 |
| Радонеж | Александр Богатырев | 03.09.2007 |
Казалось бы, ну что тут такого — ведь жарко же! Рассуждая в категориях демократических свобод, всякий либерального склада гражданин резонно заявит: «Почему же не раздеться, коль жарко?!» Боюсь, что никакие резоны не покажутся убедительными — ни то, что варикозные вены от щиколотки до края миниюбки отнюдь не украшают гражданок преклонного возраста, ни рассуждения о том, что легкая шелковая, льняная или хлопчатобумажная ткань не только скрывает телесные изъяны, но и гораздо надежнее защищает от радиации, теплового и солнечного ударов.
В странах, где жара гораздо выше нынешней питерской и московской, люди в полуденные часы, как правило, не выходят из домов, а если и выходят, то в длиннополых просторных светлых одеждах, не сковывающих движений. Заголяться прилюдно ни мужчинам, ни дамам там не приходит в голову.
Европейское же и американское бесстыдство, надежно усвоенное нашей публикой, начинает решительно обгонять первоисточники. В начале девяностых в Петербурге или Москве в шортах не ходили. А вот в Лондоне, Париже и прочих столицах — сколько угодно. Странно было видеть в лондонском Сити, как через толпы полуголых туристов пробивают себе портфелями путь банковские клерки в строгих костюмах и галстуках. Теперь и в наших столицах встречаются люди из разных миров: одни — упакованы в дорогие итальянско-французские костюмы, другие — почти в том, в чем мать родила.
Срывание покровов с телес почему-то напомнило мне быстро наступившую весну, когда сошедший снег обнажает неубранные городские помойки, горы мусора вдоль дорог, плывущие по Фонтанке пластиковые бутылки, полиэтиленовые мешки и прочую дрянь.
Но больше всего меня потрясло то, что оголенные люди в большинстве своем изукрашены наколками. Причем, запечатлены, в основном, на телах молодых людей обоего пола, сюжеты исключительно сатанинской тематики: либо драконы и змеи с отверстыми пастями, либо настоящие демоны, так сказать, в чистом виде, без кокетства и попыток замаскироваться под восточных гадов — с рогами, когтями с перекошенными от злобы рожами. Чрезвычайно распространен рисунок, с первого взгляда похожий на цветочный орнамент. Но то, что можно принять за цветы, оказывается переплетением шипов, рогов и всяких острых загогулин. Практически все татуировки черные. Некоторые — с вкраплением грязно синих и красных чернил.
За всю неделю созерцания обнаженных сограждан я так и не увидел ни одной татуировки лирического содержания из тех, что украшали тела урок моей молодости. Надо признаться, что даже урки тогда не ходили по Петербургу с обнаженными торсами и лодыжками. Увидеть наколки можно было либо в бане, либо на пляже. Это были клятвенные заверения, вроде «не забуду мать родную» или надпись на обеих ногах «они устали». Часто встречались имена любимых девушек. Их можно было прочесть, не дожидаясь банного дня. Имена зазноб обычно выкалывали на руках. Излюбленным было место между большим и указательным пальцами. Имена были, практически одни и те же, как по лекалу. Валя, Люба, Галя, Рая. Сейчас такими именами барышень называют редко. Сюжетов наколочных было немного. Хлебнувшие сталинского лагерного счастья зэки уходили из зон навек запечатанными профилем вождя всех времен и народов. Ленин встречался гораздо реже, и, как правило, вкупе с продолжателем его великого дела — один на одной груди, другой развернутым профилем — напротив. Наколку Ленина иметь было небезопасно — могли пришить политику. «Вечно живой» на груди уголовника воспринимался, как злобная антисоветская выходка, несмотря на то, что некоторые глупцы полагали, что это может сойти за свидетельство сугубой лояльности режиму.
Излюбленными темами нательной живописи были целующиеся голубки, розы с шипами, красавицы с распущенными по плечам волосами и обнаженная натура — исключительно женская и непременно с пышными формами.
Некоторые персоны украшали себя московским кремлем, родной избушкой, картинами религиозного содержания. Выкалывали и кресты, и изображения Богоматери, и Новозаветную Троицу. Я видел весьма искусные татуировки с такими сюжетами. И наносились они не для богохульства, а как вызов системе и людям: «я не такой, как вы, безбожники, стукачи и рабы режима».
Но никогда я не видел изображений врага рода человеческого или рогатых членов его воинства. Даже убийцы, в своих художественных исканиях не дерзали изображать того, кто вдохновлял их на «подвиги».
