 |
| Русское Воскресение | Владимир Илляшевич | 27.09.2007 |
«Люди тёмные, никому неизвестные, не имеющие мыслей и чистосердечных убеждений, правят мнениями и мыслями людей, и газетный листок, признаваемый лживым всеми, становится нечувствительным законодателем не уважающего его человека. Что значат все незаконные эти законы, которые видимо, в виду всех, чертит исходящая снизу не чистая сила, — и мир это видит весь и, как очарованный, не смеет шевельнуться? Что за страшная насмешка над человечеством!».
Н. В. Гоголь
«Только правда, чистая правда и беззаветное следование своему незапятнанному инстин кту пробивается до здоровой сердцевины, которую книжный разум и общение с неправдой как бы спрятали в грязные лохмотья».
Ф.И.Тютчев
В конце 1980-х болгарка Ванга говорила, что «в Эстонии прольётся кровь». Пролилась таки. Во время массовых беспорядков в вечер 26 апреля был убит русский паренёк, гражданин России Дмитрий Ганин, который мечтал стать студентом-архитектором. Он был родом из причудского городка Муствеэ (истор. назв.: Посад Черный). В середине мая, по подозрению в нападении на юношу Дмитрия, были задержаны два эстонских парня, два «панка» — Янек, по кличке «Виннету», 27 лет, и Яак, по кличке «Длинный», 23 лет.Утром 27 апреля Эстония проснулась другой. Всем стало очевидно, что разговоры о межнациональной интеграции в стране годами служили лишь пропагандистским целям. Эстонские политики-этнократы толка из года в год вели дело в одном направлении — повышения уровня собственного достоинства и благосостояния через унижение русского и русскоговорящего населения, путем вытеснения его на более низкие социальные ступени. Вместо интеграции работала программа ползучей ассимиляции, о чём говорилось публично не один раз. Это, во многом, удалось. Недалеко не во всём. Да, общий уровень жизни эстонцев примерно на 40% выше, а наркоманов и асоциалов больше среди неэстонцев, что говорит о большем социальном неблагополучии русскоговорящего населения. Финансирование культурных потребностей русского и русскоговорящего населения на порядок меньше, нежели финансирование эстонской культуры и это без всякого учета пропорционального вклада русских и русскоговорящих налогоплательщиков в бюджеты государства и местных самоуправлений. Полным ходом осуществляется процесс «мягкой» фактической ликвидации школ с русским языком обучения. Таков итог политики скрытого этно-социального апатреида, политики разделения общества с использованием этно-языкового фак тора с целью обеспечить «своим» более высокое социально-экономическое положение. Однако же, расчеты на ассимиляцию без реакций протеста оказались пустыми. Какова же разница между декларируемой в Эстонии интеграцией и реальной интеграцией? Формула очень проста: для всех должны действовать гражданско-правовое и социально-экономическое равноправие, равные стартовые условия вне зависимости от национальности и прочих индивидуальных характеристик. Но в культурно-языковой среде для этно-языковых сообществ предпочтителен своего рода «культурный национализм» и взаимообмен, а не сращивание. Увы, пятнадцать лет проводилась политика диаметрально противоположная. Русское и русскоговорящее население было лишено гражданско-правового равноправия, осуществлялась его социально-экономическая геттоизация, фактическое подавление культуры, языка и образования. Вспоминается, как в 1996 году один очень известный и влиятельный эстонский политик на мой вопрос, когда же будет обеспечено для русской части на рода Эстонии равноправие в гражданско-правовом смысле, ответил, смеясь, что, мол, когда всё нажитое Эстонией «поделим между собой, без русских». Мол, «пирог» и без того небольшой. Вот так, откровенно и цинично. А что, таким образом проявляет себя радикальный национализм? Именно так считает подавляющее большинство аналитиков, в том числе российских, характеризуя правящие верхи прибалтийских республик и основную часть политических сил этих стран, как «радикал-националистические». Тем временем, смею предположить, что обвинение в адрес эстонцев или латышей в сугубом национализме, если хотите, в трайбализме, всё же не является вполне обо снованным. По большому счету. Достаточно будет лишь задаться вопросом, а куда исчезает этот радикальный национализм, когда речь заходит о взаимоотношениях прибалтийских республик с Западом, да и вообще с любым государством и народом, кроме русского и братского ему белорусского. На поверку оказывается, что весь ради кализм неприятия и даже, порой, зоологической ненависти сосредотачивается лишь на одной национальной фобии — в отношении русских и России. Словом речь идет о русофобии. И только о ней. Причем, на бытовом уровне среди национально мыслящих эстонцев откровенных русофобов надо постараться найти. Эстонцы, как и дру гие финно-угорские народы, в целом весьма миролюбивы и терпимы. Не странная ли «избирательность» национализма?
