 |
| Вера-Эском | Елена Стрельникова | 01.09.2007 |
И прежде чем обратиться к главной теме своего повествования, скажу немного о ней самой…
Послушница Александра
Я начала ездить на богослужения в белозерскую церковь с 1984 года. Останавливалась в одном из ветхих домиков неподалеку от полуразрушенной Свято-Духовской церкви, вокруг которой было небольшое старое кладбище. Пока церковь оставалась целой, в ней располагалась керосиновая лавка. Но когда надобность в керосине отпала, напротив входа в храм поставили пивной ларек, мимо которого необходимо было проходить каждый раз к заветному домику.В Белозерске, кроме того что душа жаждала церковного праздника, у меня был ещё один интерес. Этот интерес касался истории монастырей и церквей, а также судеб духовенства в годы гонений на Церковь. Я тогда начинала собирать материал по этому периоду отечественной истории.
В городе жили две старушки — сёстры Александра и Наталья Арлаковы, у них я ночевала, когда приезжала на службы. Привёл меня к ним звонарь Андрей Онегин, которого эти богомольные бабушки приютили у себя. Ко времени нашего знакомства старшей Александре Адриановне исполнилось 90 лет. В прошлом она была послушницей Ферапонтова монастыря. О своей судьбе матушка рассказывала редко и очень скупо. Всякие расспросы считала любопытством, а значит, грехом, и пресекала их. Лишь иногда по случаю кратко вспоминала о чём-то из своего прошлого, а в основном её уста открывались только для молитвы или для пения — они с сестрой были певчими на клиросе. Ещё Александра читала по памяти псалмы и объясняла мне значение малопонятных слов. Наталья же была хлопотуньей, на ней лежали житейские заботы.
Домик бабушек был своеобразной Марфо-Мариинской обителью, где Наталья была Марфой-хозяюшкой — чистота и уют были её заботой, Александра же была Марией — почти всё время молилась, особенно по ночам. Поклоны она клала так ловко, как это делают молодые послушницы в монастырях. Я невольно была свидетельницей ночных молений Александры, потому что моё ложе находилось в той же комнате. Так покойно и сладко, как я спала у бабушек, я спала только в детстве. После службы и ужина сил молиться у меня уже не было, и я тотчас ложилась. Часа через два я начинала просыпаться совершенно отдохнувшей. Но не вставала, а продолжала дремать. И когда бы я ни открывала глаза, замечала в святом углу молящуюся Александру. С пяти утра топилась русская печь, а к началу богослужения уже были готовы похлёбка и ржаной пирог.
После службы мы медленно брели домой, матушкам тяжеловато было идти. В доме было тепло и пахло вкусно из печки.
— Александра, — спрашивала я, — отчего у вас так вкусно получается? Я ведь то же самое в суп кладу, но у меня выходит много хуже.
— А я с молитовкой все делаю, — отвечала смиренно матушка, доставая ухватом казанок с похлебкой.
Путь в монастырь
Родилась Александра в 1893 году в деревне Малаховской Кадниковского уезда Вологодской губернии в богобоязненной крестьянской семье. В семье было четверо детей: трое дочерей и сын Димитрий, погибший в Отечественную войну на фронте. До революции не было редкостью, чтобы крестьяне отправлялись на богомолье. Как-то пошли и из деревни Малаховской крестьянки по монастырям, Александра попросилась с ними.— Дойдём до деревни, — рассказывала она, — пойдём по домам хлеба просить. Что накладут в подол, то делили на всех — и пироги, и картошку, и хлеб.
На следующий, 1914-й, год троюродная сестра Мария предложила Александре вдвоём пойти по монастырям с тем, чтобы в каком-нибудь из них остаться. Александре шёл 21-й год, Марии ещё не исполнилось двадцати.
— В Вологде в Свято-Духовом монастыре бедных не брали, принимали тех, кто вклады давал, — вспоминала Александра.
В Горицком Воскресенском монастыре, что в 7 верстах от города Кириллова, девушкам предложили остаться, но они не остались, а отправились в Ферапонтово. Ферапонтов монастырь только начал возрождаться в 1903 году стараниями Леушинской игумении Таисии (Солоповой). Матушка Таисия перевела из Леушинского монастыря тех насельниц, которые выразили согласие возрождать древний монастырь. Постепенно, кроме леушанок, обитель стала заполняться девушками из ближних деревень. Своей земли у монашеской общины не было, участки поначалу приходилось арендовать. Сёстры жили более чем скромно и в тяжёлых трудах. Послушницы трудились и на огороде, и в поле, приходилось самим пилить и колоть дрова, пахали тоже сами.
