Спор о Европе. Часть 1

Православный византизм — основа традиционной европейской культуры

ЧТО МЕШАЕТ ДИАЛОГУ?

На сегодняшний момент, ко второй половине 2000-х годов, возник существенный и опасный зазор между идеологическим состоянием русского консерватизма и теми политическими возможностями, которые открываются перед ним в связи с нарастающей делиберализацией и девестернизацией российской политики. До сих пор правое движение в России во многом воспринимает существующее государство РФ как принципиально ущербное, возникшее в результате распада предыдущего, более могущественного государства и требующее радикальных изменений консервативно-революционного характера. Однако уже с начала 2000-х годов, с приходом нового политического режима Владимира Путина, тот либеральный беспредел, который наблюдался в 90-е годы, сменился более здоровым, либерально-консервативным курсом, который по всем возможным основаниям останется определяющим мэйнстримом российской политики, как минимум, еще на один-два-три президентских цикла. Это курс консервативный, потому что главной его ценностью является суверенитет и могущество Российского государства, но это также и либеральный курс, потому что сложившийся в России политический класс, при всем его внутреннем разнообразии, не собирается отказываться от ценностей свободного рынка и прав человека, и вряд ли позволит это сделать главе государства. В то же время излишний консерватизм правой оппозиции и излишний либерализм власти, не позволяющие им до сих пор начать полноценное сотрудничество, — это следствие одного и того же порочного понимания геокультурной идентичности России, которое сложилось в российском политическом классе достаточно давно и имеет глубокие исторические корни.

ОППОЗИЦИЯ «РОССИЯ-ЕВРОПА» — ЧУЖОЙ МИФ

Речь идет об основательно укоренившейся в русской политической мысли оппозиции России и Европы, в которую внесли свою лепту практически все русские политические философы, но когда они пытались одуматься, было уже поздно: миф был запущен, к особой выгоде многих сил за пределами самой России. Апофеозом этой тенденции стало развитие идеологии «евразийства» 20−30-х гг. ХХ века и в особенности «неоевразийства» 90-х годов. Справедливости ради нужно сказать, что само по себе «евразийство» за все время своего существования является такой же чисто «интеллектуальной идеологией», каким был марксизм, что совершенно естественно: не все современные школьники вообще способны найти на карте мира Европу, Азию и, тем более, Евразию, сами проверьте. И в этом смысле сознательных последователей идей Н. Трубецкого, П. Савицкого и Н. Алексеева, способных еще отличить этих трех авторов друг от друга, достаточно мало для формирования какого-либо серьезного политического движения. Но дело не в нюансах философии «евразийцев», дело в самой установке на противопоставление России и Европы, которая восходит еще к Петру Чаадаеву, а окончательно находит свое выражение в книге Н.Я. Данилевского «Россия и Европа» (1870). Если наличие этой установки делает человека «евразийцем», то тогда нам придется признать, что «евразийство» у нас давно стало победившей идеологией, во всяком случае на уровне одного этого пункта. Из этой установки еще не следует какое-либо позитивное или негативное отношение к России и Европе: достаточно считать эти явления сущностно различными и противостоящими друг другу. В этом смысле политик, считающий, что Россия должна идти «за Европой» или «в Европу», остается таким же «евразийцем» просто потому, что не считает саму Россию уже Европой.

