 |
| Правая.Ru | Егор Холмогоров | 18.09.2007 |
То, что ты христианин давалось тебе как данность, как драгоценный подарок Бога, а твое индивидуальное поведение было, прежде всего, чредой отклонений от этого дара, хотя и отклонений неизбежных, связанных с падшей человеческой природой. Ты мог быть либо средним христианином, то есть грешить, падать и вставать, в надежде на то, что Церковь как грандиозный благодатный организм отмолит тебя, святые защитят тебя, Бог помилует тебя. Либо ты мог решиться на подвиг и попытаться стать христианином выше среднего, то есть преодолеть проявления своей падшей природы с помощью аскезы, умной молитвы и т. д., но и этот аскетический путь за редчайшими исключениями не совершался в одиночку (напротив, одиночество на этом пути — это гордыня).
Так или иначе, Православие попросту не предназначено для того, чтобы быть индивидуальным предприятием. Точнее оно может быть индивидуальным предприятием лишь в одном смысле, догматическом. То есть если все отступили от правой веры, то ты не должен отступать вместе со всеми, а должен сохранять преданность истине до конца, даже если останешься один. Если все считают какой-то грех нормальным, то ты не должен считать его таковым, даже если им грешен сам. Но это тоже не индивидуализм. Ты можешь быть в разрыве по горизонтали, со своими современниками, но никакого разрыва по вертикали, с уже пребывающими на небесах праведниками и с праведниками грядущими тут нет (вообще очень важно понять, что Православие предполагает жизнь в шести измерениях (ширина, глубина, высота, настоящее, прошлое, будущее), а не в четырех.
Другими словами, наше воспитание и наша культура в нашем поколении навязывают совершенно иное отношение к Христианству, точнее к Православию, нежели те, которые Православием и Христианством предполагаются по их внутреннему устройству. При этом дополнительная вина всевозможных православных богословов, проповедников, публицистов и т. д., писавших в ХIХ и особенно в ХХ веке состоит в том, что они старательно поддерживали иллюзию, что возможно жить христианской жизнью, возможно нормально и полноценно функционировать в качестве православного христианина оставаясь в рамках «культуры модерна» и «секуляризованного общества». Причем соответствующую ответственность взяли на себя и люди лично вполне благочестивые, живущие в 6 измерениях, но не замечающие, что окружающие их люди научились жить только в 4-х. Классический пример — митр. Антоний Сурожский, с его учением о Встрече с Богом, как о некоем необходимом православному индивидуальном опыте. Владыка Антоний всю жизнь жил в Церкви, в её толще, в её шести измерениях и вряд ли когда-то узнал, как маялось множество людей, живших в четырех измерениях, в своей текущей жизни, соприкасающейся только краем хотя бы с приходской жизнью, маялись от того, что знали «нужна встреча с Богом», а приключается только неловкость от того, что стыдно признаваться в одних и тех же грехах на исповеди и ноги затекают стоять всенощную, а мысли забредают куда-то в сторону. То есть им никто не объяснил, что встреча с Богом это не ряд психических феноменов, а соприкосновение с Благодатью в церковной жизни.
Большая часть жизни наших приходов, — и либеральных, и центристских, и консервативных, состоят из религиозных индивидуалистов. Индивидуалистов поневоле, конечно, но индивидуалистов. А индивидуум не может вместить в себя всего масштаба и всех противоречий собственной греховности, собственной религиозной жизни, на самом деле даже собственной шизы. Собственно, только шиза-то и остается.
Мне приходилось и не раз бывать в ситуации, когда скажем утренние и вечерние правила читаются чтецом, а ты, а вместе с тобой еще полдюжины и более людей, являешься одним из предстоящих в молитве. И должен заметить, что подобное нравственное овнешнение влияет на душу очень благотворно. В 50-м псалме, в исповедании грехов, ты уже не пытаешься «наизнанку выворачивать свою душу» (абсолютно богопротивное дело), а слышишь голос падшей и нуждающейся в восстановлении человеческой природы, той твари, которая «мучается и стенает» — в том числе и в тебе самом. Напротив, в беседах со своей «совестью» — всегда есть очень много лукавства, то есть и искусственного самооправдания и искусственного же самоосуждения (на словах, не на деле, на деле сам себя индивид осудить не может).
Вообще «совесть», как ее понимают сейчас, это вообще совершенно нехристианское понятие. Индивидуалистической моралью она понимается как некий внутренний предиктор, который сидит в человеке и говорит, что хорошо, а что плохо, и начинает его мучить. Никого не смущает даже то, что русское совесть уже этимологически протестует против такой трактовки. Это совещание, совет. Совесть это то в человеке, что поддается стыжению братом в разговоре наедине. «Если согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним. Если же не послушает их, скажи Церкви; а если Церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь». Совесть в нас — это то, что поддается усовещиванию, обличению наедине и без применения социальных репрессий, что откликается на совет. И бессовестный человек — это тот, кто не боится и не стыдится такого вот неформального усовещивания. Заметим, мы не говорим «бессовестный» про того, кто что-то сделал тайком, но про того, кто что-то сделал, зная, что его осудят, но применить формальные санкции не смогут.