Тем временем, среди правящей верхушки и в управляемых ею эстонских СМИ, включая изрядную часть русскоязычных, русофобия стала нормой поведения и образа мысли. Дело доходит до анекдотичности, до абсурда. К примеру, когда американские астронавты прибывают на российскую космическую станцию, то, согласно эстонских СМИ, они прилетают на «международный» орбитальный комплекс. У «лапотной» России, дескать, не может быть космонавтики. Когда на Эстонию надвигается непо года, то эстонские синоптики в публичных выступлениях оперируют сторонами све та. Кроме одного случая — когда ненастье идет с востока, то оно приходит…из России. А вот хорошая погода — именно «с востока». Нагнетая ужасы по поводу «русского то талитаризма и империализма», народу поясняют, что «даже рецепты тортов, диктовались Москвой». Правда, о том, что советские ГОСТы требовали, чтобы в креме было масло, а не маргарин, а в колбасе не менее 40−60% мяса, а не соевых и прочих добавок, умалчивается. При этом, этих господ ничуть не удручает сегодняшнее тотальное на вязывание «евросоюзовских» стандартов. Например, пару лет назад Брюсселем всем приказано было считать овощ-морковку фруктом (!), потому что где-то в средиземноморских странах из этого корнеплода варенье делают. В Эстонии с готовностью и к вящему удивлению эстонского исконно крестьянского народа объявили морковку фруктом и никаких гвоздей. Все согласны без возражений. Не положено было при вступлении страны в ЕС иметь излишки сахара, но они оказались быть в эстонских частных фирмах. Плати штраф на многие десятки миллионов. И платят! Конечно, не фирмы, а государство, за счет налогоплательщиков, то есть из кармана всего народа Эстонии. Без различий в национальности и без малейшего ропота. Говорят о «совет ской оккупации прибалтийских стран», не задумываясь о том, что теперь нет на это у них никакого морального права. В особенности, после того, как по сигналу западных покровителей, с готовностью приняли участие, конечно, посильное, по малости сил своих, в агрессии против Ирака и Афганистана, в оккупации этих стран. За что гибнут эстонские парни в далёких южных пустынях, какое им дело до того как живут неведомые доселе потомки древних шумеров никто толком объяснить не в состоя нии. Кроме того, что участие в оккупации далёких от Балтики стран есть пресловутое приобщение к европейству. Равно как лакейское подобострастие перед всем, что исходит из Запада. Такое вот утешение и признание. Нет, не так себя ведут настоящие националисты, коих в Эстонии не так много, тем более тех, кто радикальны в своей гипетрофированной любви к отечеству.
Одной из причин удаления памятника Освободителям Таллина стало то, что советский мундир этого эстонского бойца ассоциировался с Россией, с русскими и победой восточноевропейской державы над нацистским монстром, порожденным западной Европой. Ибо основные тяготы освобождения всей Европы от нацизма вынес на своих плечах всё-таки русский солдат. Об этом сугубо русофобском мотиве офици альный Таллин предпочитает помалкивать. Словом, о России и русских либо ничего, либо плохо. Такая повседневная и нескончаемая «промывка мозгов» населению и то тальная обработка молодежи, с самых её младых ногтей, продолжается с конца 80-х — начала 1990-х годов до наших дней. И всё же спросим себя: мы имеем дело с национализмом? Вряд ли. Ведь в ведущих западных странах весьма схожая картина. Но там царствует вовсе не националистическая, а либеральная идеология с ее мондиалист-ской концепцией и апологетикой манихейства. Действительные правители Европы, строящие очередную «вавилонскую башню», внерелигиозны и даже антирелигиозны в широком, цивилизационном смысле слова. Именно здесь, в апофеозе идеологии «личного успеха», ради которого «всё позволено», прячутся корни двойных стандар тов, лжи и обмана, которыми кормят общество тотально подконтрольные СМИ. В прибалтийских республиках у власти стоят их младшие братья по разуму — местные радикал-либералы, одевшие на себя национальные одежды. Либеральному радика лизму сопутствует низкий уровень религиозности в широком смысле этого понятия. Любопытно отметить, что степень религиозности эстонцев очень низок. Верующими себя считают примерно 10% от всех эстонцев. Нынешняя нерелигиозность эстонцев — предмет для особого разговора. Здесь же скажем лишь, что такое состояние душ стало хорошим подспорьем для возрастания уровня маргинальности. Отказ от тради ционных ценностей ведет к возникновению вакуума, который начинает заполняться привносимыми извне иными ценностями. Русофобия же являет собой просто не про сто инструмент, своего рода оружие, ибо важно при этом иметь ввиду, что именно русофобия выражает принципиальную несовместимость традиционных цивилиза ционных ценностей (в лице России с её соборностью и православной парадигмой), с одной стороны, и идеологии воинствующего либерализма, с другой. Национализм используется только как побудительный мотив и эффективное средство манипуляции общественным мнением. И средство, надо сказать, действенное. Однако же, думает ся, что мыслящей части общества следует сосредоточиться не на теме прибалтийского национализма, а на исследовании влияния идеологии радикал-либерализма, избрав шем, на сегодняшний день, русофобию в качестве политического и пропагандистско го кредо.