Миф о неевропейской сущности России сложился в Западной Европе, с точки зрения которой все, что восточнее ее собственного пространства — уже Азия. Так, для Франции сама Германия кажется уже слишком «азиатской», а для Германии — Польша, а для Польши — Россия. История европейской политической публицистики дает много примеров того, как легко можно было восточного соседа упрекнуть в «азиатчине», хотя сегодня по той же самой логике мы можем западных соседей упрекать в «американщине», ибо, как выяснилось еще в конце XV века, западнее Европы еще есть целый материк. Но древняя средневековая Русь никогда не выделяла себя из Европы просто потому, что для этого не было никаких оснований, а смотреть на себя глазами латинян или германцев никто не собирался. И только с приходом Петра I новый русский политический класс не только стал смотреть на Россию с точки зрения Запада, но и сам был носителем западной культуры в большей степени, чем русской. В начале XVIII века в России действительно произошла западническая «революция сверху», когда новое государство с новой столицей стало ориентироваться не на собственную, православно-имперскую традицию, а на протестантские страны Северо-Западной Европы. С этой оценкой двухсотлетнего петербуржского периода согласны совсем не только евразийцы, но практически все, наиболее известные русские религиозные и политические философы. Примечательно, что до Петра I «первыми западниками» русской истории уже называли и Ивана III, и Ивана IV, и царя Алексея Михайловича, но их интерес к Западу не предполагал тех тектонических изменений в самой России, которые произошли с реформами Петра. Главным, определяющим результатом этих реформ стало основательно укоренившееся противопоставление России и Запада, приверженность которому свойственно полярным идеологическим лагерям. «Западники» принимают эту оппозицию и считают Западную Европу образцом для подражания в России, которая должна, с их точки зрения, срочно «стать Европой» или, по меньшей мере, подчиниться Европе. Соглашаясь с этим различением, но считая Западную Европу абсолютным злом, многие патриоты готовы максимально противопоставить Россию Европе, вплоть до того, чтобы отождествить ее с Азией. Таким образом, излишнее «западничество» наших «европеистов» и излишнее «восточничество» наших «евразийцев» — это следствие некритического восприятия одного и того же мифа — мифа о сущностном различении и противопоставлении России и Европы.

СМЫСЛОВОЕ ПРОСТРАНСТВО «ЕВРОПЫ»

Основная беда наших «европеистов» — это их нежелание и неспособность точно определить, хотя бы для самих себя, что они называют «Европой». Ведь «Европа» — это не онтологическая категория, а чисто гуманитарное понятие, придуманное человеком для обозначения определенной реальности, которая на протяжении веков существенно менялась, сохраняя одно и то же название. В противном случае никакого спора о Европе бы не возникло, если и так известно, что Европа — это вся территория от Атлантики до Урала. Но споры о Европе продолжаются, а значит, мы имеем дело с понятием, превосходящим чисто географический термин. При этом, можно заметить, что упорная приверженность «европеизму» или, наоборот, «антиевропеизму» еще не определяет со стопроцентной гарантией все идеологическое содержание того или иного автора, более того, сами приверженцы «Европы» могут противостоять друг другу куда более ожесточенно, чем откровенным врагам этой части света. Следовательно, приходится признать, что любая политическая идеология, претендующая на выражение русских национальных интересов, будет неполноценной, если не ответит на вопрос о том, что есть «Европа» и как Россия соотносится или должна соотноситься с этим понятием?

Сам термин «Европа» имеет древнесемитское происхождение и означает «вечер», «вечерняя страна». Древние греки, чей алфавит восходит к финикийскому, так и называли территорию своего проживания, то есть весь северный берег Средиземноморья, к Западу от Эгейского моря. При этом весь остальной мир на восток и юг назывался «Азией», и эта оппозиция сохраняет свое значение до сих пор: конкретной, оформленной «Европе» противостоит размытая и неоформленная «Азия». И хотя в эпоху Римской империи «Азией»" называлась только одна провинция, а именно территория Малой Азии, впоследствии это понятие все равно было экстраполировано на весь внешний мир, что говорит о его идеологической природе. Следует заметить, что миф о Европе как финикийской принцессе, похищенной обращенным в быка Зевсом на Крит, действительно имеет архетипическое значение для всей европейской культуры: Европа изначально предстает как ценность, достойная того, чтобы ее похитить. Так, автохтонные племена эгейского побережья похищают в «Азии» нечто, что позволяет им создать новую цивилизацию, принципиально отличную от самой Азии.

Греция была первой исторической «Европой», осознающей себя в качестве таковой, и вся история Греции уже несла в себе прообраз всех событий европейского будущего В этом смысле можно прямо сказать, что если историю, описанную Гомером и Геродотом, мы не считаем своей историей, историей своей культуры, если мы не осознаем себя хоть немножечко «греками», то мы не можем считать себя европейцами. Но мы все-таки изучаем эту историю как свою и в этом залог нашей европейской идентичности. В чем же состояла сущность этой идентичности на столь ранней, можно сказать, эмбриональной стадии ее становления? Ответ на этот вопрос определит весь дальнейший ход наших рассуждений: уникальность Европы, ее беспрецедентный исторический вызов заключался в осознании человека как принципиально свободного существа.

