Карамзине писали как о «человеке вредном для общества и коего писания тем опаснее, что под видом приятности преисполнены безбожия, материализма и самых пагубных и возмутительных правил; да безпрестанные его публичные толки везде обнаруживают его яко якобинца». Попечитель Московского университета писал о том, что некоторые родители воспитанников состоявшего при этом учебном заведении Института для благородного юношества забирали своих детей, приговаривая: «Там моровая язва… там сочинения Карамзина более уважают, нежели Библию, и по оным учат детей грамоте"(62).
Но Государь вводит Николая Михайловича в общество Своей любимой сестры Вел. Княгини Екатерины Павловны и, наконец, предлагает Свою дружбу. Карамзину даже намекают на пост министра народного просвещения. В принципе ничего особенного в этом предложении не было, если учесть, что начиная с 1803 г. и вплоть до конца Александрова Царствования этот пост традиционно передавался от одного вольного каменщика к другому (П.В. Завадовский, А.К. Разумовский, А.Н. Голицын, А.С. Шишков)(63). Но с этим назначением что-то не заладилось. И в этом была опять-таки масонская подкладка.
Кстати говоря, применительно к Карамзину следует заметить, что выход из ложи (о котором всё время толкуют) не нужно путать с соперничеством различных масонских лож между собой. Последнее порой можно принять за гонение вольных каменщиков против прежнего своего, оказавшегося неверным, «брата». Не следует забывать также и об искусственной вражде, ради маскировки, против собрата-масона, продвигаемого поближе к власти.
Наказание же за измену, как мы помним, всегда было одно — смерть…
В 1807 г. в С.-Петербурге была основана тайная масонская ложа «Полярная Звезда», создателем которой был немец И.А. Фесслер, по словам также вольного каменщика А.Ф. Лабзина, «выписанный Сперанским в Невскую Академию доктором богословия и профессором восточных языков, — капуцин, сделавшийся лютеранином, и потом реформатор масонства в Берлине"(64). По свидетельству члена этой ложи М.Л. Магницкого, М.М. Сперанский получил из рук И.А. Фесслера «талисман» — перстень, сделавший его полновластным руководителем русских масонов (65) (Магницкий знал, что говорил: он был правителем канцелярии Сперанского, правой его рукой и искренним другом, за что и поплатился, будучи сосланным в Вологду). В «Полярную Звезду», со слов того же Михаила Леонтьевича, входили десятки высокопоставленных чиновников (имена их он называл). «Предполагалось, — писал член этой ложи Ф.М. Гауэншильд (преподаватель немецкого языка, а потом одно время замещавший скончавшегося директора в Царскосельском лицее в бытность там А.С. Пушкина), — основать масонскую ложу с филиальными ложами по всей Российской Империи, в которую были бы обязаны поступать наиболее способные из духовных лиц всех сословий"(66). Пытались ввести в ложу и Н.М. Карамзина, но неудачно. «Не потому ли, — задается вопросом современный исследователь масонства А.И. Серков, — М.М. Сперанский выступил против утверждения знаменитого историографа на посту министра народного просвещения?"(67). Однако, когда И.А. Фесслер в феврале 1811 г. приехал в Москву, среди прочих его регулярно «посещал и сидел подолгу» Н.М. Карамзин (68). Так что не все было так просто и односложно.
А никогда, по сути, не прекращавшиеся контакты Николая Михайловича с Н.И. Новиковым, с которым формально он также давно расстался?..
Вскоре после ареста своего наставника в 1792 г., когда еще велось секретное следствие, Н.М. Карамзин напечатал стихотворение «К милости», в котором меж разнообразных похвал, расточаемых Императрице, четко прочитывался намек на необходимость снисхождения к страждущим (69).
Однако заключение Новикова длилось недолго. Сразу же по восшествии на Престол Императора Павла I в конце 1796 г. последовал Указ, повелевший выпустить на свободу политических преступников: 25-м в списке значился А.Н. Радищев, первым — Н.И. Новиков. Известно, что поселившегося в своем подмосковном Авдотьине+4) Николая Ивановича не раз посещал Н.М. Карамзин, велась между ними и переписка (70). Однако сохранившиеся подробности малоинформативны. Масоны умели хранить тайну.
Сохранился отзыв Н.М. Карамзина о московских мартинистах-новиковцах, написанный для внешних: они «были (или суть) не что иное, как христианские мистики: толковали природу и человека, искали таинственного смысла в Ветхом и Новом Завете, хвалились древними преданиями, унижали школьную мудрость и проч., но требовали истинных христианских добродетелей от учеников своих, не вмешивались в политику и ставили в закон верность к Государю"(71).
Известен также факт заезда Карамзина в Авдотьино перед тем, как отправиться в 1815 г. из Москвы в Петербург для печатания своей «Истории Государства Российского"(72). Нужно полагать, бывший воспитанник получил благословение на предстоящее дело «Авдотьинских старцев» — Новикова и Гамалеи.
Сразу же после кончины учителя Н.М. Карамзин 10 декабря 1818 г. направил Императору Александру I записку, в которой, рассказав о жизни и деятельности Н.И. Новикова (разумеется, в выгодных для него тонах), отметив, что Новиков-де «был жертвою подозрения извинительного, но несправедливого», он обращался с просьбой: «Бедность и несчастье его детей подают случай Государю милосердному вознаградить в них усопшего страдальца…"(73)
Все эти советы Государь вряд ли мог принять к делу. Достаточно вспомнить решительный разговор Императора Александра I с М.М. Сперанским. Вел. Княгиня Екатерина Павловна, женщина проницательного ума и решительного характера, высоко ценимая и любимая Августейшим Братом, говорила: «Сперанский разоряет государство и ведет его к гибели, словом сказать, он преступник, а Брат мой нисколько этого не подозревает"(74). Однако такое поведение Государя объяснялось, скорее всего, наоборот, Его большой информированностью в этом вопросе. Характерна Его реакция на письмо сестры, в котором та сообщала о полученной ею «Записке о мартинистах» гр. Ф.В. Ростопчина. «Ради Бога, — отвечал Император 18 декабря 1811 г., — никогда по почте, если что-либо важное в Ваших письмах, особенно ни одного слова о мартинистах"(75).