Стремление обеспечить себе более выгодные условия существования по срав нению с «чужаками», родилось вовсе не как реакция на не существовавшие (со сто роны России и носителей русской культуры) угрозы национальной культуре, языку или выживаемости нации, как таковой. (Я готов полемизировать с любым оппонентом, утверждая, что эстонская культура и язык достигли истинного расцвета именно в советский период, и что никакой «оккупации Эстонии», в международно-правовом смысле, не было и в помине. Оккупация имеет совершенно определенные призна ки и характеристики, о чем знает любой профессионально подготовленный право вед. Речь, следуя правилам юридической корректности, может идти об инкорпорации прибалтийских республик в СССР). В действительности, мы имеем дело с куда более серьезными и протяженными во времени процессами — денационализацией на осно вах радикал-либералима и маргинализацией в силу нарастающего влияния послед ствий глобализма.
Маргинализация затронула не только большую часть русскоговорящего населения (массовая миграция из других регионов СССР, отрыв от родной почвы, рождение новых поколений на «чужой» почве и длительный процесс укоренения). Иным образом, но процесс маргинализации затронул также эстонцев. За ничтожные, с исто рической точки зрения, 60 последних лет эстонцы из преимущественно сельского населения превратились, в результате интенсивной индустриализации, в преимуще ственно городское население. На уровне подсознания они испытывают страх перед грядущим, ибо эстонцы оказались вырванными из свого привычного крестьянского уклада жизни, в котором формировались, как этнос, и гармонично бытовали вплоть до середины XX века. Стремление к преимуществам родилось от страха потерять свою национальную идентичность, сначала, с утерей естественного уклада жизни (маргинализация), а затем это желание усилилось с нарастанием процессов глобали зации и с системным кризисом, а затем и крахом советской системы. Страх — основа агрессивности. Для выхода этих настроений необходим удобный объект и причина «всех бед». Как правило, именно «чужие» наиболее подходят на роль «виноватых». В нашем случае «виноватыми» представились, с неизбежностью, русские и вообще русскоязычные или «инородцы». Однако же, в конечном итоге, конфликт по поводу памятника Освободителям Таллина стал ясным выражением, очевидным симптомом раскола общества не (с)только по этно-языковому признаку, но и по социальному, то есть внутри самой эстонской среде. Ведь большинство жителей Эстонии было против его сноса (в Таллине — 57% жителей), хотя было немало и сторонников. Тартуские университетские социологи еще в середине 2006 года пришли выводу, что проблема раскола проявляется не только в диаметрально противоположных оценках прошлого и, конкретно, смыслового значения «Бронзового солдата», но, что куда более тревож но, эти оценки имеют отношение к видению будущего народа и страны, перспектив и путей дальнейшего развития эстонского общества. Этот последний фактор имеет системное значение с точки зрения перспектив выживаемости эстонской нации, как таковой, в новых условиях, складывающихся во всем мире.
Ломка национального архетипа не проходит бесследно. Среди финно- угорских народов всегда был несколько повышенным уровень суицидности, самоу бийств. В последние годы Эстония по самоубийствам заняла в Европе третье место, но и первое место имела. (В целом «лидируют» все три прибалтийские республики. Согласно последним данным статистического бюро Eurostat, Литва является абсолютным лидером в Европе по количеству суицидов среди мужчин (71 самоубийство на 100 000). На втором месте находится Латвия (45 на 100 000), на третьем — Эстония (44 на 100 000).
Как это ни странно, но уничтожение, снос или «перенос», на унизительных для части общества условиях, памятника Освободителям Таллина («Бронзовый сол дат») оказался очередной акцией самоунижения именно для эстонской нации. Ведь, «бронзовый солдат» — типичный эстонец, классический эстонский архетип. Памятник был создан самими эстонцами (Энн Роос, Артур Алас). И символизирует он не что иное, как скорбь простого эстонского парня по погибшим друзьям, пришедшими на его землю помочь освободить его родину от нацизма, предвещавшего эстонцам отнюдь не радужное будущее, а неприкрытое намерение нацистов лишить их отечества, а значит, и уничтожение эстонцев как нации. В определенном смысле, символическое устранение памятника и места захоронения погибших солдат — это акт символиче ского самоубийства нации. Следует помнить при этом и то обстоятельство, что памят ник и могилы находились на месте исторического, древнего Свято-Антониевского кладбища (эст. Тынис = Антоний; Тынисмяги = Антониева горка), начало которого приходится на 13 век. Здесь же, сначала рядом с горкой, находилась до начала 18 века церковь во имя Святого Антония Падуанского (сгорела в 1710 году), а в середине 19 века, прямо на горке, она была восстановлена. То есть могилы и поминальный (!) сол датский памятник находились на сакральном месте, ибо храмы и кладбища возникают на определенной территории не случайно и не по чьему-то личному капризу.