ЕВРОПА И ОПЫТ СВОБОДЫ

Свобода — вот главный лозунг Европы, не только не принятый в Азии, но и не понятый там. Да, человек зависит от тысячи внешних и внутренних сил, и, возможно, он должен от них зависеть, но только он способен к тому, что в наиболее точных философских терминах называется «трансцендированием», то есть сознательным внутренним дистанцированием от внешнего опыта и способностью оценивать этот опыт, выбирать себе жизнь и смерть. Существует много различных объяснений, почему именно Европа совершила это «трансцендирование», среди которых наиболее основательными являются географические причины: от беспрецедентного освоения морского пространства до необходимости выживать в сравнительно холодном климате. Но не следует думать, что залогом этой свободы была децентрализованная природа европейской геополитики, свойственная конгломерату морских колоний и свободному союзу племен и городов. Такое существование не может продолжаться слишком долго, когда твоими соседями остаются мощные централизованные державы вселенской «Азии». Поэтому возникает фигура Александра Македонского, который не только объединяет Грецию, но и идет завоевывать весь мир.

Но Александр не смог довести свою миссию до конца и только ради того, чтобы азиатские народы признавали его в качестве нового царя царей («шахина-шаха»), перенес свою столицу в Вавилон — и с его смертью пала вся месопотамская цивилизация. То, что не сделал македонец Александр, сделали римляне, построившие первую, чисто европейскую империю, действительно объединившую Европу в единое государство, и, как и в случае с греками, мы можем прямо сказать, что если историю Рима мы не считаем своей историей, если мы не осознаем себя хоть немножечко «римлянами», то мы не можем считать себя европейцами. И как в свое время Греция освободила все Средиземноморье от деспотизма Персии и Египта, так и Рим дал бой последнему оплоту Азии — чудовищному Карфагену. Здесь нужно обратить внимание на одну крайне важную аберрацию: оппозиция Европы и Азии вовсе не тождественна оппозиции Запада и Востока. К востоку от древней Европы простирались бесконечные леса и степи, которые позже займут славяне, продолжающие экспансию европейской культуры. В действительности Европа противостоит Азии не как Запад — Востоку, а как Север — Югу. Европа — это свободный Север, противостоящий тираническому Югу. На протяжении всей своей истории Европа в большей степени противостояла именно Югу — тираниям африканского и азиатского побережья Средиземного моря, и конфликт Рима и Карфагена имеет здесь архетипическое значение. Ну, а уж славянский мир, и прежде всего Россия, свободно простирались на Восток, испытывая постоянные угрозы именно с Юга. Чем же тогда является оппозиция Востока и Запада, если дихотомию свободы и тирании воплощает Север и Юг? Эта оппозиция даст себя знать в расколе единой Европы на Западную и Восточную.

ЕВРОПА И ХРИСТИАНСТВО

Синтез греческой и римской культуры породил то целое, что мы ныне называем Античностью, «древним миром». Античность — это языческий мир, но он разительно отличался от мира иных «язычеств» именно тем, что по-иному относился к человеку. Античный человек — это человек, осознающий свое достоинство, свою потенциальную свободу, как бы он к ней ни относился. Свобода античного человека позволяет ему преодолеть узкие рамки своего этнокультурного бытия и мыслить универсально. Именно поэтому центральной, отличительной особенностью античной культуры на фоне всех остальных культур было чудо греческой философии — культуры свободной, спорящей мысли, породившей свои ценности и свои законы, среди которых главные — это законы классической логики. Античность породила тот универсальный образец культуры и цивилизации, перед которым не смогли устоять никакие окраины средиземноморской ойкумены, и даже среди представителей самой упрямой окраины — древней Иудеи — нашлись те, кто еще накануне христианской эры породил «александрийский», иудео-эллинистический синтез. Античный дух был исполнен интуицией человеческой свободы, но он не мог его выразить иначе, кроме как в отвлеченных философских смыслах, ибо основа его оставалась языческой. Но вот в I веке происходит осевое событие, которое нам позволяет называть этот век первым — возникает Христианство и стремительно поглощает Европу как единая религия, в которой так нуждалось единое имперское государство Рима. Именно Христианство можно считать той ценностью, которую европейцы символически «похитили» у близких родственников финикиян, азиатов-иудеев и которая породила в Европе новую цивилизацию, принципиально отличную от самой Азии. В этом смысле вполне возможно сказать, что Европа — это и есть Христианство.