На основании фактов мы можем утверждать, что опала Сперанского была вовсе не результатом наговоров, а следствием анализа результатов установленного за всесильным министром, по Высочайшему повелению, наблюдения. В разговоре Государь предложил Сперанскому на выбор: быть преданным суду или отправиться в ссылку. Он выбрал последнее. Хорошо информированный гр. Жозеф де Местр объяснял крушение Сперанского именно принадлежностью его к мартинистам (76).
Для характеристики положения дел в России и в мире в связи с масонством нельзя не привести выдержки из отчета 1810 г. гр. Ж. де Местра Сардинскому королю, при особе которого он состоял: «Не может быть никакого сомнения в том, что существует великая и страшная секта, которая издавна стремится ниспровергнуть все Престолы, и для этой цели с адской ловкостью она заставляет служить ей самих Государей. Вот путь, по которому неизменно и с успехом она следовала. Христианство в Европе неразрывно соединено с Верховной властью; пока не разлучат их между собою, успеха быть не может. Мы не можем восстать против Верховной власти, которая нас может повесить; поэтому начнем с религии и заставим ее презирать. Но и это представляется невозможным до тех пор, пока религию защищает богатое и влиятельное духовенство; прежде всего нужно его обеднить и унизить. Духовенство неустанно проповедует Божественное происхождение Верховной власти, безусловную покорность, неприкосновенность Государей и пр., оно естественный союзник деспотизма. Как заподозрить его в глазах светской власти? Надо представить его врагом ее и для этого при всяком случае вспоминать старую борьбу пап с Государями […] Это учение разрушило уже первую Монархию мира. Если бы она одна пала! Но теперь только мы узнаем, что такое Франция: ее не знали, пока она находилась под властью законных Государей: их недостатки даже обращались в пользу мира […] Я уверяю вас, что моим глазам представляется здесь [в России] то же самое, что мы уже видели, т. е. тайная сила, которая подрывает верховную власть и пользуется для этой цели ею самой, как орудием. Устроена ли эта секта и составляет в полном смысле общество, которое имеет своих вождей и свои законы, или она заключается в естественном согласии множества людей, стремящихся к одной и той же цели, это для меня еще вопрос; но ее действия не подлежат никакому сомнению, хотя деятели и не вполне известны. Способность этой секты очаровывать правительства представляет собою одно из ужаснейших и чрезвычайных явлений, какие только видел мир"(77).
Масонская линия явна и в открытом в 1818 г. Н.М. Карамзиным его салоне в Петербурге. Ядро его составляли литераторы парамасонского «Арзамасского братства», большинство которых сами к тому времени были вольными каменщиками (В.А. Жуковский, А.И. Тургенев, кн. П.А. Вяземский), а также близкий хозяину дома масон гр. И.А. Каподистрия (78) — впоследствии первый президент Греции.
Хозяин салона, отмечали современники, с чрезвычайной искусностью вел свои вечера. Секретарь историографа К.С. Сербинович вспоминал: «Разговор шел обо всех предметах, которые могли интересовать русского гражданина и образованного человека. Новости литературные и политические, общественные и иностранные, вопросы по разным отраслям государственного управления, известия об отсутствующих родных и друзьях, рассказы о временах прошедших Царствований, о тогдашнем состоянии России, о замечательных людях того времени […, все эти предметы сменялись одни другими"(79).
Салон прервал свои занятия с началом предсмертной болезни Н.М. Карамзина в январе 1826 г, возродившись после кончины историографа в следующем году в прежнем своем составе, но уже во главе со вдовой Екатериной Андреевной. Функционируя до кончины последней в 1851 г., он привлекал почти всю петербургскую интеллигенцию.
Именно этот салон сыграл роковую роль в гибели А.С. Пушкина, убитого, как известно, в результате заговора, активную роль в котором принимали масоны. Особая роль в этом семьи Карамзиных, исключая, быть может, одну вдову историографа, совершенно очевидна. Это в достаточной мере выяснилось после того, как были найдены, а затем и опубликованы письма членов этой семьи (80).
Сотворение «Истории»
Однако уже давно пора обратиться к историческим штудиям Н.М. Карамзина.«Я по уши влез в русскую историю, — делился Н.М. Карамзин с И.И. Дмитриевым в письме еще в 1800 г., — сплю и вижу Никона с Нестором"(81). Интерес к истории у него, заметим, тоже шел от учителя. Достаточно вспомнить многотомную новиковскую «Древнюю Российскую Вивлиофику».
Наконец, самая трудоемкая часть работы была завершена. После Царской аудиенции историограф получил чин статского советника, орден св. Анны 1 степени, 60 000 рублей на издание «Истории», а также разрешение печатать ее в Императорской Военной типографии без специальной цензуры.
В феврале 1818 года все восемь томов вышли в свет.
Первое издание «Истории» Н.М. Карамзина вышло огромным для своего времени тиражом: три тысячи экземпляров. Его распродали всего за 25 дней.
Этот с виду не очень-то большой тираж, по словам исследователей, «охватывал всю читающую публику"(82) того времени.
Успех был ошеломляющий.
«Карамзин — наш Кутузов 12-го года, — писал кн. П.А. Вяземский, — он спас Россию от нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие узнали о том в 12-м годе"(83).
