Якутия: воздушно-путевая миссия

В Якутии есть несколько трасс федерального значения. Они тянутся на тысячи километров, соединяют северные города. По ним много ездят, но назвать большинство из них дорогами язык не поворачивается. Здесь говорят — направление, имея в виду очищенную от леса, неровную, скользкую поверхность в зоне вечной мерзлоты, уходящую в неведомые дали. И так повсюду: на пространстве в три миллиона квадратных километров дороги есть лишь кое-где, железные дороги — только на юге республики.

А в прочих местах самый важный вопрос для путешественника — как и на чем ехать. Летом, пока нет льда, можно сплавляться на баржах по рекам. Зимой — идти по зимникам, лучше «кортежем» в две-три машины: если откажет мотор, помощь рядом. Еще есть самолеты и вертолеты — дорогой и нестабильный вид транспорта. Но в некоторые улусы и поселки иначе добраться нельзя.

Большую часть России здесь называют «большой землей"…

Хотя нас и не разделяет океан, но в дорожном отношении нас нечем соединить, разве что воздух над нами один…

Здешние православные священники — две дюжины миссионеров — постоянно едут, плывут, идут, летят к своим прихожанам, зачастую в экстремальных условиях. Замерзают моторы, откладываются рейсы самолетов, застрявшие машины срывает с буксирного троса, заливает водой… Благодаря этому упрямому — несмотря на жуткие зимы, дорожные проблемы, вечную мерзлоту, хребты и бесконечные пространства — движению христиан здесь в наши дни оживает вера во Христа.

Нулевой километр

Из Хандыги в Магадан ведет одна из трасс федерального значения. Начало ее — нулевой километр — находится в двух шагах от храма во имя апостолов Петра и Павла, а дальше — то самое ухабистое, вспученное направление, которое нуждается в капитальном ремонте. Впрочем… «Я не уверен, что нужен ремонт, — говорит священник Роман Матюков, настоятель хандыгского храма. — Вся дорога ведь — на костях. Ее прокладывали заключенные сталинских лагерей, смертность здесь была исключительно высокой, а тела никто не хоронил и даже не убирал. Раз копнуть — и вот уже останки в вечной мерзлоте. Эта трасса, наверное, — самое длинное кладбище в мире. Здесь много христиан, новомучеников, и мы не знаем ни их имен, ни их числа».

Отец Роман служит здесь почти год. Не только в Хандыге, но и в поселках Чокурдах, Джебарики-хая, Усть-Нера. В Якутии это обычное дело, когда один священник окормляет несколько приходов.

— Сколько же Вам добираться до Чокурдаха?

— Ну, если лететь по ветру… то часа два, если против — четыре. В среднем около трех часов, быстро.

Отец Роман бывает в Чокурдахе дважды в год: по осени и Великим постом. Хотя приезд священника — удовольствие дорогое, деньги на билет ему собирает весь приход. Нужно 14−15 тысяч, а зарплаты мизерные и семьи многодетные. «Они живут почти впроголодь, — говорит отец Роман. — Единственное, чего всегда в достатке за Полярным кругом, — это рыбы. Все остальное привозят на самолетах. Если цены на картофель падают до 180 рублей за килограмм, выстраивается очередь: пока дешево, надо брать. Но берут не все, многим просто не на что. Когда я приезжаю, для них верх гостеприимства — отварить три картофелины и поставить на стол банку мелких маринованных огурцов. Кто-то жертвует на это всю зарплату…»

Приезд священника — большой праздник. Его ждут, готовятся, составляют плотный график. Каждое утро — Литургия или молебен, потом уроки в школе (по три-четыре кряду), ежедневные долгие исповеди, огласительные беседы, крещение… «Так, как там, я не выматываюсь нигде, — говорит отец Роман. — Но нигде я не испытываю и такой радости от службы. Там каждая Литургия — как настоящая Пасха. Хочется выйти на амвон и крикнуть: „Христос воскресе!“»

Чокурдахский храм освящен в честь Знаменской иконы Божией Матери. Престольный праздник отмечают в декабре. После службы бывает крестный ход. В 12 часов дня народ идет с хоругвями и фонарями по морозу — в кромешной тьме: полярная ночь здесь длится четыре месяца.