Принимала новеньких игумения Серафима. Когда беседовала, сказала Александре:
— Запомни, Сашенька, только два слова можешь говорить: «простите» и «благословите».
— Больше я ни о чём не смела спрашивать, — ответила Александра Арлакова на мою просьбу рассказать поподробнее о жизни монастыря в те годы.
Приставили молодую послушницу к старице Алевтине в гостиницу, потом перевели на кухню. Пекарня, где Александра пекла хлеб, находилась вместе с трапезной в новом деревянном корпусе.
— Работали по четверо, — рассказывала матушка, — менялись по очереди. Вставали раньше всех в монастыре, а утром надо было идти на службу в церковь. Станем, бывало, на коленочки и дремлем. А сёстры жалели, не будили.
Тихое, мирное житие рухнуло вскоре после революции. В сентябре 1918 года была расстреляна игумения Серафима (Сулимова), после чего большинство сестёр обители рассеялось. Но несколько насельниц — в их числе была и Александра Арлакова — некоторое время оставались в монастыре, пока в 1928 году не случился пожар в их корпусе. За этим последовали долгие годы скитаний и притеснений, но они не сломили твёрдого духа послушницы Александры. Накануне Отечественной войны Александра вернулась в Ферапонтово. Нанималась на огородные работы по деревням, пряла лён, ходила в пастухах, за это кормили. Поселились они с сестрой Натальей неподалёку от села на Цыпинском погосте при школе, там топили печи и убирали. Но голод настиг сестёр и в деревне.
Заведующая школой, чтобы иметь дополнительный паёк, уволила Александру, сказав, что сама будет делать её работу. Сёстры ели лебеду, сор из-под зерна и так голодали, что Наталья решилась на отчаянный шаг: взяла что-то с поля — то ли колоски собрала, то ли овощи. Дочка заведующей выследила её, сорвав платок с головы, который послужил уликой на суде. Наталью осудили на 8 лет тюрьмы.
Александра осталась одна, от голода опухла, стала умирать. И вспомнила, что хоть её и уволили, но какие-то деньги в роно ещё должны были выплатить. Чтобы их получить, надо было идти пешком из села в город. А до Кириллова 15 километров…
И она поползла по дороге… Не помнит, как добралась до города, но деньги получила. И выжила. А рассказала она мне это только потому, что спохватилась — почему же не молится за свою обидчицу? Хоть та и обрекла сестёр на голодную смерть, но давно уж умерла. А Александра спустя полвека вспомнила, что все годы не молилась о её упокоении — а ведь надо молиться за своих обидчиков!
— Так уж Богу, видно, было угодно, чтобы я умирала с голоду, да не умерла. В детстве было предсказано матери, что буду умирать в 50 лет. А если не умру, век будет долгим.
Прожила Александра полный век и умерла на 101-м году жизни.
Моё знакомство с отцом Валентином
На мои настойчивые расспросы о былом матушка Александра всегда отвечала смиренно, но, как только вопросы касались её жизни, она отводила разговор. Когда я спрашивала о судьбе кирилловских священников и насельников разорённых монастырей, Александра говорила:— Об этом может рассказать отец Валентин Парамонов, он живёт в Москве. Батюшка много знает.
Об отце Валентине я раньше ничего не слышала. И мне представлялось сомнительным, чтобы кто-то из московских священников что-либо знал о Белозерье. Мне ещё не было известно, что батюшка сам был родом из Кириллова, а его мама Феофания Васильевна (урождённая Поросенкова) вообще была из ферапонтовской деревни Леушкино.
Отец Валентин и знал, и помнил очень многое, и, кроме того, был непревзойдённым рассказчиком. Конечно же, мне надо было отложить все дела и мчаться в Первопрестольную. Но, к сожалению, это произошло с большим опозданием.
Знакомство наше с протоиереем Валентином Парамоновым произошло через несколько лет прямо в Ферапонтове, куда он приехал сам. Что называется, «гора пришла к Магомету». Это памятное событие случилось 9 июня (кажется, 1990 года), в день празднования памяти основателя Ферапонтова монастыря преподобного Ферапонта Белозерского. Батюшка торопился приехать послужить, не зная, что в Ферапонтове уже открылся приход — первый из тех, что были возобновлены в Вологодской епархии после гонений. Это случилось в 1989 году. Настоятелем архиепископ Михаил (Мудьюгин) назначил иеромонаха Арсения, который прежде служил в Белозерске.