«Историю Карамзина, — отмечал В.А. Жуковский, — можно назвать воскрешением прошедших веков нашего народа. По сию пору они были для нас только мертвыми мумиями […] Теперь все они оживятся, подымутся, получат величественный привлекательный образ"(84).
«…Даже светские женщины, — писал А.С. Пушкин, — бросились читать историю своего отечества. […] Несколько времени ни о чем ином не говорили».
Итак, успех был полный. Но впереди был самый страшный том. Ведь центральным в «Истории» Н.М. Карамзина должно было стать изображение Царствования Царя Иоанна Васильевича. Именно эта личность являлась для Николая Михайловича главной, ключевой. Позднее, выражая опасения, он признавался: «…Быть может, что цензоры не позволят мне, например, говорить свободно о жестокости Царя Ивана Васильевича. В таком случае, что будет история?"(85)
Еще в 1811 г., завершая описание событий XV в., историограф писал И.И. Дмитриеву: «Работаю усердно и готовлюсь описывать времена Ивана Васильевича! Вот прямо исторический предмет! Доселе я только хитрил и мудрил, выпутываясь из трудностей. Вижу за собой песчаную степь Африканскую, а перед собою величественные дубравы, красивые луга, богатые поля и пр."(86)
Работа над девятым томом была временно прервана. Всё замерло на 1560 годе. Карамзин решает предварить его выходом первых восьми уже давно написанных им томов. Это, разумеется, был вопрос тактики. В этих книгах нет ничего запретного. Успех их в известной мере предопределен. А после этого запретить девятый том будет крайне сложно. Расчет оказался верным: «Царь, точно известно, сделал несколько замечаний на полях, и Карамзин спросил, следует ли здесь видеть приказ. Александр, однако, боится задеть Своего историографа и «предпочитает печатать, как есть в рукописи». Успех восьми томов, общественная и литературная репутация Карамзина не позволяли остановить девятый (который прозорливо не был включен автором в первый комплект — тогда «ужасы» могли задержать издание, и оно было бы, по выражению самого историка, «павлин без хвоста»)». К тому же «Царское разрешение почти уничтожило «критику справа"…"(87)
«Описываю злодейства Ивашки»
Карамзин читает отрывки из 9-го тома на годичном заседании Императорской Российской академии. Готовит общество к восприятию «ужасов». Еще до этого в той же аудитории официальный историограф позволяет себе произнести такое: «Великий Петр, изменив многое, не изменил всего коренного русского: для того ли, что не хотел, или для того, что не мог, ибо и власть Самодержцев имеет свои пределы"(88). И всё это спокойным ровным тоном. Присутствовавшие слушают. Молчат. Одни с недоумением. Другие с внутренним восторгом.Дальнейшие подробности, как всегда, в письмах:
(И.И. Дмитриеву): «Государь не расположен мешать исторической откровенности; но меня что-то останавливает. Дух времени не есть ли ветер? А ветер переменяется. Вопреки твоему мнению нельзя писать так, чтобы невозможно было прицепиться. Впрочем, мне еще надобно много писать, чтобы дописать Царя Ивана"(89).
(28.11.1818): «Описываю злодейства Ивашки"(90).
(27.1.1819): «Пишу об Ивашке"(91).
(Октябрь 1820): «Вывезу отсюда [из Царского Села] Ермака с Сибирью и смерть Иванову, но без хвоста, который еще требует добрых недель шести работы"(92).
Наконец, 10 декабря 1820 г. девятый том был завершен.
По столице сразу же поползли слухи, что его уже запретили, что не только подогревало интерес, но и вызывало ропот образованного общества (метод с тех пор не раз у нас небезуспешно применявшийся).
Другой элемент рекламы — объявление книготорговцев, написанное, как полагают, рукой самого Карамзина: «Сей девятый том заключает в себе историю Царствования Иоанна Васильевича Грозного с 1560 года по Его кончину: период важный по многим государственным делам, любопытный по разнообразным лицам и происшествиям; в нем изображение ужасного по грозному характеру и деяниям Царя! Сей том обогащен такими историческими сведениями и чертами, которые доныне вовсе не были известны или, по крайней мере, известны весьма сбивчиво и недостаточно».
Том открывался словами: «Приступаем к описанию ужасной перемены в душе Царя и в судьбе Царства».
«Цель свою историк не скрывают, — справедливо пишут современные исследователи, — он дает отрицательный образец — как не следует Царствовать; урок всяким Царям и полезное подспорье просвещенным… «Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его история всегда полезна для Государей и народов…» […] К этим строкам Карамзин дает примечание 762, и читатель легко находит в конце книги: «См. историю французской революции"(93). Намек весьма прозрачный!
Итак, с главной своей задачей — созданием лживого образа Грозного Царя — вольный каменщик Карамзин справился преотлично.
«Предмет вдохновений артиста»
По Карамзину, история России «может быть предметом вдохновений артиста и сильных действий искусства на сердце"(94).К чему приводит такое вненаучное морализаторство истории, писал в свое время известный русский историк И.Е. Забелин: «…Мы судим обыкновенно и делаем строгие приговоры с точки зрения современных нам понятий и нравственных положений. Оттого и путаница в науке. Чтобы, например, осудить Грозного — нужно взвесить всё современное Ему во всех мелочах. Нужно, прежде всего, иметь ясное, отчетливое понятие о нравственном и всех других положениях века, нужно хорошо знать жизнь века. Тогда само собою выяснится и лицо века. А мы, не зная жизни, берем лицо с событиями и судим об нем, как о нашем современнике. Жизнь — если она будет нам известна, укажет, что мог и чего не мог делать человек. Как он грешил против положений века и насколько был свят, т. е. в чистоте соблюдал эти положения, хотя бы на наш взгляд они были дики, чудовищны, нелепы. […] Одним словом, изображение людей и дел должно основываться на нравственных положениях века, действительности тогда существовавшей, а не на общих только психологических и философских теперешних и тоже временных выводах и силлогизмах"(95).