В известной мере, с подсознательным стремлением общества к самоубийству, как выражением страха и протеста перед неизвестностью будущего, связаны также нынешние трактовки прошлого — восхваление и почитание нацистов, как «освободителей Эстонии», то есть как раз тех сил, которые откровенно планировали переселе ние (депортацию) 2/3 эстонского народа, «представителей неарийской расы», на тер ритории северо-востока европейской части России. Немецкие нацистские идеологи прямо говорили о том, что эстонцы, как народ, должен исчезнуть. Печальнее всего то, что трактовка роли эстонцев, воевавших в мундирах СС на стороне нацистских оккупантов, в качестве «борцов за свободу», является официально принятой политической и идеологической верхушкой (корпоративная группа) концепцией государства, что само по себе носит тотально ущербный характер, ибо провозглашает уничтожителей «освободителями». Строить государство и общество на доктринах «против» вместо «за» — контрпродуктивное занятие и ведет в тупик. Нельзя построить гармоничное общество на ненависти и разрушительном начале (говоря о прибалтийских республиках, речь идет о русофобии, как доктрине «против», и об отрицании собственной истории на том основании, что в ней есть нелицеприятные страницы) тем более, если это касается оценки собственной истории и исторического самосознания.
Эстонский этнос имеет древние корни, но, однако, эстонская нация — молодая, сформировалась она лишь в первых десятилетиях XX века. Нет у эстонцев сколько-нибудь значительного опыта государственного строительства и вообще государственности, что позволяет говорить о слабом присутствии государствообразующе го начала (функции) в нации. Оттого и бросились ее лидеры в объятия «брюсселей» и США, увидев в них новых покровителей, а главное, гарантов сохранения собствен ной власти. Препроводив Эстонию, кстати, без согласия народа в НАТО (референдум не был проведён), эстонская политическая верхушка, конечно же, исходила, прежде всего, не из соображений безопасности перед мифической «восточной угрозой», а из совсем других мотивов. Отданная западным капиталам экономика страны, рано или поздно, наполнится взрывоопасным протестным духом. За содеянное надо будет отвечать, чего делать, естественно, никак не хочется. Вот и необходимо членство в НАТО, с помощью военной машины которой, при необходимости, можно подавить любое открытое проявление социального недовольства. Логика предельна проста. Президент США Эйзенхауэр когда-то сказал о маленьком и грубом никарагуанском диктаторе, генерале Сомосе-старшем (позднее президент Джеймс Картер повторил в отношении Сомосы-младшего), мол, да, мы знаем, что Сомоса — сукин сын, но он -наш сукин сын. Конечно Эстония — не какая-нибудь латиноамериканская диктатура. Но на уровне отдельных личностей, своего рода роль «сукина сына» ведущих западных стран и есть гарантия сохранения власти, в чём Эстония, как известно, далеко не оди нока. Более того, такие политики кровно заинтересованы в такой роли, в том, чтобы их покровители находились в перманентном конфликте интересов с «внешним вра гом», то есть с Россией. В противном случае, «сукины сыны» просто перестают быть нужны сверхмеркантильным и эгоистичным хозяевам положения. В конечном итоге, именно из этих соображений политическая верхушка вряд ли заинтересована, осо знаёт она это или нет, в укреплении государствообразующего фактора в самосознании собственного народа. Во всяком случае, внешне — и внутриполитическая практика Эстонии кардинально расходится с истинными национальными интересами народа. (Теме о национальных интересах нации, как основах легитимности государственной власти, можно посвятить целое исследование, что не является целью этой статьи.) Для ясности, приведу лишь одну иллюстрацию.
В конце 1980-х годов мне привелось иметь небольшую беседу с известным финским государственным деятелем Мауно Койвисто. На вопрос о сути главного на ционального интереса Финляндии мудрый Койвисто ответил предельно лаконично: главное, чтобы враги были как можно дальше, а друзья — как можно ближе к границам Финляндии. Если провести аналогии с Эстонией, то здесь важнейший принцип внеш ней политики оказался шизофренически искажен — заокеанские США оказались в лучших «друзьях», мощный и грозный сосед, с которой наличествует самая большая сухопутная граница, Россия — в лютых «врагах». У меня совершенно нет намерений не то, чтобы обидеть кого-либо, но даже и убеждать в чем-нибудь. Речь идет о по пытке понять истоки конфликта внутри эстонского общества. Поэтому свое мнение все же стремлюсь высказать, по возможности, предельно бесстрастно. Дело в том, что приведенные аргументы в части поведения политической верхушки Эстонии (ско рее, корпоративной группы, нежели элиты) отчетливо поясняют ещё одну ипостась маргинальности — лимитрофность эстонского государства. (Другие аналогами могут служить Латвия и Литва). Термином «государство-лимитроф», в современном поли тическом смысле, принято обозначать страны, находящиеся в зоне межцивилизаци онного пограничья, государства и территории с этнически смешанным населением, и обладающие сложной политической и культурной идентичностью, а также зависи мых от покровительствующих им внешних центров силы. Лимитрофам характерны отсутствие самодостаточной национальной банковской системы, промышленности (производственной структуры), полноты национального суверенитета, значительная часть которого делегирована наднациональным центрам (Евросоюз, НАТО). Марги нальность общества, лимитрофность государства, утеря чувства духовно-идеального самостояния и внерелигиозность, уход в радикал-либеральный антропоцентризм, агрессия, страх и подсознательное стремление к суициду становятся главными при знаками апокалиптичности общего, доминирующего настроя общества. Понимают ли это представители творческой и научной интеллигенции, призванной быть определенного рода индикатором неблагополучий в обществе, ресурсом идей по его обновлению?