Торжественно прошла служба в память преподобного — основателя монастыря. После литургии мы сидели за трапезой в келье Святых врат, когда услышали голоса на лестнице. В храм медленно вошли два священника. Заслышав шаги, я вышла из кельи в церковь, чтобы пригласить гостей к столу. Отец Валентин долго не мог говорить, его видимое волнение заставило меня удалиться вновь в келью в ожидании того, когда батюшки сами присоединятся к нашей трапезе.
Потом были радостное знакомство с неожиданными гостями и весьма интересная беседа с отцом Валентином, который принял на себя всё наше внимание. Сопровождавший его отец Константин Труханенко во время беседы почтительно молчал. Он был учеником батюшки и привёз его на машине из Москвы. Отец Валентин оказался удивительным рассказчиком, необычайно остроумным. Он обладал феноменальной памятью и умел передать все интонации человека, о котором рассказывал. В его устах ярко звучал местный говор, который теперь мало от кого можно услышать. Но самое главное, что притягивало к нему, — это огромная любовь к своей малой родине, её людям и всему, что было ему так дорого.
На следующий день по договоренности с музеем приход получил разрешение совершить богослужение у мощей преподобного Мартиниана — второго основателя Ферапонтова монастыря. Совершалась служба соборно, возглавлял её протоиерей Валентин. Имена всех, кого он поминал в алтаре, были до боли знакомы. Это были расстрелянные и замученные монахи и монахини Кирилловских монастырей, священники и миряне, сведения о которых я собирала для Синодика. Когда я отметила это, батюшка в ответ воскликнул:
— Они все передо мной стоят. Я, когда служу, всех их вижу!
…Так началось наше знакомство с отцом Валентином, которое потом продолжалось не один год.
На Ваганьковском кладбище
Я не раз приезжала в Москву к отцу Валентину, чтобы записать его рассказы. Тогда я работала над большой статьёй о новомучениках и исповедниках Белозерских. Никто другой не знал столько, сколько отец Валентин. Но, к моему величайшему огорчению, батюшка во все мои приезды так и не дал себя записать. Диктофона для тайной записи в то время у меня не было, а магнитофон отец Валентин не впустил в свой дом. И каждый раз он говорил мне: «В другой раз приедешь и запишешь».Да и понятно, батюшка очень уставал после службы. На службе он действительно «горел», а потом ему приходилось мучительно добираться от Ваганьковского кладбища домой на улицу Марии Ульяновой. Иногда после богослужения он некоторое время отдыхал при храме, прежде чем идти к метро. Ехать приходилось в переполненном вагоне, а потом пересаживаться на троллейбус. Ходил он с трудом: был грузен и у него очень болели ноги.
Увидев, как староста прихода, где служил отец Валентин, садится в шикарную машину и отъезжает прямо от храма, я возмутилась: неужели трудно довезти своего настоятеля до дома, чтобы он не мучился в тесном и душном транспорте? Но батюшка мне возразил:
— Ничего-ничего, скоро доберёмся, — и он тут же начал что-то рассказывать. Но ни запомнить, ни записать было невозможно, а в метро и вовсе половина историй заглушалась грохотом поездов. Я продолжала надеяться, что записать всё-таки удастся.
Когда я в первый раз приехала на литургию в собор Воскресения Словущего на Ваганьково, то спряталась за столп, чтобы не сразу попасть на глаза отцу Валентину. Поскольку накануне вечером я уже исповедалась, то предстала пред очи батюшки в конце богослужения, когда подошла вместе с исповедниками к Чаше. Отец Валентин, поднося лжицу, громко произнёс:
— Причащается… раба Божия Елена… Романовна…
Стало весело и радостно от таких слов батюшки.
После службы отец Валентин повёл меня по храму и подвёл к образу преподобного Зосимы Ворбозомского. Меня удивило, что в московском храме находится его икона. Батюшка потом поведал, что он повсюду за собой возит этот образ, который был крышкой раки преподобного в монастыре на Ворбозомском озере. Куда бы ни переводили отца Валентина, этот образ следовал за ним. Забрал он его из Белозерска, когда служил в Череповце и был благочинным. Привёз настоятелю машину дров, а взамен выпросил икону. Настоятель не посмел противиться благочинному.