ЕВРОПА И ИДЕЯ ЛИЧНОСТНОЙ ПРИРОДЫ БОГА

Конечно, с чисто библейской точки зрения осевые события древней истории происходили совсем не в Европе, которая была периферией ветхозаветного мира. И богословское значение событий, совершавшихся в древней Иудее, Египте и Месопотамии, куда важнее того, что было в Греции или Риме. Но факт остается фактом — культура Нового Завета получила свое наибольшее распространение и окончательно утвердилась именно в европейском пространстве, в то время как из Азии ее последовательно изгоняли и изгоняют до сих пор. И не нужно обладать особыми познаниями, чтобы ясно объяснить этот факт тем, что именно в Античной Европе была подготовлена та необходимая почва, которая смогла воспринять христианскую культуру. Прежде всего, речь идет о той самой ценности человеческой свободы, которая является сущностью европейской цивилизации на протяжении всей ее истории. Но только христианская религия могла дать оправдание античной интуиции человеческой свободы в своем уникальном, исключительно христианском представлении о человеческой Личности.

В отличие от язычества, где высшей священной инстанцией является безличное «божественное начало» (Брахман индусов, Дао китайцев или Единое-Благо греческих платоников), в авраамической, библейской традиции Бог является Личностью, и именно поэтому он не порождает этот мир из самого себя, а творит его своей свободной волей «из ничего». При этом не только Сам Бог является Личностью, но и человек создается Им «по своему образу и подобию» как новая личность, а не как «одна из десяти тысяч вещей» китайской мифологии. Недопонимание личностной природы Бога ведет к непониманию аналогичной природы человека, равно и обратное — недооценка человека как личности ведет к отрицанию личности в Боге. Эта ошибка чревата подрывом всей сущности библейского вероучения и превращения авраамической религии в очередное язычество. Именно это начало происходить с древними иудеями, которые не приняли Новый Завет. Христианство, утверждающее факт воплощения Бога в человеческой природе, усиливает персоналистическую интенцию Ветхого Завета настолько, что отрицание богочеловеческой природы Спасителя неизбежно отбрасывает к безличному богу язычества. Именно поэтому невозможно со стопроцентной уверенностью сказать, что все иудеи и все мусульмане понимают своего бога как личность, а не как каббалистическую «айн-соф» или «абсолютную реальность» суфиев — там нет Церкви, а значит, нет единого догматического свода, и каждый может толковать свою религию по-разному. Именно из-за этого до сих пор нет конвенционального религиоведческого определения ортодоксии и ереси в иудаизме и исламе, отсюда все теологические проблемы с каббалой и гаскалой, суфизмом и ваххабизмом. Оппозиция Севера как полюса «свободы» и Юга как полюса «тирании» очень точно накладывается на оппозицию Христианства и южных религий авраамического происхождения — иудаизма и ислама. Таким образом, авраамический дух оказался близок европейскому — это дух свободной личности, но персонализм Нового Завета оказался настолько радикальным, что расколол авраамический мир надвое, по линии Север — Юг, Европа — Азия.

«РИМСКОЕ» ИЛИ «РОМЕЙСКОЕ»?