Из трех тысяч жителей Чокурдаха на каждой Литургии причащается человек пятьдесят. Якуты, эвены, русские. Это и есть община — крепкая, дружная. Когда нет священника, а это триста пятьдесят дней в году (!), они трижды в неделю собираются и проводят службу мирским чином. Как и на «большой земле», в храм ходят в основном женщины (хотя и среди мужчин есть постоянные прихожане, например, глава района и начальник аэропорта). «Батюшка, Вы не подумайте, у нас такие хорошие мужья! — искренне защищают супругов прихожанки. — Они нас учат христианской жизни. Если бы не они, никто бы из нас, наверное, к Богу не пришел». — «И как же они вас учат?» — «Хорошо учат, смирению учат, молиться учат: пьют беспробудно».

Бутылку водки, если повезет, здесь можно купить за тысячу рублей, если не повезет — за две. Дорого! Но это не мешает людям спиваться. Спрашиваю, откуда у них такие деньги. «Деньги деньгами, — говорит отец Роман, — но как стоила бутылка один подшипник, так и стоит». Но на исповедь частенько приходят и эти, пьющие. Приходят, потому что пьют, им от этого больно, страшно, и они искренне каются…

Службу здесь поет весь храм, клироса нет. По словам отца Романа, этот народный хор даст фору иному профессиональному. «Когда первый раз услышал, как они запели, мурашки бежали по спине, и слезы в глазах стояли — настолько это было пронзительно». Никто из прихожан не имеет музыкального образования, ехать учиться возможности нет: до материка далеко и дорого. Староста и регент Татьяна Бухарева слушала диски с песнопениями — что попадалось в руки. Все это переплавилось в народном хоре Чокурдаха, и получился свой распев, ни на что не похожий.

У многих жителей Крайнего Севера нет высшего образования, но отец Роман считает, что это не мешает православному просвещению: «Здесь люди иные — простые, открытые, чистосердечные… Порой это куда важнее, чем учеба в вузе. Возможно, здесь не изучают детально сравнительного богословия. Но здесь ведь и Рериха с Блаватской не читают. Зачастую это гораздо важнее…»

Отец Роман, кстати, говорит, что огромные расстояния, отделяющие северный край от «большой земли», в каком-то смысле их спасают: «Тысячи километров стали для нас своеобразным фильтром. У нас, в Якутии, нет кликушества, сюда реже доходят волны истерии по поводу Распутина, Ивана Грозного и ИНН, так характерные для российской образованщины. Правда, в последнее время стали наблюдаться „осенние эпидемии“. Народ воцерковляется и начинает ездить в летние паломничества по российским монастырям. Осенью возвращаются, и становится ясно, что с большой земли они привезли все эти разговоры. И начинается… Приходится успокаивать. Осенью ведем активную борьбу, зимой разъяснительную работу, к весне все затихают».

Подвиг как норма жизни

От Якутска до Алдана — 500 километров по другой трассе федерального значения, Амуро-Якутской магистрали. Мы выезжаем утром, чтобы в тот же день успеть в Алдан.

В средней полосе 500 километров — пять часов пути, с учетом остановок. В Якутии это — дорога без конца. Прогнозы о времени прибытия неуместны, запасные колеса необходимы, терпение важнее удачи, хотя и последняя была бы не лишней. Добираемся до берега, переплываем Лену на пароме, и выезжаем к началу пути. Наше направление — полоса рытвин и колдобин на сухой просеке. Как будто земля кипела, бурлила — да так и застыла вдруг. За автомобилем тянется столб желтой пыли. Пыль забивается в нос и глаза, покрывает волосы, одежду…

— Я слышал, что человек в течение жизни пропускает через себя около трех тонн пыли, — говорит владыка Зосима. — Интересно, во сколько раз превышают норму водители этой трассы?

Владыка Зосима, епископ Якутский и Ленский, едет вместе с нами* сквозь этот пыльный «лунный пейзаж», как он сам его называет. Любуется облаками, говорит о якутских водителях-героях, о радостях и проблемах епархии… Его как будто совсем не беспокоит штормовая качка нашего автомобиля, оседающая в горле пыль и скорость 30 километров в час. Я думаю: «Как тяжело, должно быть, когда твоя епархия — три миллиона квадратных километров, и повсюду направления вместо дорог».

Мы прокалываем одно колесо за другим. Пересаживаемся в уазик. Владыка как будто ездил в нем всю жизнь. Он шутит, дремлет, о чем-то размышляет… Гляжу на него, и становится стыдно за свое малодушие. И вспоминаются первые местные миссионеры, святители Иннокентий и Дионисий. Эти километры они преодолевали на оленях и собаках, в санях, ночевали, окапываясь в снегу. Обмораживались, голодали, истощали силы — но продолжали путь.

