 |
| Prokimen.Ru | Андрей Зубов | 17.09.2007 |
— Как данный курс способствует формированию целостного христианского мировоззрения?
— Гёте говорил, что если Вы знаете только один язык, то не знаете ни одного, имея в виду природный язык (для Гете это был, естественно, немецкий). Не зная никакого другого языка, Вы не подозреваете, что есть законы филологии, закон образования слов, закон грамматики и т. д. Зная несколько языков и сравнивая их, Вы видите язык как некое явление, а не только как утилитарную данность. То же самое и с религиями. Когда человек знает только одну религиозную систему, он в ней живет. Если он живет в ней правильно и хорошо, он спасается, но он не подозревает, что эта религия в то же время есть инвариант огромного поля исканий человека в этой сфере, где, скажем, для христианина христианство есть абсолютная находка. И вот, сравнительное религиоведение позволяет христианину увидеть в полноте то сокровище, которым он обладает, потому что если мы не знаем других исканий и не понимаем других религиозных традиций, то мы не понимаем чем обладаем, не ценим этого в полной мере, даже если нам говорят с амвона, что мы должны быть счастливы, что мы христиане, что это великий дар. Мы до конца не понимаем масштаб дара христианства, если нет сравнения с другими религиозными традициями. Мы обрели в христианстве нечто, чего другие религии не могут обрести. Сравнивать религиозные традиции для культурного христианина — это способ понять ценность и глубину христианства на много более широко, чем вне контекста сравнительного религиеведения.
— Как Вы решаете вопрос несоответствия библейской истории и научной теории? (например, кол-во дней сотворения и т. п.)
— Это классический вопрос. Как правило, мне его задают на первой же лекции ревнители буквального прочтения Библии. Я отвечаю на это очень просто: Библия в наименьшей степени является энциклопедией научного знания. Она является много чем, но этим она точно не является. Современный человек привык рассматривать любой текст, как текст информативный, обучающий. Библия, конечно, обучает, но не тому, как был сотворен мир, а тому, как спастись. И соответственно рассказ о творении мира, как это ясно показал святой Максим Исповедник, это рассказ о том, как от нынешнего состояния падшей твари человеку опять перейти в состояние Божественное, с которого началось его творение. И поэтому нам важны этапы, важно знание грехопадения, но фиксироваться на астрономических часах нет смысла. Тем более есть такой очень простой парадокс: мы день и ночь определяем по движению светил, которые, как сказано в Библии уже были созданы после того, как уже «был вечер и было утро, день первый». Поэтому ясно, дни творения и наши дни из 24 часов суть вещи несоотносимые. Поэтому я рассказываю современные научные представления о возникновении мира и человека, а уж как учащийся это соотнесет с Библией это его личное дело.
— Какие работы пишут студенты по курсу «История религий», на какие темы?
— Самые разнообразные. Пишутся и дипломные работы и курсовые, иногда пишут по той или иной религиозной системе, по тому или иному феномену. Студенты старших курсов, если их дипломные работы по моей кафедре, пишут сравнительные работы, например, «представления о спасении в исламе, иудаизме и христианстве».
— Как студенты воспринимают курс и, что Вы можете сказать о студентах и об институте вообще, его специфике, если ее усматриваете?
— На лекции народ ходит, но потому что ему интересно или потому, что боятся провалиться на экзамене, этого я не знаю. Но мне студенты очень нравятся. Был какой-то период кризиса несколько лет назад, когда значительная часть студентов, особенно мальчишек, просто пытались спастись от армии. Им было безразлично православие, тем более история религий, но теперь этот период прошел, по милости Божией, и практически все ребята, во-первых, более или менее серьезно церковны, а во-вторых, они хотят эту церковность сделать церковностью культурного образованного человека и поэтому учатся в этом институте. Наш институт в меньшей степени, чем, скажем, МГИМО, ориентирован на какой-то конкретный доход в будущем. Человек не может рассчитывать озолотиться после окончания православного института, благодаря знаниям, полученным в нем. И это с одной стороны не очень хорошо, а с другой стороны хорошо, потому что предполагает некое бескорыстие в искании знаний и желании обрести их. Это свидетельствует, что знание по-настоящему нужно человеку для его интеллектуального, духовного развития, а потом уже Бог всегда поставит образованного человека на свое место важное и нужное. То, чего сейчас действительно не хватает нашему обществу до невероятной степени — это культурных, образованных, знающих, верующих людей. Знающих не на уровне бабушкиных россказней и чисто внешних обрядов, а действительно глубокого понимания сути христианства и всего того мира, частью которого является мир религии, в котором живет значительная часть человечества.