Однажды я видел, как делали наколку известному на Мещанских улицах уголовнику. Он сидел на табуретке рядом с детской песочницей голый по пояс, с беломориной в зубах, а «художник» макал в пузырек с тушью связанные ниткой иголки и вонзал их в бурое пятно на плече. Из него сочилась кровь, и несколько струек запеклось, но их почему-то не вытирали — очевидно, для пущего эффекта. Вокруг собралась изрядная толпа. Сам истязаемый сидел пьяный, время от времени бросая в толпу короткие реплики, обильно сдобренные перлами табуированного свойства. В толпе кто-то подобострастно хихикал. А сам виновник торжества всем своим видом выражал презрение к боли и окружавшим его дружкам и соседям.
Мамы и бабушки торопливо обходили эту живописную группу стороной, уводя своих чад на детские площадки в соседние дворы, приговаривая: «Не смотри туда».
Так что же произошло с обществом, в котором совсем недавно детям и внукам не позволяли смотреть на то, как наносят татуировки?! Это воспринималось, как крайняя форма непристойности. Теперь, после того, как отечественное телевидение покончило с сексуальной безграмотностью населения, в это трудно поверить.
В обезбоженной России все от мала до велика знали, что иметь татуировку неприлично, и что это не только признак некультурности, но еще и знак принадлежности к преступному миру, что испокон веку клеймили рабов, преступников и продажных женщин. От этого и выражение «заклеймить позором» — поставить на человеке знак, говорящий о том, что людское сообщество извергло его из своей среды. Добровольное нанесение на себя клейма могло быть знаком вызова, эпатажа. Но чтобы прибегнуть к подобной форме эпатажа, нужно было иметь дерзость особого свойства.
В уголовном мире не всякий сюжет был позволителен начинающим уркам. По наколкам судили о степени «крутости» их хозяина. Была иерархия сюжетов. Если карманник после первого срока украшал себя тем, что позволено матерому рецедевисту, то его наказывали, Причем сурово.
Но на свободе уголовники, как правило, стеснялись раздеваться при людях. Теперь и в это трудно поверить. Я неоднократно слышал банные признания: «Молод был и глуп. Это меня дружок после третьей ходки разукрасил». Многие выжигали татуировки, предпочитая шрамы свидетельствам собственного жлобства.
Современные же люди жлобства не стесняются. Им внушают мысль о том, что быть распутником и хамом — «круто». А самая «крутизна» в том, чтобы в любой хамской стихии быть первым. Тогда тебе скажут «ты достоин этого» и украсят тебя, бедолагу, наколкой с изображением чудовища с разверстой пастью, воткнут тебе в нос кольцо, а причесон тебе сварганят под свалявшиеся патлы бомжа из Буркина-Фасо. А если еще джинсы порвать в ста пятидесяти местах, обнажив ягодицы, то красоту твою бесподобную на любой тусовке воспоют под барабанное уханье и зловещий скрежет громоподобных электронных тимпанов и тамбуринов…
Молодежь не стесняется проявлять приверженность злу и уродству. А старшие поколения проявляют, как теперь принято говорить, «политкорректность»: «Ничего, перебесятся. Молодость быстро проходит». И если прежде «перебесятся» было фигурой речи, означавшей юношескую энергию, неугомонность, неспособную найти разумного применения, а оттого выливающуюся в разного рода шалости, то теперь «беситься» обрело подлинный смысл — быть одержимым бесами. Иначе, как беснованием трудно назвать то, что с чьей-то нелегкой руки названо «молодежной культурой». Откровенное зло и антиэстетизм вошло в молодежную моду, как непременное условие быть «продвинутым» — то есть не быть скучным и неинтересным.
А вот как сделать так, чтобы красота Божьего мира стала интересной и нескучной современным молодым людям?!
Как «протереть замыленный уродством глаз» и помочь увидеть мерзость и отвратительность этого уродства?
Где найти мальчика, который бы крикнул «Король-то голый!».
Может быть, сами крикнем? Но для этого нужно суметь крикнуть так, чтобы все услышали и рассмеялись. Вряд ли певцы уродства согласятся долго быть всеобщим посмешищем. Чем их кумир не шутит — может и получится. Он большой любитель позубоскалить над другими. Над собой, как известно, он шуток не терпит.
И будем помнить: «ад достоин посмеяния».