Увы, сложившееся положение дел, к сожалению, не осмыслено на уровне общественного сознания Эстонии и, в основном, лишь угадывается на уровне ощу щений, то есть находится на уровне подсознания. Именно последнее обстоятельство становится еще одним признаком, подтверждающим подсознательный характер апо калиптичности в эстонском общественном менталитете. Отсутствие осмысленного понимания (рациональной самооценки) апокалиптичного характера реакций и мо тивов поведения эстонского общества позволяет говорить именно об уровне подсо знательного, а не сознательного, об апокалиптическом подсознании, а не о сознании. Этот вывод подтверждается также определенной интеллектуальной и нравственной беспомощностью национальной интеллигенции в целом, большая часть которой сей час, скорее, находится в услужении у власти и бизнеса вместо того, чтобы быть ин струментом выявления и каналом выражения нарождающихся в обществе проблем, а также инициатором и творцом моделей для преодоления возникших противоречий, конфликтов и проблем. Подобная немощь интеллигенции также присуща апокалип тичности подсознания общества. Эстонская интеллигенция практически не участвует в анализе процессов и в поиске решений. Конечно, в лице отдельных интеллектуалов и небольших локальных групп есть исключения (например, проф. Рейн Вейдеман, писатель Яан Каплинский и ряд других, пытающиеся найти системные ответы на воз никшие проблемы), но влияние таких аналитиков на общественное мнение и на по литические «верхи» мизерно.
Скрытые неразрешимые противоречия, разрушительность, свойственные апокалиптическому сознанию и подсознанию, в отличие от эсхатологического созна ния*, проявляются в том, что истинная суть официально провозглашенных ценностей диаметрально противоположны декларациям.
Для иллюстрации этого парадокса приведем пример интерпретации судьбы Эстонии во время Второй мировой войны. Официальным Таллином провозглашает ся, что Красная Армия, в том числе ее эстонские национальные части, «оккупировала» Эстонию, а не освободила. Напротив, добровольцы и мобилизованные в подраз деления Ваффен-СС эстонцы объявляются «борцами за свободу». Это утверждение преподносится как объединительное начало для всей эстонской нации. Однако, со всей очевидностью обнаруживается, что именно такая декларация не объединяет нацию, а, напротив, раскалывает, разрушает. Таким образом, политическая верхушка в лице высших органов власти и ведущих политических партий в течение 15 лет соб ственными руками осуществили раскол эстонского общества и народа. Вроде бы артикулируется желание единства, на деле раскол углубляется.
На сегодняшний день напрашивается вывод, что в рамках Второй мировой войны в прибалтийских республиках произошла гражданская война. Как известно, социально активная часть общества составляет примерно 12−15% от всей численности населения. В военное противоборство в Эстонии было вовлечено примерно 120−150 тысяч человек, что и составляет этот социологически требуемый процент социаль, но активной части всего эстонского народа. Причем, в рядах Красной и немецко- фашистской армий, на стороне советской власти и нацистского оккупационного режима участвовало примерно по половине от численности непосредственных участ ников тех событий (по 5−7% населения на каждой стороне). Вооруженное противо стояние в социально активной части эстонской нации (примерно равные части) и дает нам право утверждать, что произошла гражданская война. Очевидно, что с приходом советской власти в Эстонию 1940 года кардинально изменился социально- экономический строй, что больно задело интересы правящей части общества и дало преимущества другой части. Естественно, что правящая часть не могла примирить ся с таким положением дел (лишение власти и собственности), но выступить против советской военной машины самостоятельно она была не в состоянии. Только установлением нацистской оккупации появилась возможность свести счеты. В Эстонии, Латвии и Литве произошли классические гражданские войны, что, в конечном итоге, стало выражением неразрешимости конфликтного тогдашнего состояния общества, достигшего определенной зрелости. Отрицание гражданской войны на территории Эстонии в 1941−44 годах означает отрицание определенной степени зрелости эстонского общества к моменту начала войны. Гражданские войны сопутствуют истории достаточно зрелых, сложившихся народов и обществ. Однако, после завершения таких войн, рано или поздно, наступает период национального примирения, если народ и общество не поражены апокалиптичным сознанием или подсознанием. Именно на пути к единству оказалась послевоенная Испания, когда генералиссимус Франко су мел примирить нацию. (Был построен храм с алтарем в центре, где по обеим сторонам похоронены республиканцы и франкисты; приходящие в храм люди поминают жерт вы с обеих сторон).
Вместо того, чтобы признать факт свершения гражданской войны в Эстонии в 1941−44 годах и декларировать стремление к общенациональному примирению (гражданская война — единственный вид войны, в которой нет национальных героев, и является внутренним делом нации), властная корпоративная верхушка поступает с точностью до наоборот. Результат известен — раскол общества становится ещё более глубоким и трагичным, как собственно эстонского социума по социальным призна кам, так и всего народа по этническому признаку — раскол между эстонской и русской частями народа Эстонии. Вот таким причудливым образом проявляет себя апокалип тическое подсознание сегодняшнего эстонского общества.