По этой трассе опасно ходить пешком (даже крестный ход невозможен без машин) — кроме пыли, мошки и перевернутых фур, здесь встречаются еще и медведи. А голоден зверь или сыт — ясно будет, лишь когда он нападет или не нападет на человека. В беге медведь развивает скорость до 60 километров в час, плавает чуть медленнее — но это ничего не значит, лазает по соснам тоже ловчее человека. Один из наших спутников встретился с хозяином тайги.

…Когда наш автомобиль с проколотыми колесами оставался ждать на трассе подмоги, никто не думал, что это надолго. Мы погрузили шины в уазик, добрались до Улуу, единственного населенного пункта на ближайшие сто километров. Там был пункт шиномонтажа. Залатанную резину отправили с попутной фурой назад, а сами потихоньку двинулись в Алдан: там ждали прихожане. По дороге то и дело оглядывались: ждали, когда же нас догонят наши спутники. А те ждали на дороге… пять часов — столько времени потребовалось фуре, чтобы проехать сорок километров. Один из них не выдержал пекла и комаров, взял в руки бумажную иконку и пошел догонять нас пешком по трассе. Через два часа навстречу ему вышел медведь. Вокруг — никого, кричать и бежать бесполезно. Кажется, он сделал и то, и другое, и одно из двух помогло…

«Медведь боится пронзительного крика, особенно женского, — говорит владыка. — Пожалуй, это единственное, чем безоружный человек может себя защитить. Но лучше, чтобы таких встреч не было. Слишком много людей гибнет в этих местах».

Владыка Зосима порой поражает своими знаниями — он подробно объяснял нам метод прокладки здесь железной дороги, описывал традиции захоронения у эвенков, рассуждал об исторических судьбах России… Все эти разговоры велись в пути — в автобусах и самолетах, на которых мы добирались до приходов.

В Алдан приезжаем глубокой ночью. На 500 километров потрачено семнадцать часов. На встречу уже не надеемся: наверное, люди давно разошлись. Вдруг видим — в храме горит свет, у западного входа толпятся прихожане, окружают наш автобус с радостными криками: «Приехали!» Несмотря на поздний (или ранний?) час, владыка отслужил молебен. А уже в десять утра первым сел в автобус, чтобы ехать из Алдана в соседние Куранах и Томмот, к другим прихожанам.

Сам епископ Якутский и Ленский подвижником себя не считает: «Местное население — вот кто в подвиге живет. Для них подвиг — это норма жизни».

Живые

По дороге из Алдана в Нерюнгри есть поле, на котором стоят два огромных креста. Один из них установил протоиерей Сергий Богачёв, настоятель нерюнгринского Казанского храма. Место называется Васильевка, по имени протекающей здесь мелкой речки. В начале сороковых здесь появился обычный по тем временам поселок: немногочисленные невысокие дома по обе стороны АЯМа. Но в окрестностях никто толком не знал, что это за селение. Васильевцы никуда не выезжали, не выписывали газет и не участвовали в районных соревнованиях. Участок дороги стал усиленно охраняться: запретили двигаться на малой скорости, останавливаться, брать попутчиков. Хотя вряд ли кто-то из местных осмелился бы «голосовать». Здесь стоял один из самых суровых лагерей ГУЛАГа. Здесь за колючей проволокой пять тысяч заключенных, осужденных на двадцать пять лет по политическим и уголовным статьям, ежедневно извлекали из шахт моноцит, содержащий уран-235. Получая при этом колоссальную дозу радиоактивного облучения.

Васильевский исправительно-трудовой лагерь поставили на сопке — самом продуваемом месте. Летом здесь весело зеленеет стланик — симпатичное хвойное деревце с молочными шишками. Но зимой оно, как ему и положено, стелется, приникает к земле, и его засыпает снегом. Зимой вокруг бесконечная белая равнина, колючий ветер и тяжелое небо. А зима длится восемь месяцев.

— Вот видишь — гвоздь, а вот петли дверные, — показывает находки протоиерей Николай Иванов, настоятель Князь-Владимирского храма в поселке Чульман, недалеко от Нерюнгри. — Надо же, какой металл! Сколько лет прошло, какие зимы, а все целехонько, хоть снова в ход пускай.