И так получается практически с любой проблемой религиозной жизни православного христианина. Как только она начинает решаться в логике модерна, то есть с «опорой на собственные силы», собственный разум, индивидуальное нравственное сознание и прочую чушь, тут же данная проблема становится неразрешимой. Из тройки «молиться, поститься и слушать Радио Радонеж» индивидуально можно делать только последнее, поскольку его делает коллектив с другой стороны.
Возьмем для примера пресловутый «половой вопрос», который в переводе на современный язык звучит просто — спать молодым людям друг с другом до брака или не спать? Под какую систему отношений заточена вся православная мораль? Под систему отношений в которой добрачные связи свободной девицы и свободного юноши практически невозможны организационно, их просто очень сложно осуществить. Вне зависимости от религиозной оценки, оценка социальная их оказывается очень жесткой, поскольку является «порчей» того, что предназначено для брака. Брак, как мы помним, совершается обычно на условиях минимального знакомства или вообще незнакомства жениха и невесты. Другими словами, для обеих сторон в этой ситуации гораздо проще сдержаться, чем не сдержаться. Уж точно для женщины. Для мужчины же гораздо большей вероятностью не сдержаться был не секс с незамужней девицей, а поход в лупанарий или соблазнение замужней (что и каралось для обеих сторон намного строже).
Теперь представим себе нынешнее общество, которое все построено на непрерывном совместном нахождении полов, в том числе и в достаточно щекотливых ситуациях, типа бассейнов, поликлиник с врачами другого пола, с совместным обучением в школе, с постоянным общением вне школы. В современном обществе единственным сдерживающим фактором на пути к совместному грехопадению является то самое индивидуальное нравственное сознание, то есть по определению очень слабая и легко рвущаяся перегородка, тем более под воздействием сильных чувств. При этом священнику, к которому обращаются с вопросом «а как бы сделать так, чтобы не переспать», не остается ничего, кроме непрерывно давить именно на индивидуальное нравственное сознание: «Нельзя, сдерживай себя, это грех». Или, хуже того, ему приходится выдумывать совершенно адогматическую и еретическую картину в которой половые отношения сами по себе и при любых условиях рассматриваются как грех и страшная мерзость. В то время как они являются не грехом, но инструментом редупликации первородного греха, неизбежным для людей — в этих отношениях мы получаем удовольствие без труда, за это нам приходится платить трудом без удовольствия — то есть страданием. И дети, рожденные в этом удовольствии, рождены и для страдания и в страдании (эмпирический факт, которого никто еще не мог опровергнуть, предъявив не страдающего человека). То есть секс является неизбежностью естественной, то есть падшей жизни человека. Девство является достижением, которое может приобрести христианин, вырванный крещением из круговорота наслаждений и страданий, — в этом случае любые его страдания являются не платой за незаработанное наслаждение, а своеобразным мученичеством, неким дополнительным духовным достижением. Но христианин может, конечно, и не приобретать, оставляя себе и свою долю страданий, но в этом случае если «брак честен и ложе нескверно», то от незаслуженных страданий Господь оградит, если же брак нечестен и ложе скверно, то можно ожидать, что они непременно последуют и так, что мало не покажется. Так вот, вместо объяснения этого священник вынужден пугать страшилками про греховность и аморальность секса, вбивать к нему отвращение, с тем, чтобы хотя бы такой ценой удержать от греха. Но цена-то получается слишком высока. К сожалению, священник не может даже «вызвать родителей» исповедующегося ему молодого человека и сказать: «Вечером не отпускать. Такого-то на порог не пускать. По выходным отвозить на дачу. И т.д.». Приходится основываться только на индивидуальной психологии.
В результате, разумеется, священник предстает своеобразным насильником над совестью. Вместо того, чтобы утешать, подбадривать, указывать путь, он должен давить и карать, карать и давить. Должен, потому что получается, что больше некому, ни одна больше из общественных институций его в этой борьбе за нравственность не поддерживает.
Еще у носителя индивидуалистической религиозной культуры существует масса ненужных и бессмысленных вопросов, которыми он непрерывно мучится. Наверное каждый, кто читал разные православные форумы, сталкивался с этой категорией вопросов, которые один мой знакомый называл очень точно ификималакия (то есть нравственный онанизм). «А можно ли православному читать Ницше?». «А не грех ли слушать группу „Нирвана“?», «А можно ли верующему человеку красить губы и читать журнал Космополитен?». Бессмысленность этих вопросов видна хотя бы из следующего, — я еще не разу не слышал вопроса: «Можно ли православному смотреть порнофильмы?». И так понятно, что нельзя, в том смысле, что это является грехом и в оном просмотре нужно каяться. Представить себе покаяние в чтении Ницше я могу с большим трудом, могу себе представить лишь покаяние в том, что читая его богохульства человек с ними внутренне соглашался. Другими словами, область мнимых вопросов, это область выдуманных себе индивидуальных границ и запретов там, где объективных церковных запретов нет или они фактически не работают. И вновь получается изнасилование индивидуального сознания вместо опоры на сознание церковное. И опять же, священник оказывается в нелепом положении «борца за нравственность», то есть человека, который должен разрешать, что то-то нельзя, это нельзя, и этого тоже нельзя.