Поскольку процессы и явления воспринимаются на уровне чувств и ощуще ний, а не рационального осмысления, то возникает потребность в соответствующих компенсаторных механизмах. Апокалиптичность подсознания автоматически вызывает противоположные тенденции, в частности, инстинктивное стремление сопро тивляться саморазрушению. Часто это выражается в желании общества и его членов (личностей) самоутвердиться любыми средствами, порой негодными. Своеобразным проявлением этого мотива стал пресловутый «комплекс неполноценности» у правя щей корпоративной группы и большой части рядовых членов общества. Отсюда рефлексией исходит и эффект т.н. «подросткового поведения» политических «верхов» Эстонии и ряда других лимитрофных государств на международной арене — исполнение роли «гадкого мальчишки», постоянно задирающего «взрослого дядю» и провоцирующего того на вполне естественную реакцию протеста, а затем «подставляю щего» его под гнев других «взрослых дядь», покровительством которых пользуется. Возникновение конфликта между «взрослыми и сильными» по поводу «мальчишки- провокатора» дает последнему шанс самоутвердиться. Тем не менее, «комплекс не полноценности» есть все же выражение разрушительного начала, а не «молодости», «неопытности» государства, незрелости общества, как это часто видится со стороны.
Акт самоуничижения в виде отрицания права эстонского солдата, воевавше го против нацизма, быть «своим» и последовавшего скандала вокруг «бронзового солдата» (эстонца!), думается, связан с этим определенным свойством сегодняшней эстонской нации — с его апокалиптическим подсознанием. Толкование недавнего прошлого (Великая Отечественная война и пребывание в СССР), создание образа «чужака» (русские «инородцы») или приписывание соседям образа «внешнего врага» (Россия) стали всего лишь поводом, формальным и ложным объектом. Кстати, для небольшой части политической верхушки Эстонии, видимо, это не является каким- либо откровением и целенаправленно используется ею для манипуляций собственным народом, ибо политические манипуляторы, на самом деле, оказались, по сути, сами денационализированы в своем сознании и в приоритетах ценностей. Манипу ляции необходимы для достижения других целей. К примеру, для обеспечения своих меркантильных интересов и для придачи себе свойств особой «избранности» с целью будущего обещанного вхождения в сонм вненациональной «мировой элиты».
Апокалиптическое подсознание эстонского народа требует агрессивного выхода, реализации в элементах саморазрушения, самоуничижения, отрицания от всего того, что, по его обманчивым ощущениям (о рациональном осмыслении говорить не приходится), препятствует самосохранению в прежнем укладе жизни, представления о котором отложились в исторической памяти. Естественно, комфорт, удобства образа жизни, создаваемые развитыми обществами, к сути этого уклада прямого отношения не имеют. Речь идет о среде обитания и привычных нормах взаимоотношений, в том числе характерных для, так называемого, «хуторского мышления» в хорошем смысле этого понятия, то есть для ощущения собственной самодостаточности, испокон веку сложившейся структуры взаимосвязей и дозированной обособленности семейных кланов (свои" и «нам подобные»). Естественным проявлением желания возвратить ся «к истокам», неприятия негативных последствий глобализации стал процесс ухода населения из городской среды обитания, что выражается в строительном буме индивидуального жилья за пределами городской черты. Особенно ярко это проявляется в Таллине, где проживает около трети всего населения Эстонии.
Глубокий раскол общества проявляется также в процессе отчуждения власти от главного носителя суверенитета — народа. Естественно, что власть ищет возмож ности канализировать агрессию недовольства в сторону от себя, наложные цели.
Раньше, в незапамятные времена, прообразом конца света могла послужить массовая эпидемия, чумы, например, или холеры. Также за удачный в этом смысле прообраз могли сойти природные катаклизмы, тайфуны, землетрясения и наводне ния. Намного большую «ценность» в этом смысле представляют собой разного рода опустошительные войны. У войн и погромов есть автор. Творятся они не слепой при родой. В дидактически-пропагандистском смысле наличие автора разрушительного действия или разрушительной тенденции является очень важным моментом.
Решающим для формирования массового апокалиптического сознания ока зался двадцатый век. Ухудшающаяся экологическая ситуация, исчезновение мно жества видов животных и растений, целого ряда малых европейских народностей и этносов (Как это ни странно, но, в отличие от России, где практически все этносы сохранились на протяжении двух последних веков, Европа — настоящее кладбище народов. За минувший век здесь исчезли навсегда десятки небольших этносов и борь ба за выживание некоторых из них носят перманентный характер, к примеру, баски в Испании, ирландские католики в Ольстере и прочие. История века, начавшаяся с «воспитания под Верденом», благополучно продолжилась истреблением турками ар мян, нацистским геноцидом в отношении европейского еврейства, преступлением США против японского народа и человечности- сбросом атомной бомбы на Хиросиму и Нагасаки, истреблением миллионов вьетнамцев, групповым бандитским изнасилованием и разгромом некогда цветущей Югославии.