В подцерковье ваганьковского собора находилось маленькое тесное помещение, где батюшка обычно трапезовал после службы. Отец Валентин с гордостью представил меня диакону:
— Знакомься, приехала «старостиха» с моей родины, — я тогда была старостой на приходе в Ферапонтове.
— Вот, — обратился уже ко мне батюшка, — отец диакон жалуется, что очень долго поминаем в алтаре. Я ему говорю: ладно, за живых можешь сократить, пусть они сами за себя молятся. А за усопших — уж извини! Всех будем поминать.
Действительно, поминали на Ваганьково очень долго.
За трапезой батюшка снова предался воспоминаниям о родных ему местах и событиях, о кирилловской Покровской подгородной церкви, открытой во время Отечественной войны, куда стекались уцелевшие после репрессий насельницы монастырей. Единственным человеком, который проявлял интерес к тому, что было так дорого отцу Валентину, была молодая служительница Наталья, которая стала его алтарницей — монахиней Сергией. Вскоре после кончины батюшки староста вынудил её уволиться из собора.
Матушка Маргарита
После службы мы с отцом Валентином приехали к нему домой. Здесь батюшка познакомил меня с семьёй: матушкой Маргаритой, дочерьми Людмилой и Татьяной, внуком Александром. Домашние привыкли, что батюшка подолгу задерживается в храме. Матушка встретила нас огромным пирогом. Батюшка переоделся в домашний плюшевый подрясник и усадил меня за стол. Но прежде уделил много внимания внуку Сашеньке. Он расспрашивал его о школе, о друзьях, и было видно, что взаимная любовь деда и внука была искренней и тёплой.В московской квартире Парамоновых стоял высокий старинный уголок красного дерева, который когда-то принадлежал Леушинской игумении Таисии (Солоповой). В нём находились её иконы. Хранилось в доме также одно из облачений святого праведного Иоанна Кронштадтского, которое после кончины отца Валентина матушка Маргарита передала в дар архиепископу Истринскому Арсению.
Матушка Маргарита происходила из священнического рода. Её дед по матери — Александр Иванович Талызин — был в Тверской губернии священником в течение 40 лет. В 1938 году его расстреляли. Ныне он причислен к лику священномучеников.
— Мою бабушку, его матушку, звали Анной Михайловной. Их зятем стал мой отец, Барашков Александр Александрович, — рассказывала Маргарита Александровна. — Десяти лет он остался сиротой. И однажды гостил у своей тёти Любови Константиновны Лебедевой, жившей в Царском селе. Тётя была горничной у Царицы Александры Фёдоровны. Как-то он гулял по дубовой аллее, собирая жёлуди для того, чтобы делать кофе. В это время по парку прогуливалась Царица. Увидев мальчика, она стала его ласково расспрашивать:
— Как тебя зовут? Где ты живёшь? Есть ли у тебя игрушки? — а потом предложила: — Пойдём, выберешь себе игрушку, какая понравится. — И повела его в детскую комнату.
— Папе очень понравилась деревянная лошадка, — продолжила историю с игрушкой матушка Маргарита. — Но тётя Люба заругала его и велела её вернуть. Папа вернул игрушку, принес её во дворец. Царица заметила, что он вернул лошадку, и вновь её отдала ему. Папа потом всю жизнь берег подарок Царицы Александры Фёдоровны.
Александр Александрович Барашков стал впоследствии художником. Семья жила неподалёку от Новодевичьего монастыря, где тогда помещались духовные школы. Дом Барашковых нередко посещали священники, заходили и семинаристы, в числе которых был и Валентин Парамонов. Здесь они с Маргаритой Александровной познакомились и полюбили друг друга. Вскоре поженились, и она стала матушкой.
Старый фотоальбом
В один из моих приездов в Москву мы посетили отца Валентина вдвоём с моей духовной сестрой, тоже историком, Еленой Романенко. Елена много лет занималась исследованием истории Нило-Сорской пустыни — вышло несколько её книг, и у неё тоже были вопросы к батюшке о последних насельниках упразднённой обители.Батюшка достал из шкафа старинный фотоальбом, вокруг которого завязалась наша беседа. Отец Валентин буквально не выпускал фотоальбома из рук. В нём мы увидели многих для нас дорогих лиц: игумений и монахинь из Белозерских монастырей, батюшек и прихожан.
Открывался альбом фотокарточкой протоиерея Валентина Амфитеатрова, которого отец Валентин очень почитал и, будучи настоятелем собора на Ваганьковском кладбище, долго скрывал его настоящее место погребения, поскольку были неоднократные покушения властей на останки прославленного пастыря.