Для самого историографа совершенно явны были противоречия между литературно-художественным принципом, который он исповедовал, и научным принципом, который только и приличествовал настоящему ученому. «Карамзин, — писал Н.Л. Рубинштейн, — нашел этому противоречию своеобразное разрешение, разделив свою историю на две самостоятельные части. Основной текст — литературное повествование — сопровождался в приложениях самостоятельным текстом документальных примеча-ний"(96). В некоторых томах примечания много обширнее текста непосредственно самой «Истории».
«…Тот самый критический материал, который содержится в примечаниях, — отмечают исследователи, — остается неотраженным в самой «Истории», остается за рамками повествования. В плане последнего Карамзину важны не критика источников и раскрытие внутреннего содержания явлений. Он берет из источника только факт, явление само по себе. Этот разрыв между примечаниями и текстом переходит иногда и в прямое противоречие, так как эти две части работы Карамзина подчинены двум разным принципам или требованиям. […] Критика текста вообще не переходит у Карамзина в критику легенды; легенда, напротив, — самый благодарный материал для художественного украшения рассказа и для психологических рассуждений"(97).
Но реально-то читали именно первое литературное повествование.
«Дело в том, — пояснял Н. Я. Эйдельман, — что Татищева, Щербатова не читали (за исключением узкого круга знатоков). Для большинства читающей публики — в том числе для круга Пушкина, декабристов — Карамзин станет действительно первым. […] Ни один последующий исторический труд, пусть много более совершенный, не мог иметь подобного значения, не мог быть первооткрывателем; как не может быть «колумбовым плаванием» короткий бросок через океан суперсовременного лайнера"(98).
Но и с самими «учеными» примечаниями Н.М. Карамзина не всё так просто.
Современные исследователи раскрыли приемы фальсификации, широко применявшиеся Карамзиным в его «Истории».
«Весьма показательны для творческой лаборатории Карамзина, — пишет историк В.П. Козлов, — серьезные «текстологические лукавства», подмеченные еще Н.И. Тургеневым, Н.С. Арцыбашевым. Ф.В. Булгариным. Их можно разделить на два типа. Для первого характерно исключение в «Примечаниях» тех мест источников, от которых Карамзин отступал в повествовании. В этих случаях историограф в «Примечаниях» предпочитал ограничиться общей ссылкой на источник […] Другой тип «текстологических лукавств» историографа — публикация в «Примечаниях» только тех частей текстов источников, которые соответствовали его повествованию, и исключение мест, противоречивших этому"(99).
Были, правда, и такие источники, которые вдохновляли Н.М. Карамзина. Так, сочинения перебежчика и изменника кн. Андрея Курбского (по словам современных либералов — первого русского диссидента), по свидетельству уже упоминавшегося нами академика С.О. Шмидта, «покорили Карамзина с тем большей легкостью, что укладывалось в облюбованную им схему русского исторического процесса […] Рассказ Карамзина, в свою очередь, пленил последующие поколения и неоднократно повторялся в трудах историков и литературоведов…"(100)
Другим источником для подкрепления концепции Н.М. Карамзина относительно Царя Иоанна Васильевича были сочинения иностранцев. «…Кажется странным, — писал Ф.В. Булгарин, разбирая 9-й том «Истории», — что Маржерет, Петрей, Бер, Паерле, многие польские писатели и подлинные акты приводятся по произволу, в подкрепление мнений почтенного историографа, без всякого доказательства, почему в одном случае им должно верить, а в другом — не верить"(101).
Что касается «идеологии» «Истории», то «монархизм», о котором пишут применительно к ней, не более чем чисто внешняя маскировка ее подлинной сути. Николай Михайлович был, разумеется, противником Самодержавной Монархии в точном смысле этого понятия. Он был сторонником просвещенной Монархии, противником всего того, что нарушало право дворянства на соучастие во власти. «…Перенося этот дворянско-монархический принцип на события более отдаленного прошлого, — отмечают исследователи, — Карамзин в свете конфликта Царя с дворянством рассматривает Царствование Ивана Грозного…"(102) Основным стержнем тут была «дворянская симпатия [Карамзина] к боярской оппозиции самовластию Ивана Грозного"(103).
И эти убеждения официального историографа были хорошо известны Императору Николаю I. Декабрист Н.И. Лорер приводил слова тогда еще Великого Князя Николая Павловича, сказанные им одному генералу по поводу Н.М. Карамзина: «Негодяй, без которого народ не догадывался бы, что между царями есть тираны"(104) (на точность передачи слов рассчитывать, конечно, не приходится, тенденция мемуариста налицо, но суть все-таки понятна).
Особую ценность для нас представляют отзывы об «Истории» Н.М. Карамзина, лишь по недоразумению считающегося до сих пор историком, авторитетных ученых.
Уже младшие современники историографа, специалисты-историки выступили с критическими отзывами.
Так, по замечанию М.Т. Каченовского, описанные Н.М. Карамзиным похождения Марины Мнишек «могут быть чрезвычайно занимательны в романе, казаться сносными в биографии», но едва ли «годятся для Истории Государства Российского"(105).
Друзья Карамзина, обладавшие неограниченным доступом, как сейчас говорят, к средствам массовой информации, реагировали немедленно: они объявили Каченовского «нравственным защитником» Царя Иоанна Грозного (106) (знакомый почерк, не правда ли?).
«Карамзин, — подчеркивал Н.А. Полевой, — велик как художник, живописец […] Как критик Карамзин только мог воспользоваться тем, что до него было сделано […] Как философ он имеет меньшее достоинство, и ни на один философский вопрос не ответят мне из его истории"(107).