Апокалиптический миф XX века подкармливается и всячески углубляется таким сильным орудием, как средства массовой информации. Невиданный рост ин формационного потока привел к многократному умножению в пространстве созна ния удельного объема фиксируемых катастроф. Как хорошо известно, благополучные обстоятельства жизни народов отнюдь не являются так называемым «информаци онным поводом». Телевидение и газеты живут сводками о разного рода конфликтов, войн, катаклизмов, аварий, преступлений…
Однако, ни конец света, ни смерть искусства так и не наступают, несмотря на многочисленные высказывания на этот счет. Отсутствие результата не смущает авто ров такого рода прогнозов. Нетрудно предположить, что и дальше апокалиптический дискурс будет пользоваться особым спросом в силу его исключительной привлека тельности для авторов, которые его продуцируют. Дистанция между какой-нибудь ис теричкой и солидно-размеренным знатоком всяческой «культур-мультур» не велика. Без сомнения со всем этим связано некое нетривиальное удовольствие и искушение.
В чем же состоит эта привлекательность? Удовольствие от ощущений пред стоящего апокалипсиса на подсознательном уровне связано с вполне определенны ми желаниями. В структуре психоаналитической парадигмы, если пользоваться этой формулой, эти желания проходят по разряду Танатоса, так называемого влечения к смерти и. таким образом. коренятся в деструктивно-садистических инстинктах. Не вольный провозглашатель апокалипсиса, порой сам того не до конца осознав, осуществляет в воображаемом пространстве дискурсивное уничтожение всего, что он считает нужным или был бы рад уничтожить. Причем происходит это как в случае футуристического (предполагаемого и ожидаемого), так и свершившегося, констатируемого апокалипсиса. Таким образом, носитель апокалиптического сознания или подсознания ощущает себя вершителем судеб конкретных личностей, группы лю дей и даже всей страны или планеты. При этом апокалиптический дискурс обладает сверхпритягательностью, ибо оправдывает деструктивные наклонности.
Апокалиптизирующий рвется к власти над адресатами своих действий и декла раций. Однако провозгласители «свершившихся апокалипсисов» («конец истории», «смерть литературы» и прочее) тоже могут извлекать из своей позиции вполне опреде ленные полемически-стратегические выгоды. Здесь «конец» и «смерть» обозначают завершение некоего пути. Новый путь уже будет строиться по иным направлениям. «Смерть литературы» может означать переход от литературоцентричной культуры к кинематографоцентричной истории искусства, а «конец истории» подразумевает, но вый вполне определенный способ толкования истории, которая все же, тем не менее, «продолжает продолжаться».
Пробуждение апокалиптического сознания или активизация апокалиптиче ского подсознательного состояния — это всегда симптом определенного кризиса. По требность в провозглашении грядущего или состоявшегося конца — болезнь перехода. Конец определенной эпохи, исчезновение привычного уклада, вполне может ощу щаться как конец всего сущего. Существует большое искушение приравнять исчезновение моего мира к концу света либо к неизбежному переделыванию своей среды под выгодные условия и преимущества. Думается, что именно это сейчас пережива ет Эстония и другие общества и государства, находящиеся в подобных же историче ских условиях. Наличие и доминирование апокалиптического подсознания в эстонском обществе, неспособность осмыслить нынешнюю апоколиптичность состояния «души» общества вызывает определенную тревогу — толи это предвещает распад и исчезновение нации (эстонский народ, в своем нынешнем виде, пополнит европей ское кладбище народов, станет комком гумуса для новой мировой наднациональной элиты, кирпичиком фундамента «вавилонской башни», которую её архитекторам все равно не построить), толи разрушение обернется новым импульсом к возрождению и трансформации народа в новых качествах. Гадать насчет будущего вряд ли стоит. Нужно честно и хладнокровно продолжить изучение феномена, который столь ярко проявился на печальном примере погрома, преднамеренно, к сожалению, устроенно го в отношении памятника Освободителям Таллина на Тынисмяги, а также продолже ния этого погрома, стихийно учиненного протестующей молодежью.