Христианство восприняло все интеллектуальные ресурсы античного наследия, породив великий «каппадакийский синтез» IV века, шире — патристический синтез всех Семи Вселенских Соборов (IV-VIII вв.), еще шире — всю культуру Нового Рима, культуру Ромейской Империи, которую итальянские гуманисты XV века назовут «Византией». От античного наследия было воспринято, прежде всего, то, что составляло его уникальность — культура греческой философии с ее языком, ее логикой и ее дисциплинами. Можно со всей определенностью сказать, что именно в этот период, в первые века нашей эры, окончательно оформилась та культура и цивилизация, которую мы называем «Европой» — это культура великого антично-библейского синтеза, наивысшим проявлением которого стал торжествующий византизм. На двух основаниях покоится Европа — Античности и Христианстве, греческой философии и христианском богословии, учебнике классической логики с одной стороны, Священном Писании и Священном Предании с другой стороны. С тех пор европейская идентичность предполагает не только обостренное переживание древней истории Греции и Рима, но и исповедание христианской религии. В этом смысле можно прямо сказать, что если наша душа, по выражению Тертуллиана, хоть немножечко христианка, то мы не можем не считать себя европейцами. Так и события Библии для нас должны быть не менее, а в идеале значительно более важны, чем истории, описанные Фукидидом или Полибием. Иногда в античном наследии Европы выделяют не только греческую философию, но еще и «римское право», и тогда получается, что Европа основана как будто бы на «трех китах» — христианской религии, греческой философии и римском праве. Однако то, что мы сейчас называем «римским правом» — это не столько древнее право, основанное на законах Двенадцати таблиц, сколько именно конечный свод всего римского гражданского права (Corpus iuris civilis), составленный знаменитым византийским императором Юстинианом в VI веке («Кодекс Юстиниана»). Таким образом, то, что мы называем «римским правом», на самом деле уже является ромейским, «византийским» правом, которое составляет историческую основу всего европейского правосознания. Безусловно, возникновение гражданской правовой системы — это отличительная особенность европейской цивилизации, свидетельствующая о ее главной ценности — человеческой свободе. Но, по большому счету, развитие гражданского права в Риме и Константинополе можно считать продолжением общей философской культуры Античности, поэтому нет особого смысла выделять римское право в отдельное, автономное основание европейской идентичности.

СИНТЕЗ ИЛИ КОМПРОМИСС?

Весь драматизм европейской истории объясняется тем, что Европа основана на двух началах — Античности и Христианстве. Реальная, историческая Европа — это цивилизация компромисса между этими началами, в то время как в исторической Церкви оппозиция между ними снимается за счет подчинения античной культуры христианским ценностям. Поэтому высший синтез христианских и античных начал заключен в православном византизме, который фактически стал устойчивой, твердой основой всей традиционной европейской культуры. Основополагающее влияние византийской культуры на всю европейскую историю очень долго замалчивалось на Западе, пока, наконец, в ХХ веке стараниями научной византинистики это влияние не стало очевидным. Всю историю западной цивилизации, от Италии до Америки, невозможно себе представить без ее византийских корней, о чем бы ни шла речь — о теологии, философии, литературе, архитектуре, живописи, музыке и т. д. Византизм сегодня — это ответ на кризис европейского духа, заключенный в самой Европе, ибо он предлагает не условный компромисс между античным наследием и Христианством, а их гармонический синтез — через подчинение одного начала другому.

Разумеется, если античное наследие будет восприниматься как самоценность, то оно неизбежно приведет к новому язычеству, и в этом его непреходящая опасность. Но для того чтобы этого не произошло, вовсе не следует отвергать с нуля все достижения философии, науки и искусства Греции и Рима — нужно только их грамотно соотнести с абсолютными ценностями Христианства. Но возникает вопрос — кто может сегодня начать это возвращение Европы к своим собственным ценностям? Мы видим, что спасение Европы, а, следовательно, и всего человечества, лежит не вне Европы, не на каком-то абстрактном «Востоке» или «Западе», а в самой Европе, но для этого необходимо увидеть Европу в ее целом, а не в одной лишь ее части.

Византия была той Империей, которая воплощала собой Христианскую Европу, то есть Европу в ее совершенном, законченном историческом виде с ее симфонией Церкви и государства, ее греческим языком и библейской религией. Однако уже вскоре после Седьмого Вселенского Собора, в VIII веке, греческий восток и латинский запад Европы начинают входить в открытую конфронтацию, которая закончилась величайшей катастрофой — расколом единой Церкви в 1054 году, когда латинский Запад отпал вместе с Римской курией, утвердившей концепцию Filioque (учение о предвечном исхождении Святого Духа не только от Отца, но «и от Сына»).

(Продолжение следует)

http://www.rpmonitor.ru/ru/detail_m.php?ID=5768