К сожалению, человеческие кости найти здесь было так же легко, как добрый гвоздь. Васильевка теперь пуста, от нее осталось только кладбище. Многие могилы вскрыты: постарались охотники за черепами. В середине 90-х на черных рынках то тут, то там стали появляться кубки, пепельницы и прочая «утварь» из человеческих черепов. Отец Сергий стал дознаваться: откуда взяты останки? Оказалось, из Васильевки. По обрывочным сведениям установили, что это за место. Но кто сюда попадал? За что? Сколько выдерживали они в этом климате, при непосильно тяжелом физическом труде?..

Отец Сергий и другие священники приезжают сюда, служат по погибшим панихиду. «При жизни им радости не было, пусть хоть теперь», — вздыхает батюшка. На некоторых могилах стоят православные кресты. И в здешних местах были верующие люди…

Мы долго ходим мимо холмиков и ямок, мимо зеленых стлаников, по траве.

По приблизительным данным, в Якутии было около 105 лагерей.

… В Нерюнгри мы тоже опоздали на несколько часов. Приехали к ночи, в дождь и холод. Но и здешний храм был полон людьми. Были и старики, и дети — сонные и радостные. Святыни останутся здесь на несколько дней. Но люди почему-то не хотели откладывать встречу с ними хотя бы на утро. Впрочем, ни утром, ни вечером, ни в один из последующих дней храм не был пуст. К святыням шли и шли. С владыкой постоянно говорил кто-то из прихожан. И на каждой службе проникновенно пел церковный хор, который знают во всей Якутии, и не только. Это местная гордость. Многие певчие вышли из нерюнгринского хора «Соловушки», который покорил Россию, Европу и Америку.

Самый северный батюшка

В Якутск возвращаемся на самолете. Здесь меня ждет еще одна встреча — со священником Сергием Клинцовым. Каждый год он отправляется из Якутска в самые северные приходы, за Полярный круг, по зимникам, вверх по реке Индигирке.

В последнюю поездку он побывал в поселках Белая гора, Хону (в просторечье Мома), Депутатском — том самом, который за последние несколько зим дважды «размораживали». Из-за аварии на котельной при морозе в минус 55 перемерзли трубы, людей начали эвакуировать, оставшиеся грелись печками-«буржуйками», сделанными из топливных бочек. Во всех этих местах есть православные общины, в Хону даже сохранился старый храм, который успел побывать и краеведческим музеем, и амбулаторией. Последние лет семь он потихоньку восстанавливается руками прихожан. «Удивительно, что они вообще за это взялись, — говорит отец Сергий. — Народ бедный, фактически нищий. Каждый раз, когда приезжаю, задаюсь вопросом: чем они живут? Пытаются выращивать скотину. Но бывает, что лето чересчур дождливое. Они сена накосят — а оно утонет. Зимой животных кормить нечем. Тогда соседний район, Белая Гора, начинает помогать: везет сено по зимнику. Вроде и расстояние небольшое — 300 километров, но по времени бывает по-разному. В одну из наших миссионерских поездок мы потратили на этот путь почти трое суток. По всему зимнику тогда выступили наледи. Грузовики выстроились в ряд: ни назад, ни вперед. Кто-то попал в воду, выступившую на лед, барахтается, кто-то начинает помогать, остальные ждут». В тот раз ночевать пришлось вчетвером в кабине «Урала», на котором ехали. Однажды ночью отец Сергий примерз к сиденью… Зачем все это нужно ему, настоятелю кафедрального собора в Якутске?

— Нас ведь ждут, — говорит отец Сергий. — За нас молятся. Во всех поселках есть помещения, где народ собирается на молитвенное правило, по 20−30 человек приходит. Им-то каково без священника? Ведь эти люди в храме не «захожане». Они не поглазеть на батюшку приходят, не поплакать о жизни, не вопросы неофита задать — это уже пройденный этап. Они живут своей молитвенной жизнью. Ждут терпеливо, когда приедет священник, чтобы их причастить, ждут встречи со Христом в Причастии, не ропщут. Иногда, правда, не выдерживают и звонят мне. Это значит, что они уже «ну очень ждут». Хотя так прямо они об этом никогда не говорят. Вежливо расспросят, как дела, и ненавязчиво попросят: приезжайте, как сможете.