«Тут у Полевого много верного, — вынуждены соглашаться даже современные апологеты Карамзина. — Действительно — как доходит до дела, до описания событий, красноречивый рассказ Карамзина сильнее его теорий. […]…Снова и снова серьезные упреки в недостатке философии, теории: сказочки вместо подлинной истории! […] Линия Полевого к началу ХХ столетия укрепилась […] Акции Карамзина-историка в глазах его коллег постоянно снижались…"(108)
А вот как оценивал, к примеру, мастерство писателя Н.М. Карамзина и вполне художественных персонажей его «Истории» известный русский ученый проф. В.О. Ключевский:
«Карамзин смотрит на исторические явления, как смотрит зритель на то, что происходит на театральной сцене. Он следит за речами и поступками героев пьесы, за развитием драматической интриги, ее завязкой и развязкой. У него каждое действующее лицо позирует, каждый факт стремится разыграться в драматическую сцену. […]
Герои Карамзина действуют в пустом пространстве, без декораций, не имея ни исторической почвы под ногами, ни народной среды вокруг себя. Это — скорее воздушные тени, чем живые исторические лица. Они не представители народа, не выходят из него; это особые люди, живущие своей особой героической жизнью, сами себя родят, убивают один другого и потом куда-то уходят, иногда сильно хлопнув картонной дверью. […]
Они говорят и делают, что заставляет их говорить и делать автор, потому что они герои, а не потому, что они герои, что говорят и делают это. […] Но лишенные исторической обстановки, действующие лица у Карамзина окружены особой нравственной атмосферой: это отвлеченные понятия долга, чести, добра, зла, страсти, порока, добродетели. Речи и поступки действующих лиц у Карамзина внушаются этими понятиями и ими же измеряются […]…Карамзин не заглядывает за исторические кулисы, не следит за исторической связью причин и следствий, даже как будто неясно представляет себе, из действий каких исторических сил слагается исторический процесс и как они действуют. […] Зато нравственная правда выдерживается старательно: порок обыкновенно наказывается, по крайней мере всегда строго осуждается, страсть сама себя разрушает и т. п. Взгляд Карамзина на историю строился не на исторической закономерности, а на нравственно-психологической эстетике. […]…Особенности его духа, развитые его литературной деятельностью, впечатлительность без анализа впечатления, изобразительность без чутья движения, процесса. […]
Цель труда Карамзина морально-эстетическая: сделать из русской истории изящное назидание […] в образах и лицах. Поэтому у него события — картины, исторические деятели либо образцы мудрости и добродетели, либо примеры обратного качества. Назидательная тенденция побуждает рисовать явления с поучительной стороны, а как источники не дают для того материала, то восполнять их психологической выразительностью. Восстановить психологию давно минувших деятелей — одна из важнейших задач исторического изучения. Но как Карамзин этого и не пытался сделать, то его психология — просто подсказывание историческому лицу своих собственных чувств и мыслей. […] Нет критики (источников, ни критики) фактов (вместо первой — обширные выписки в примечаниях), вместо второй — моральные сентенции или похвальные слова […] Карамзин не изучал того, что находил в источниках, а искал в источниках, что ему хотелось рассказать живописного и поучительного. Не собирал, а выбирал факты, данные"(109).
Еще более подробный и глубокий анализ ценности трудов Н.М. Карамзина как историка содержится в книге известного советского ученого, специалиста по историографии Н.Л. Рубинштейна (1894−1963), допущенной в свое время в качестве учебного пособия для исторических факультетов университетов.
Анализируя «Историю» Карамзина и его собственные высказывания, Николай Леонидович отмечал: «…На первом месте поставлена политико-назидательная задача; история для Карамзина служит нравоучению, политическому наставлению, а не научному познанию. […] Живописность, искусство — таков второй элемент, характеризующий исторические взгляды Карамзина. […]…История России богата героическими яркими образами, она — благодарный материал для художника. Показать ее в красочном, живописном стиле — основная задача историка; его средства — «порядок, ясность, сила, живопись»; в истории искусство должно «ознаменовать себя приятным для ума образом». Более откровенный в своей переписке, Карамзин в ней с еще большей определенностью применяет художественную мерку к историческим явлениям. […]
…Для Карамзина вопрос не в самой причине… события. Само событие служит ему лишь отправной точкой, внешним поводом, идя от которого он развивает свои психологические характеристики и морализирующие и сентиментальные рассуждения; люди и события — тема для литературного поучения. И при этом, также в духе психологического прагматизма 18 в., эти рассуждения ведутся, конечно, в соответствии с представлениями и воззрениями самого автора и его эпохи. […]
Психологизм для Карамзина не только средство объяснения фактов, но и самостоятельная литературная тема, характер литературного стиля. Исторический факт превращается в психологический сюжет для литературного творчества, уже нисколько не связанного документальным обоснованием"(110).
К сожалению, гипноз имени Карамзина на русских профессиональных историков не рассеялся и по сей день. Так, его ошибочная датировка выступления Ермака в поход на Сибирь, принятая в свое время С.М. Соловьевым, без элементарной критической проверки источников, «стала своего рода аксиомой и прочно утвердилась на страницах монографий и учебников"(111).
Именно Н.М. Карамзин закрепил в сознании современников и даже некоторых историков клевету, пущенную еще немецкими авантюристами Таубе и Крузе, о том, что одна из жен Царя Иоанна Васильевича — Марфа Васильевна Собакина, дочь коломенского сына боярского — была якобы дочерью простого новгородского купца (112).