Рассматривая многодневные беспорядки в Эстонии, связанные с устране нием «Бронзового солдата», следует иметь в виду ряд обобщений. Во-первых, мас совость беспорядков всегда является признаком наличия определенных назревших, но загнанных «в подполье» социальных конфликтов. Во-вторых, беспорядки имели выраженную этническую окраску («русский бунт»), что говорит о несостоятельности национальной, межэтнической политике политических «верхов» Эстонии с момента провозглашения ее независимости. Рассуждения о том, что «русскоговорящая молодежь не получает от эстонского государства в достаточной мере правильной инфор мации и живет в российском информационном пространстве», обвинения россий ских СМИ в «антиэстонской пропагандистской войне» является, конечно же, просто самооправданием и попыткой закрыть обществу глаза на реальное положение дел в нем самом. Информация лишь отчасти влияет на формирование настроений, но не способна привести к широкомасштабному социальному недовольству, если для этого нет глубинных причин. В третьих, в беспорядках участвовала фактически только мо лодежь, что отнюдь не говорит о сугубых демографических конфликтах («конфликт отцов и детей»), так как в последующие дни свою массовую солидарность с молоды ми выразило среднее поколение, когда на двадцать минут в городах блокировалось движение — водители легковых автомашин снижали скорость до 5 километров в час, включали аварийный световой и звуковой сигнал, требуя отставки правительства во главе с премьер-министром А. Ансипом. А как известно, подростки и студенты, в подавляющем большинстве, не владеют личным автотранспортом. Автовладельцы -достаточно благополучные представители «среднего класса». Стало быть, молодёжь просто вынесла на поверхность, со свойственной ей бескомпромиссностью и эмо циональностью, куда более глубокое и широкое социальное недовольство. По совер шенно конкретным назревшим проблемам? Да, это так. Но не только по ним.
Недовольство вызревает куда более фундаментальное. Размышляя о постыдном скандале вокруг таллинского «Бронзового солдата», на ум приходит поговорка: выпущенная в прошлое пуля может обернуться артиллерийским залпом в будущее. По большому счету, в прибалтийских странах, на территории исторического погра ничья, сретения двух цивилизационных моделей мира сталкивается два миропо нимания — выросшего из недр западной Европы бездуховно-антропоцентричного, воинствующего либерализма и восточно-европейской традиционной христианской системы ценностей. Выдержат ли Эстония, другие прибалтийские страны цивилиза ционное давление двух «титанов», двух «миров»? Сможет ли им гарантировать само сохранение и виды на благополучное будущее западная парадигма развития или она погребет нации, прежде всего малые, под основание пирамиды, вершину которой со бираются увенчать те, кто мнит себя «человекобогами» современного мира? Опытные в геополитических изысканиях специалисты достаточно ясно понимают, что идеи «Соединенных Штатов Европы» всегда получали сильный импульс к воплощению при одном условии — при резком ослаблении России, при драматическом снижении уровня влияния этого особого, уникального цивилизационного пространства. На сегодня становится очевидным и то, что саморазрушения России не произошло, что разрушить Россию (например, цели, высказанные З. Бжезинским) не удалось и вряд ли удастся. Восстановление мощи восточного колосса со всей неизбежностью пред полагает размывание основ паневропеизма в том виде, в котором она видится её се годняшним идеологам. Страны западной Европы вернутся к традиционным и доста точно конкретным программам взаимодействия, а ведущие крупнейшие европейские государства наверняка пойдут на развитие двусторонних отношений с восточным гигантом. Тем более, что в настоящее время отнюдь не противоречия между Россией и США или Россией и Евросоюзом, а американо-европейские противоречия являются доминирующими, хотя публично об этом говорится лишь вскользь, едва артикулируя их суть. Всё это — на фоне усиливающегося азиатско-тихоокеанского центра (центров) силы. При осуществлении какой долгосрочной национальной программы Эстония и прибалтийские республики смогут обрести статус государств, территория которых окажется местом межцивилизационных сретений, а не войн и конфликтов? Найдутся ли в Эстонии интеллектуальные силы и политическая воля увести её из парадигмы лимитрофности и привести свою страну к самодостаточности, то есть к тому международному положению, которое в оптимальной степени будет служить собственным национальным интересам (хотя бы наподобие Финляндии, Швейцарии и т. п.) и ор ганично соответствовать интересам сопредельных государств, чтобы те были кровно, неизбежно были заинтересованы в независимой и стабильной Эстонии, предлагаю щей удобную и естественную, по своему геополитическому преимуществу, площадку для политического диалога и торгово-экономического обмена? Для этого необходимо придти к внятному осмыслению актуального состояния общества. Насколько способ ны интеллектуалы Эстонии уяснить для себя положение дел и сформулировать для общественного сознания характеристики апокалиптичности настроений, скрытых в подсознании? Хотя бы с тем, чтобы выявить пути адаптации народа и государства к новому миру. С тем, чтобы апокалиптичность самосознания или самоощущения стала не предтечей самобытной эстонской (латвийской и литовской) нации с лица земли, а предвестником, исторически осознанным мотивом к транс формации и возрождению в новом, конструктивном качестве и со своим уникальным местом в мире. Или высказываемые критические взгляды на наше бытие, на историческую катастрофичность поведения «верхов» в очередной раз свалят на чью-то «аниэстонскость», «антилатвийскость», «тоталитаризм» и «имперскость» и т. д. или на прочие «происки врагов народа», словом, на всё то, что порождает лишь ленивая на мысль, утилитарная и беспринципная политкорректность? Является ли молчание эстонской интеллигенции признаком угодливости, интеллектуального бесплодия и, следовательно, надвигающегося вырождения нации или симптомом её сосредоточе ния и поиска, покажет ближайшее будущее. Исторического времени же осталось со всем мало.
Владимир Илляшевич (Таллин, Эстония)
http://www.voskres.ru/idea/illiaschevish.htm