В то время как его задача в качестве исповедника (должен ли каждый священник слушать исповедь — это вообще большая тема, но так уж сейчас получилось) выслушать то, что человек сам считает грехами, вопросить его о том, что человек может быть утаил или грехом не считает, и назначить ептимью, которая послужит к исправлению. Еще он может, если может, посоветовать некий реальный путь к исцелению души человека. Заниматься психоанализом, формировать нравственное сознание исповедующегося (и уж тем более случайно и разового исповедующегося) он попросту не может. То есть в ситуации религиозного индивидуализма пасомых священник из служителя Церкви превращается в персонального гуру, а еще того хуже — в подружку советчицу, но только имеющую право давать такого же качества советы с беспрекословным авторитетом. Такая ситуация к православию имеет очень слабое отношение.
Другими словами, в рамках индивидуалистической религиозной культуры, превращение Христианства в непрерывное изнасилование индивидуальной совести практически неизбежно.
Кстати Церковь это прекрасно понимает и в последнее время идет все-таки работа по борьбе с этим психологическим с переходом в психиатрическое смещением, со всякими формами младостарчества, гуруизма, и т. д. Но надо понимать, что в рамках сохранения индивидуалистической религиозной культуры проблема практически неразрешима.
Что в этой ситуации мы можем сделать. Первое, Церковь должна занять четкую позицию защитника человека от нравственной катастрофы, связанной с этой индивидуалдистической культурой. Первое, что должен уметь сказать человеку священник: «ты грешник потому, что грешна и слаба человеческая природа, поврежденная грехом, ни ты, ни я, никто на земле тебя от всех грехов не защитит, но благодать Христова защищает тебя как христианина от тех грехов, которые уничтожили бы твою душу и тело сразу и немедленно. А теперь давай, осознавая, что мы не всесильны, посмотрим, что мы можем сделать, чтобы ты стал лучше. Главное — две вещи. Первая, чтобы ты не считал свои грехи не-грехами, а уж простительные это грехи или нет, решать не тебе. Вторая, если ты еще жив и если ты сюда пришел, значит ты не умер душой и даст Бог нескоро помрешь».
Второе, Церковь и все мы православные христиане должны бороться за скорейшую ликвидацию положения в котором возникает индивидуалистическая религиозная культура. Для каждого из нас это, фактически, единственный шанс на спасение. Мы не должны позволить Врагу оставить нас одних перед его полчищами из бесов и бесноватых. Мы должны бороться за такое общество, в котором хотя бы некоторыми грехами было бы легче не согрешить, чем согрешить. Грубо говоря, от «постных меню» в ресторанах перейти к «скоромным меню», которые в пост подаются по индивидуальному требованию тех, кто не верует и не постится. От увеличения тиражей молитвословов с приложением акафистов и т. д., — к появлению в каждом дворе хотя бы маленькой часовенки, у которой все живущие окрест православные могли бы собраться утром и вечером послушать молитву и помолиться и вместе со всеми и лично, но рядом со всеми. От пустых увещеваний «не переходите грань» — к обществу, в котором атмосфера блуда не будет витать надо всеми отношениями и в котором «не переспать» будет не проблемой, а вот переспать — целым предприятием, требующим сложного менеджмента. Другими словами, мы должны добиваться ресоциализации церковных норм нравственности и жизнеустройства и тогда, кстати, и путь строгой аскезы станет доступен многим людям, поскольку начинать его можно будет с нуля, а не с минус двадцати. Представляю сразу вой многочисленных антиклерикалов и антицерковников: «вы, православные, собираетесь решать проблемы спасения ваших душенок за счет нашей жизни и наших интересов». Поясняю:
— Да, именно этим мы и намерены заняться. Вы слишком долго, несколько столетий решали проблемы своего пищевого и гормонального баланса за наш счет, за счет спасения наших душ. Ваша «секуляризация» и «свобода совести» (то есть свобода индивида от какого-либо усовещивания со стороны других людей) обрушила на ни в чем не повинных христиан всем муки существования в рамках индивидуалистической религиозной культуры с ее непрерывным давлением на совесть, с её превращением в культ постоянных запретов, в состояние невероятной унылости от того, что ты видишь непобедимость греха в сражении с тобой-одиночкой, с наползанием шизофрении от ненависти к Богу, который кажется извергом и садистом. Все это сделали именно вы, с вашими «раздавите гадину». Вы физически и духовно убили тысячи людей так и не успевших понять, что Христианство это совсем не то, что получилось после наступления на него Модерна. И нам это надоело.
Либо наше общество станет таким, в котором христианин духовно растет и может состояться в качестве христианина, а не гибнет под напором мнимых вопросов, либо этого общества, превращающего Христианство в насмешку над ним самим, попросту не будет.