Были вещи и посерьезнее. Предвзятая концепция «историографа» о воцарении первых Романовых вводит в заблуждение и до сих пор. «Представление известного историка о Михаиле как о тихом и боязливом отроке, управлявшем государством с помощью отца Филарета, — пишет современный исследователь вопроса, — надолго закрепилось в исследовательской литературе. При этом никто не задумывался над тем фактом, что в момент прихода Михаила к власти отца рядом с ним не было, он находился в польском плену. Когда в 1619 г. Филарет вернулся в Россию, с основными последствиями Смуты уже было покончено, страна уверенно двигалась по мирному пути. […]…Из 32 лет правления Михаила Феодоровича только 14 приходятся на соправительство с отцом, а самые трудные первые шесть лет Он был на Троне один"(113).
Вытекающая из приведенных примеров проблема была обозначена в работах известного современного историка С.О. Шмидта: «…Историки, как правило, специально не исследовали, доверяя нескольким строчкам в примечаниях «Истории» Карамзина"(114).
Наверняка и ныне найдутся защитники Карамзина, понимая, что вместе с его внешним авторитетом рушится и легенда, созданная им, до сих пор худо-бедно служащая разнообразным интересам.
Для успокоения таковых приведем написанные еще современниками историографа «Заповеди карамзинистов»:
1. Карамзин есть автор твой, да не будет для тебя иных авторов, кроме его.
2. Не признавай ни одного писателя ему равным…
3. Не произноси имени Карамзина без благоговения.
4. Помни сочинения Карамзина наизусть…
5. Чти Русского путешественника и Бедную Лизу, да грустно тебе будет и слезлив будешь на земле…
6. Не критикуй!
7. Не сравнивай!
8. Не суди!
9. Не говори об Истории правды.
10. Не прикасайся до переводов его, не трогай сочинений его, ни «Похвального слова» его, ни «Пантеона» его, ни Марфы-Посадницы его, ни Наталии, боярской дочери его, ни всего Путешествия его, ни всего елико Николая Михайловича"(115).
Ну, а если серьезно, то следствием по делу декабристов 1825—1826 гг. было установлено, что «История» Карамзина, и в особенности девятый ее том, послужили для государственных преступников одним из «источников вредных мыслей"(116).
Сам Карамзин, как известно, осудил (разумеется, мягко) декабристов: «Заблуждения и преступления этих молодых людей суть заблуждения и преступления нашего века"(117). Но сделал это уже после восстания, закончившегося неудачей. Что, заметим, нисколько не противоречит принадлежности его и их к масонству. Вспомним высокопоставленного вольного каменщика М.М. Сперанского, бывшего одним из главных членов учрежденного над преступниками (и одновременно над его «братьями») суда, принявшего особое участие в составлении приговора над ними. Пятерых, напомним, он прочил на четвертование, 31 — к отсечению головы, других — к каторжным работам: от вечных до двухлетних. Император Николай Павлович, как известно, существенно смягчил наказание. О внутримасонских причинах такой жестокости Сперанского давно и подробно рассказано (118).
Символично, что сам Карамзин скончался вследствие простуды, полученной им на улицах и площадях столицы 14 декабря 1825 г. — в день декабристского бунта на Сенатской площади. 22 мая 1826 г. историографа не стало.
Тем временем государственные преступники коротали свои дни (некоторые из них — последние) с девятым томом его «Истории». Его читает К.Ф. Рылеев, а М.А. Бестужев набрасывает на своем экземпляре тюремную азбуку для перестукивания с соседями…
* * *
О подобного сорта исторических сочинениях часто размышлял гр. Л.Н. Толстой. Приведем записи из его дневника от 4−5 апреля 1870 г.:Но как же так ряд безобразий произвели великое единое государство? […]
…Читая о том, как грабили, правили, воевали, разоряли (только об этом и речь в истории), невольно приходишь к вопросу: что грабили и разоряли? […] Кто и как кормил хлебом весь этот народ? […] Кто воспитывал и рожал этих людей единого корня? Кто блюл святыню религиозную, поэзию народную, кто сделал, что Богдан Хмельницкий предался России, а не Турции и Польше? […]
Не только подробностей всех о человеке нет, но из миллионов людей об одном есть несколько недостоверных строчек, и то противуречивых.
Любви нет и не нужно, говорят. Напротив, нужно доказывать прогресс, что прежде всё было хуже.
Как же тут быть? […] Что делать истории?
Быть добросовестной. […]
…Первым условием истории должна быть ясность, простота, утвердительность, а не предположительность"(119).
Сноски
+1) Среди его воспитанников был В.А. Жуковский. Он жил в семье И.П. Тургенева, а учился в Благородном пансионе при Московском университете под руководством другого известного мартиниста М.М. Хераскова. Все сыновья И.П. Тургенева впоследствии также стали масонами. Старший Александр отвезет позднее А.С. Пушкина в Лицей, а много лет спустя проводит его тело в последний путь. Николай и Сергей участвовали в заговоре декабристов и бежали за границу, причем последний в результате заболел психически и скончался в Париже.
+2) Для христианина совершенно невозможно, когда речь идет о иудеях-талмудистах, писать это слово с прописной буквы. В основании такого взгляда — обращенные к иудеям слова Спасителя: «Ваш отец диавол» (Ин. 8, 44). — С.Ф.
+3) Другого члена масонской ложи, в которой состоял Михаил Николаевич, М.Л. Магницкого, также двигали «во власть»: 14 июня 1817 г. его назначили Симбирским гражданским губернатором (и снова этот город!). Одно из первых его там деяний была речь при открытии в Симбирске Библейского общества. По свидетельству Карамзина, она стала известна и «полюбилась» Императору Александру I. Правда, ставка на Магницкого вольных каменщиков оказалась ошибочной. Именно в Симбирске у Михаила Леонтьевича произошел духовный перелом, и вчерашний «фармазон» превратился в яростного гонителя разрушителей России (Минаков А.Ю. Охранитель народной нравственности: православный консерватор М.Л. Магницкий // Исторический вестник. Научный журнал. М.-Воронеж. 2000. N 3−4 (7−8). С. 200−201).