— Как Вы оцениваете студентов второго высшего образования философско-богословского факультета?
— С одной стороны 2-е высшее образование предполагает заведомо людей уже более взрослых. Такие люди, как правило, уже обременены семьей, а я даже знаю таких, кто и внуками. Им учиться, безусловно, сложнее по целому ряду причин, но в тоже время эти люди точно приходят учиться прежде всего с искреннем стремлением к знаниям. На вопрос: «Почему Вы решили прийти в этот ВУЗ? Здесь ведь не так просто учиться, тем более образование платное». Во всех случаях сталкиваюсь с одним и тем же ответом — это жажда знаний, жажда глубже понять через призму христианства реальность мира, реальность веры и это, конечно, самое главное. Мне лично, нет ничего радостнее, чем встречать человека, который жаждет расширения своего понимания мира и своего понимания веры. Это всегда самое чистое, что может быть у человека и как раз в РПИ он получает возможность получить большой объем знаний для этого. Скажем, если человек хочет стать священником, он скорее будет стремиться пойти в духовную семинарию, а наш ВУЗ больше ориентирован просто на получение и расширение знаний.
— С 1988 г. — 1994 г. Вы преподавали «Историю религий» в МДА. Есть ли разница между преподаванием в РПИ и МДА? В чем отличие методики преподавания?
— Если говорить откровенно, большой разницы я не усматриваю, другое дело, что я преподавал до 1994 года, прошло уже 13 лет с тех пор, и я сам стал другим и многие вещи по иному осмыслил. Мне кажется, что если бы я сейчас стал преподавать в МДА, хотя на это нет ни сил, ни возможностей — ездить в Сергиев Посад, я бы преподавал также, как преподаю в РПИ. Все то же самое: православная аудитория, а то, сколько людей имеют установку быть священниками — это уже совершенно другой вопрос. В первую очередь, мы учим православных людей, а уже потом они выбирают пути служения. Может быть, в свое время была другая проблема: дело в том, что среди студентов МДА было немало монахов, немало людей уже достаточно глубоко вошедших в христианскую практику, в практику аскетики и поэтому для них «история религий» была тяжелым курсом, ведь там говорилось, как говорили афиняне об апостоле Павле, что «он учит о других богах». Но тут вопрос чисто профессионального опыта, и даже не моего, а студентов. Студент должен привыкнуть к тому, что знание, которое ему дается, — это не есть попытка обращения его к какой-то другой вере, а есть лишь объективизированное знание, которое ему полезно, а на его веру никаким образом не посягает. В этом смысле «история религий» сложный предмет. Мне один преподаватель МДА, архимандрит, сказал: «Андрей Борисович, у Вас настолько простой предмет. Вы можете просто говорить, что Лао-Дзы — бес, Конфуций — бес и все». Но я таким путем не пошел и поэтому предмет оказался достаточно сложным.
— Есть ли на Ваш взгляд вообще разница между воспитанниками МДА и студентами РПИ?
— Между теми, которые были в 90-е годы в МДА и нынешними студентами РПИ разница есть и большая. Но между сегодняшними студентами МДА, которых я знаю, они приходят на мои лекции в МГИМО, иногда в РПИ, с которыми также общаюсь на целом ряде других мероприятий, и студентами РПИ я особой разницы не наблюдаю. И те и другие очень похожи друг на друга и в лучшем и в своих слабостях.
— В чем же было различие студентов МДА в 90-е годы и учащихся других богословских заведений? Чем это различие объясняется?