Здесь ведь люди совсем иные, чем в средней полосе, и верят они по-другому: глубже, чище. Многие из них вообще не понимают русского языка, и можно только удивляться, откуда у них такое знание о вере. Вот в поселке Жиганск пару лет назад умер дедушка Семен, было ему 112 лет. Я причащал его несколько раз, общался с ним через переводчика, потому что он по-русски знал только слово «пока». И он вспоминал, как маленьким еще ходил в церковь. А с тех пор больше ста лет прошло… Но он в вере был очень тверд. Однажды у нас возникла острая проблема с транспортом: срочно нужно уезжать, а не на чем, до Якутска 500 километров по воде. Тогда мы попросили: «Дедушка Семен, помолитесь Господу, чтобы он нам транспорт послал». Он посмотрел на нас и, помолчав, сказал по-якутски, тихо и уверенно: «Помолюсь». Кому-то это покажется ерундой. Но ведь это и есть — та самая, настоящая вера, которая может горы свернуть.

…Возвратились мы в тот раз вполне благополучно.

Может быть, здесь, на Севере, и не молятся так, как мы привыкли: утреннее, вечернее правило, каноны… Но эти люди каждую неделю приходят в храм или в молитвенный дом — у кого что есть, и вместе обращаются к Богу. У них такие исповеди бывают!.. Человек может два слова только сказать, но так, что ты как свидетель стоишь и понимаешь: он вынул из себя все, что есть. И не надо больше никаких речей, биения кулаком в грудь. У них к Евхаристии в чем-то более простой подход, нет надуманной боязни: им и так ясно, что все мы недостойны причастия, но если есть возможность, если батюшка приехал, то надо причащаться. Ведь для кого, как не для них, Христос приносится бескровной Жертвой…

Многие хотят креститься. Но мы обязательно проводим беседы, и я спрашиваю: а зачем вам это? Ответы бывают самыми разными. Кто-то действительно готов изменить свою жизнь, ждет этого момента. Другие приходят по каким-то внешним причинам: здоровья хотят, благополучия… Приходится объяснять: вы ведь сюда не за колбасой, не за мебелью пришли, это серьезный шаг, и если вы не готовы к нему, то лучше отложить до следующего раза. Кого-то приходится просто отговаривать… И люди понимают: лучше не торопиться. Через год приходят совсем с другим настроем, принимают крещение и радуются, благодарят… Один молодой человек, якут, помню, просто сиял весь: «Я давно готовился к крещению, и теперь благодарю Бога за эту милость, и вас благодарю».

Конечно, всякое бывает. Иной раз и нам достается… Но это редко, чаще бывает по-другому. Вот недавно ехали мы на «Ниве» по берегу в один район. Вода в реке стала подниматься, а берег такой скалистый, что нам не пробраться. Если «Нива» поедет, то нас зальет, а обойти негде, мы и так под скалой. Сидим и ждем — может, пойдет другая машина, подцепит нас. Подъезжает «Урал», кидает трос, перетаскивает нас по реке на безопасный участок. Мы водителя благодарим, денег ему хотим дать — символически, конечно, на конфеты, много-то у нас нет. А он говорит: «Да вы что? С Церкви деньги брать? Нет, ни за что не возьму!» И таких людей много.

Вместо послесловия

Двадцать семь священников на три миллиона квадратных километров — это катастрофически мало. Но их трудами и каким-то чудом, несмотря на «вечную мерзлоту», вера во Христа на якутской земле разгорается ярким и горячим огоньком. Здесь даже в самые воинственно-атеистические времена кое-где не решились снести храмы, хотя они были не каменными — деревянными, их уничтожение не требовало много времени и сил. В церквях устраивали музеи, склады, амбары… но их не рушили. А Православие хранилось в памяти стариков. Девяностолетние старожилы и сегодня помнят, как их детьми водили в храм, как они причащались, как постились и молились их родители… «Северный характер — это серьезно, — говорит владыка Зосима. — Если здесь принимают Православие, то всем сердцем, если создают приход — то вместе и накрепко».

В моей любимой сказке «Снежная королева» тоже говорится о пути. О бесконечном, порою безнадежном пути маленькой девочки Герды, которая отправилась спасать дорогого ей человека. Сколько она прошла, сколько раз падала, поднималась, замерзала, почти гибла — но продолжала путь. И ее мужество, вера и любовь помогли Каю собрать из осколков то заветное слово, которое даровало ему свободу. А слово это было — «вечность».

Что движет якутскими миссионерами, если не любовь? К своим ближним, духовным чадам, к тем, кто еще ничего не знает о Христе, но ищет веры. Кому-то это покажется бессмысленным. Но только не тем, для кого в результате этого пути происходит самая важная в жизни встреча — со Христом. Без Которого нет вечности…

Сердечно благодарим за помощь в подготовке материала Владимира Федорова, Ирину Дмитриеву, Олега Емельянова, Ирину Шахматову

http://www.foma.ru/articles/1218/