+4) Характерно, что именно с этим селением, где были погребены Н.И. Новиков и его ближайший друг С.И. Гамалея, связано возрождение в России масонства уже в наши дни. (См.: Воробьевский Ю, Соболева Е. Пятый ангел вострубил. Масонство в современной России. М. 2002).
Примечания
(1) Шмидт С.О. Россия Ивана Грозного. С. 217.
(2) Михайлова Р.Ф. Историзм картины И.Е. Репина «Иван Грозный и сын Его Иван» С. 15. Формальным (но и только!) основанием для этого являются воспоминания художника: Репин И.Е. Далекое близкое. С. 89.
(3) Михайлова Р.Ф. Историзм картины И.Е. Репина «Иван Грозный и сын Его Иван». С. 14.
(4) Леонтьева О. Иван Васильевич меняет физиономию. Грозный эпохи Великих реформ. С. 31−32.
(5) Манягин В.Г. Апология Грозного Царя. Критический обзор литературы о Царе Иоанне Васильевиче Грозном. М. 2004. С. 90.
(6) Погодин М.П. Николай Михайлович Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. Материалы для биографии. Ч. 1. М. 1866. С. 68−69.
(7) Сахаров В.И. Иероглифы вольных каменщиков. М. 2000. С. 167.
(8) Там же. С. 172.
(9) Россия перед Вторым Пришествием. Т. 1. СПб. 1998. С. 343.
(10) Серафимово послушание. Жизнь и труды Н.А. Мотовилова. М. 1996. С. 144−146. См. также: Записки Николая Александровича Мотовилова, служки Божией Матери и преподобного Серафима. М. 2005. С. 123.
(11) Фомин С.В. Григорий Распутин: расследование. Наказание правдой. М. 2007. С. 43−45.
(12) Улыбин В. Яко ад сокрушилися… СПб.-М. 2002. С. 106.
(13) Там же. С. 122.
(14) Болотов А.Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Т. 3. СПб. 1872. Стб. 935.
(15) Лонгинов М.Н. Новиков и Шварц. Материалы для истории русской литературы в конце 18 века // Русский вестник. 1857. Т. 11. С. 567.
(16) Сахаров В.И. Иероглифы вольных каменщиков. С. 205−206.
(17) Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л. 1984. С. 465.
(18) Болотов А.Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Т. 3. Стб. 932−933.
(19) Россия перед Вторым Пришествием. Т. 1. С. 171.
(20) Тимощук В.В. Пастор Виганд. Его жизнь и деятельность (1741−1808) // Русская старина. 1892. v 6. С. 561−562.
(21) Будяк Л.М. Новиков в Москве и Подмосковье. М. 1970. С. 80, 86.
(22) Русский архив. 1875. N 7. С. 285.
(23) Русская старина. 1901. N 1. С. 48.
(24) Тихонравов Н.С. Четыре года из жизни Карамзина // Русский вестник. 1862. Т. 38. v 4. С. 741.
(25) Дмитриев И.И. Сочинения. М. 1986. С. 290.
(26) Карамзин Н.М. Сочинения. Т. 2. СПб. 1848. С. 515.
(27) Брачев В.С. Масоны и власть в России. М. 2003. С. 180.
(28) Сахаров В.И. Иероглифы вольных каменщиков. С. 123.
(29) Там же. С. 167.
(30) Там же. С. 172.
(31) Сахаров Вс. «Под знамем [sic!] я стою багровым…» Николай Карамзин и вольные каменщики // Родина. 1995. N 2. С. 75.
(32) Сахаров В.И. Иероглифы вольных каменщиков. С. 122−123.
(33) Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. Т. 19. Вып. 2. М. 1960. С. 150.
(34) Лотман Ю.М. Колумб русской истории // Карамзин Н.М. История Государства Российского. Кн. 4. М. 1988. С. 7.
(35) Карамзин Н.М. Рассуждение философа, историка и гражданина // Московские ведомости. 1795. N 97.
(36) Дудаков С. Ю. Петр Шафиров. Иерусалим. 1989. С. 66−98. См. также: Нелидов Ю. А. О потомстве барона Петра Павловича Шафирова // Русский евгенический журнал. 1925. Т. 3. N 1. С. 61−65; Любимов С. В. Предки графа С. Ю. Витте // Там же. 1928. N 4. С. 203−213.
(37) Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Повести. С. 137−138.
(38) Там же. С. 139.
(39) Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Повести. С. 365−366.
(40) Сахаров В.И. Иероглифы вольных каменщиков. С. 124. См. также: Сахаров В.И. Союз ума и фурий. Великая французская революция глазами романтиков // Московский вестник. 1997. N 1.
(41) Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Повести. С. 564.
(42) Там же. С. 565−566.
(43) Макогоненко Г. П. Николай Карамзин и его «Письма русского путешественника». С. 22.
(44) Храповицкий А.В. Дневник. СПб. 1874. С. 338.
(45) Брачев В.С. Масоны и власть в России. С. 195−196.
(46) Там же. С. 209−211.
(47) Сахаров В.И. Иероглифы вольных каменщиков. С. 118−119.
(48) Там же. С. 205.
(49) Записка о мартинистах, представленная в 1811 году графом Ростопчиным Великой Княгине Екатерине Павловне // Русский архив. 1875. N 9. С. 76−77.
(50) Сахаров В.И. Иероглифы вольных каменщиков. С. 123.
(51) Там же.
(52) Эйдельман Н.Я. Последний летописец. С. 30, 70 213−214.
