О свойствах души и памяти

Человеческая душа чрезвычайно чувствительна к изменениям духовного климата вокруг. Всем нам не раз приходилось переживать чувство беспричинного дискомфорта в неосвященных квартирах, какого-то неуютного, «дорожного состояния», как будто все обитатели куда-то собираются и сидят на чемоданах или, наоборот, недавно въехали в необжитое помещение. А посмотришь вокруг — кажется, все в порядке… Или — помните необъяснимый страх, охватывающий сердце где-нибудь на пустыре, в парке? Потом выясняется, что там не так давно убили человека… А ходить по ночам через кладбище вообще, наверное, мало кто пытался в одиночку — всем жутко при одной мысли о такой перспективе.

Однако в Саратове целый поселок стоит, можно сказать, на костях, и это абсолютно никого сейчас не трогает. Более того, на месте старого немецкого погоста спокойно живут люди, строят новые дома, любят и ненавидят, рождаются и умирают или же просто, безо всякой поэзии, в одиночку спиваются, окруженные вечной грязью и нищетой Завокзального поселка. На улицах, которые идут прямо над истлевшими гробами, играют летом и катаются на санках зимою дети. А два века тому назад здесь хоронили людей… Одно непонятно: почему душе, со всей ее чуткостью и боязнью потусторонней неизведанности, это все равно. Да и не пахнет, в общем-то, от этой земли ничем загробным, как ни принюхивайся. Разве что только помойкой кое-где тянет, но ведь это так — проза жизни.

Сам я живу в самом старом здании на горе — доме кладбищенского сторожа. Говорят, раньше здесь по католическому обряду отпевали покойных немцев, смертей эти стены повидали намного больше, чем рождений. Но ведь и я не чувствую ничего беспокоящего, спокойно засыпаю при свете лампадки у икон, иногда вижу сны, иногда не вижу, спокойно просыпаюсь, поливаю огород, а по вечерам, с чердака, любуюсь закатом. Однако предложи мне за бесценок хоть два гектара заброшенных могил Воскресенского кладбища под застройку, отказался бы не раздумывая. Все-таки хоть и не прямые, а предки мои там лежат. Да и жутковато опять же… Может быть, дело в том, что все мы, жители Завокзального поселка, сейчас — неповинные насельники домов тех, кто сквернил когда-то фундаментами древний некрополь. Кто знает, чем они когда-то за это заплатили. Или нам все-таки тоже досталось, и повальная нищета спивающихся обитателей поселка — не случайность? Но ведь спиваются не только здесь, в чем же дело? Я не знаю.

Помню, в детстве я нашел на склоне нашей горы человеческий череп. Не помню, о чем мне рассказывал тогда отец, но первое прикосновение к тайне жизни и смерти навсегда осталось в моей памяти. Позже, когда в одиночку бродил по тем же горным тропинкам, поросшим горьким тысячелистником и бархатною полынью, я все надеялся зачем-то найти тот череп еще раз, но, естественно, не нашел. Когда в соседние дома проводили водопровод, из траншей доставали и складывали прямо на обочину желто-коричневые человеческие кости. У нас, десятилетних подростков, это не вызывало недоумения и ужаса. Все в порядке вещей, так, видимо, и должно быть у взрослых: умерли, полежали, и будет. Страшно, конечно, об этом писать, но так оно и было. Чуть позже у нас в огороде вместе с картошкой выкопалась надгробная табличка. То ли Анны Греман, то ли еще кого — буквы почти стерлись, и сказать что-либо с уверенностью было сложно. Табличку очистили от земли, но от блеска металла было немного тоскливо. Подумалось, что и меня когда-нибудь схоронят в земле, а через век-другой кто-то экскаватором выкопает из нее железную эпитафию без адреса, а твои и без того полуистлевшие ребра придавит трубопровод… Грустно было недолго — картошка требовала внимания, напоминая о том, что я еще жив и копать ее надо.

Очень грустно было мне в селе Ахмат Красноармейского района. Там, на окраине вымирающей деревни в чистом поле, когда-то, наверное, бывшем улицей, стоял храм — без дверей, без окон, с березкой на куполе и с заложенными кирпичом диаконскими вратами. Сельским коровам, естественно, не оставалось ничего другого, как ходить туда-сюда через Царские. Пол в понятном состоянии, кое-где сохранившиеся воспоминания о фресках, исписаны классикой: «Здесь были мы…». Хотелось закричать: «За что его так, Господи!». Говорят, пред престолом каждой церкви или на месте его стоит свой Ангел-хранитель, стоит, даже если стерто само воспоминание о святыне… Хорошо, что люди после смерти все-таки не превращаются в Ангелов. Наверное, будь я на их месте, за такое свое сиротство я жестоко отомстил бы святотатцам. Думаю, многие меня поймут и простят за такую нехристианскую мысль. А ведь человек — тот же храм Святого Духа. Пусть зачастую поруганный и разоренный еще при жизни, но все-таки храм. И после своей смерти он уже только за это не может быть сокрытым от дальнейшего поругания в земле-матушке навсегда. Но «завокзальные поселки» уверяют, что исключения возможны. Я знаю целый парк культуры и отдыха, разбитый на месте старинного погоста. Но и там тоже нельзя сказать, что ощущается какое-то мрачное давление снизу. Единственное, что пару раз там кто-то погибал на каруселях, но так ведь, опять же, со всеми может случиться.

Не могу сказать, хорошо ли это, плохо ли — жить в домах, построенных на могилах. Куда деваться, да и столько лет уже прошло… Но одно могу сказать однозначно: расширять свою жилплощадь, разрушая гробницы предков сейчас, понимая свою ответственность, мы не вправе. Ни живым, ни мертвым от этого спокойнее не будет.

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=4290&Itemid=5