— А раньше отличались потому, что МДА сохраняло и продолжало традицию, которая в какой-то степени, через преподавателей, дошла от той старой Духовной Академии дореволюционной и уж точно от Академии, возобновленной после Второй Мировой войны. Это была определенная традиция школы, суровая, направленная в основном на практическую пастырскую деятельность, во многом суровая в силу того, что она формировалась в условиях советской системы, где надо было многие вещи скрывать, многие не договаривать, во многих случаях приспосабливаться как преподавателям, так и студентам. Это перешагнуло рубеж 1988−1989 г. г. и очень медленно рассасывалось в 90-е годы. Было еще чувство страха перед светской властью, зависимости от нее. РПУ был создан как новое заведение, где никакой традиции не было, что с одной стороны плохо, а с другой — хорошо, потому что не было этих привычек мимикрии, приспосабливания под советскую богоборческую систему. Поэтому студенты РПУ в середине 1990-х гг. поражали своей свободой взглядов, свободой общения по сравнению с замкнутыми и осторожными студентами Духовной школы. А сейчас этого в общем нет. Свободу и дерзновение вполне обрели и студенты МДА.
— А в чем выражалась дореволюционная традиция, которую, как Вы говорите, несла Духовная школа через своих преподавателей?
Она выражалась, например, в определенных отношениях между профессором и студентом — в дистанцировании профессора от студента, в определенном школярском, схоластическом отношении к знанию, т. е., например, преподавание по конспекту, заведомо устаревшему, который был написан профессором очень давно, а часто даже его предшественником по кафедре, его учителем. Студенты строго по этому же конспекту сдавали экзамен. Смысл преподавания при таком сухом отношении к предмету, конечно, утрачивался. Все это было свойственно дореволюционной академии. Сейчас это изжито, это изживалось уже при мне в 1988—1994 гг., когда я преподавал академии. А РПИ начал сразу как учебное заведение уже новой России, свободной, без каких либо гонений на Церковь, собрал других преподавателей: стали, например, преподавать люди из эмиграции. Сейчас прошло уже 15 лет и в академии и семинарии тоже уже другие преподаватели и другие студенты.
— Кто-нибудь из выпускников РПИ богословского факультета принимает священный сан?
— Да. Есть ряд студентов, которые приняли священнический сан и приносят иногда просфоры, из которых вынимают частицы на проскомидии, поминая своего старого профессора. Но процент рукополагаемых намного меньше, чем даже в Свято-Тихоновском университете, потому что у нас на богословском курсе учится и много барышень, которые сан пока не принимают. Очень многие работают в православных издательствах, на телеканале «Спас». Всё больше выпускников остаются работать в сфере церковной, хотя это не самоцель. Одна из моих студенток после окончания института пошла в сферу политики. Она не стала, конечно, политическим деятелем, но занимается информационной поддержкой депутатов. Я считаю, что это совсем не плохо. Дело в том, что если православные образованные люди, не изменяя своим принципам, своей совести, своей вере уйдут даже в неправославные сферы деятельности — в бизнес, политику, педагогику, — они тем самым будут нести туда православие, просвещенное христианство, не хуже чем те, кто принимает сан или работает в православных газетах или издательствах.
— Где на Ваш взгляд лучше осуществляется подготовка будущих священнослужителей в закрытых учебных заведениях, таких как семинарии или открытых, как ПСТГУ и РПИ?
— В МДА и семинарии подготовка священнослужителей осуществляется лучше, за счет того, что они больше нацелены самой системой преподавания на пастырскую деятельность. Там они проходят постоянно практику в академическом храме, потом их там рукополагают, они там служат как диаконы, как священники, до этого как алтарники и чтецы. В этом смысле они лучше входят в священническую корпоративность. С одной стороны это хорошо, так как священник должен приобрести привычку священнодействовать, а с другой стороны не очень, так как замкнутость и закрытость духовных школ воспитывает отчужденность священника от мира, от жизни. Сейчас наш мир весьма открыт и священник должен быть частью этого мира, он не должен его воспринимать как что-то чуждое, странное, непохожее на то, к чему он привык в академии, поэтому с одной стороны корпоративная традиция, которая лучше прививается в академии — это плюс, а с другой стороны плюс — это та открытость миру, которая прививается в открытых христианских учебных заведениях. В итоге жатву собирает всегда Господь, а Он ее умеет собирать на разных полях.
Интервью с профессором Зубовым А.Б. для сайта «Prokimen.Ru» подготовила Семенова Светлана
http://www.prokimen.ru/article_2767.html