(53) Там же. С. 214.
(54) Брачев В.С. Масоны и власть в России. С. 180.
(55) Там же. С. 213−214.
(56) Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Повести. С. 63.
(57) Сахаров Вс. «Под знамем [sic!] я стою багровым…» Николай Карамзин и вольные каменщики. С. 78.
(58) Сахаров В.И. Иероглифы вольных каменщиков. С. 115.
(59) Свободные часы. 1763. N 1. С. 25.
(60) Русская старина. 1907. N 5. С. 423.
(61) Эйдельман Н.Я. Последний летописец. С. 44, 75.
(62) Вадим Кожинов в интервью, беседах, диалогах и воспоминаниях современников. М. 2005. С. 252.
(63) Эйдельман Н.Я. Последний летописец. С. 79.
(64) Серков А.И. История русского масонства 19 века. СПб. 2000. С. 299.
(65) Там же. С. 70, 71.
(66) Минаков А.Ю. Охранитель народной нравственности: православный консерватор М.Л. Магницкий // Исторический вестник. Научный журнал. М.-Воронеж. 2000. N 3−4 (7−8). С. 221.
(67) Серков А.И. История русского масонства 19 века. С. 73.
(68) Там же. С. 71.
(69) Там же. С. 78.
(70) Будяк Л.М. Новиков в Москве и Подмосковье. С. 103.
(71) Там же. С. 113, 125.
(72) Сахаров В.И. Иероглифы вольных каменщиков. С. 125−126.
(73) Сахаров Вс. «Под знамем [sic!] я стою багровым…» Николай Карамзин и вольные каменщики. С. 78.
(74) Материалы для истории русского общества 18 века. Несколько замечаний о Н.И. Новикове // Ешевский С.В. Сочинения. Ч. 3. М. 1870. С. 415.
(75) Деятели и участники в падении Сперанского. Неизданная глава из «Жизни графа Сперанского» бар. М.А. Корфа. (Из бумаг академика А.Ф. Бычкова) // Русская старина. 1902. Март. С. 474.
(76) Вел. Кн. Николай Михайлович. Переписка Императора Александра I с сестрой Великой Княгиней Екатериной Павловною. СПб. 1910. С. 60.
(77) Попов А.Н. Граф де Местр и иезуиты в России. Эпизод из посмертного сочинения А.Н. Попова об истории Двенадцатого года // Русский архив. 1892. Кн. 2. С. 165.
(78) Там же. С. 162.
(79) Бокова В.М. Эпоха тайных обществ. Русские общественные объединения первой трети 19 в. М. 2003. С. 179. О принадлежности этих лиц к масонству см.: Серков А.И. Русское масонство 1731−2000. Энциклопедический словарь. М. 2001.
(80) Бокова В.М. Эпоха тайных обществ. С. 179−180.
(81) Пушкин в письмах Карамзиных 1836−1837 годов. М.-Л. 1980.
(82) Погодин М.П. Николай Михайлович Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. Материалы для биографии. Ч. 2. М. 1866. С. 4.
(83) Эйдельман Н.Я. Последний летописец. С. 47.
(84) Цит. по: Рубинштейн Н.Л. Русская историография. С. 186.
(85) То же. С. 186.
(86) Эйдельман Н.Я. Последний летописец. С. 115.
(87) Письма Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву. Т. 2. СПб. 1866. С. 154.
(88) Там же. С. 173.
(89) Там же. С. 164.
(90) Там же. С. 163.
(91) Там же. С. 164.
(92) Там же.
(93) Там же. С. 172.
(94) Карамзин Н.М. Сочинения. Т. 3. СПб. 1848. С. 551.
(95) Забелин И.Е. Дневники. Записные книжки. С. 258.
(96) Рубинштейн Н.Л. Русская историография. С. 175.
(97) Там же. С. 177.
(98) Эйдельман Н.Я. Последний летописец. С. 47−48.
(99) Козлов В.П. Н.М. Карамзин — историк // Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. 4. М. 1988. С. 24.
(100) Шмидт С.О. Россия Ивана Грозного. С. 347.
(101) Булгарин Ф. В. Критический взгляд на 10 и 11 тома «Истории Государства Российского» сочинения Н.М. Карамзина // Северный архив. СПб. 1822. Ч. 14. С. 193.
(102) Рубинштейн Н.Л. Русская историография. С. 181.
(103) Там же. С. 184.
(104) Лорер Н.И. Записки декабриста. С. 60.
(105) Каченовский М.Т. От Киевского жителя к его другу // Вестник Европы. Ч. 54. 1829.
(106) Эйдельман Н.Я. Последний летописец. С. 167.
(107) Московский вестник. 1829. Ч. 12.
(108) Эйдельман Н.Я. Последний летописец. С. 215, 218.
(109) Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. С. 133−136.
(110) Рубинштейн Н.Л. Русская историография. С. 173, 178.
(111) Скрынников Р.Г. Сибирская экспедиция Ермака. Новосибирск. «Наука». 1982. С. 81.
(112) Зимин А.А. Опричнина. М. 2001. С. 278.
(113) Морозова Л.Е. Россия на пути из Смуты. Избрание на Царство Михаила Феодоровича. М. 2005. С. 6.
(114) Шмидт С.О. Россия Ивана Грозного. С. 45.
(115) Эйдельман Н.Я. Последний летописец. М. 2004. С. 58−59.
(116) Там же. С. 174.
(117) Там же. С. 198.
(118) Гр. С.Д. Толь. Ночные братья. Масонское действо. М. 2000. С. 169−177.
(119) Толстой Л.Н. Собр. соч. в 22 томах. Т. 21. М. 1985. С. 265−267.
http://www.rv.ru/content.php3?id=7101
http://www.rv.ru/content.php3?id=7100