В этом фотоальбоме предстали, наконец, пред нами облики расстрелянных в 1918 году епископа Кирилловского Варсонофия (Лебедева) и игумении Ферапонтова монастыря Серафимы (Сулимовой), а также последней игумении в Ферапонтове Мартинианы (Цветковой), которая хоть и была репрессирована, но осталась жива. Здесь же была фотография крёстного отца Валентина Парамонова, протоиерея Василия Вещезерова — настоятеля Троицкого собора Горицкого монастыря на Шексне, арестованного в 1930-е годы, о нём были потеряны всякие сведения. Были портреты неизвестных горицких и леушинских сестёр.
Ни переснять фотографии, ни что-либо записать нам вновь тогда не удалось. Встреча была краткой. Только несколько скупых пометок для памяти осталось от той встречи. Была надежда, что вскоре, конечно, удастся и отснять, и записать. Однако времени для этого мне отпущено не было…
Из рассказов отца Валентина
О своём детстве отец Валентин рассказывал, что ему часто попадало от отца, когда тому говорили, что «Валька» опять с «церковниками» общается. Его бабушка, которая когда-то ходила пешком в Иерусалим по святым местам, сказала о своём юном богомольце:— Валька весь наш род спасёт, будет священником.
В школе над ним смеялись, дразнили «попом», стыдили, травили, доставалось и дома. Если отцу доносили, что сын в храме был, вечером его ждала порка. А мать жалела, была очень благочестивой.
Часто в детстве, пока был ещё жив архимандрит Иларион (Козлов) — юродствующий настоятель Нило-Сорской пустыни, — мать отпускала с ним сына на богомолье. Когда она пекла пироги, то посылала Валентина за отцом Иларионом и тайком от мужа его подкармливала.
В 40 верстах от Кириллова, за городом Белозерском на Новом озере в монастыре преподобного Кирилла (Белого), отец Иларион совершал богослужения вместо ослепшего настоятеля монастыря архимандрита Иоанна (Новинского). Архимандрит Иларион после изгнания насельников из пустыни скитался, вместе с ним по святым местам ходил и мальчик Валентин.
Однажды отец Иларион позвал восьмилетнего Валентина на своё тайное погребение.
Случай этот может показаться неправдоподобным, но у меня есть свидетель рассказа отца Валентина — это историк Е.В. Романенко, вместе с которой мы посещали батюшку дома. Вот что нам поведал батюшка дословно:
— Вышла Сталинская конституция (1936 год). Как-то попросил отец Иларион пойти с ним на хутор около деревни Есипово. Мы шли по дороге на Белозерск, и когда дошли до деревни Есипово — это родина отца Илариона, — остановились, присели на бревно у картофельного поля. Батюшка и говорит мне:
— Я буду умирать, ты меня похоронишь.
— Как же я тебя похороню? Я маленький, а ты большой — мне шёл тогда 9-й год.
— Ничего, получится. Тело мантией обернёшь, руки сложишь. Сначала под головой подкопаешь, потом под ногами, — сказал батюшка и лёг на землю умирать. Ещё сказал отец Иларион, что никто не должен знать, где он похоронен.
Валя Парамонов, как ему и велел старый монах, обернул его мантией, покрыл лицо и стал под телом подкапывать землю…
Так на картофельном поле у деревни Есипово был погребён последний Нило-Сорский архимандрит Иларион. Сохранились ли его останки и в каком месте, неизвестно.
В 1930-е годы, когда начались повальные аресты, Валентин Парамонов многих монашествующих спас от ареста. Слушая разговоры взрослых, когда к отцу приходили сослуживцы и говорили о предполагаемых облавах на верующих, он потихоньку спускался с печки и незаметно выходил из дома, чтобы бежать предупреждать об опасности.
Вспоминал отец Валентин и епископа Кирилловского Тихона (Тихомирова). Как-то шествовал крестный ход по городу. По-видимому, это был день памяти преподобного Кирилла Белозерского (9/22 июня). Стояла сильная жара, ни малейшего дуновения ветерка. Владыка шёл в полном облачении, и было видно, как на лицо его оседала дорожная пыль от ног идущих впереди.
— Владыко Святый! — обратился по-старинному Валя Парамонов. — Разрешите ваше лико утереть.
— Утри! — с улыбкой ответил отроку растроганный епископ.
(Окончание следует)
http://www.rusvera.mrezha.ru/545/8.htm
