Самый простой способ прийти к вере — поехать на войну

— Отец Димитрий, давайте начнем с коренного вопроса — какая существует взаимосвязь между понятиями «Церковь» и «безопасность государства»?

— Давайте сначала разберемся с терминологией. Что такое Церковь — мне понятно. Что такое государство — не совсем. Потому что в разных контекстах люди под государством понимают разное. Для премьер-министра государство — это одно, для, допустим, руководителя ФСБ -другое, для обывателя — это третье. Для либерала — это одно, для патриота — другое. Или, допустим, под государством можно понимать наш народ, который самоорганизовался в структуру? Но если смотреть на государство как на механизм угнетения одного класса другим, то у нас есть чиновничий аппарат, который себя идентифицирует с государством и использует всех остальных как питательный бульон для собственной жизни. Он, аппарат, чувствует себя государством. Так что тут очень большие сложности. Безопасность народа — это одно, безопасность аппарата — это другое. Чиновничество растет — народ вымирает.

— А если подразумевать безопасность государства как безопасность живущих в нем людей?

— Тогда вообще никаких вопросов. 86% населения России идентифицируют себя — даже некрещеные — как православные люди. Конечно, одни говорят: я еще не пришел к Богу, другие: я еще не воцерковлен, но все ощущают себя внутри того, что излучает свет, православия. Какая же армия может еще быть, как не православная? Если б мы в армию непальцев набирали, как Великобритания, тогда другое дело…

— Тогда переформулирую вопрос — может ли Церковь восприниматься как гарант безопасности государства?

— Церковь есть гарант самоидентификации народа. Если из нашего народа изъять Церковь — большевикам этого не удалось, — народа российского как такового не будет. Это источник нашей культуры, это основное, что нам нужно защищать, — нашу Церковь. Забери у нас Пушкина, Чайковского, храм Василия Блаженного, что у нас останется? Пхеньян, построенный по американскому образцу. Государство и Церковь — это как тело и душа. Если душа покинула тело, чего его лечить?

— Приблизительно такие взаимоотношения Церковь — государство и существовали в старой России.

— Конечно. А давайте на минуту представим себе, что у нас православный монарх. Ведь у него будет просто другое отношение к стране. Это уже не временная работа, на которой необходимо как можно больше хапнуть, а возможность послужить народу. Вот возьмем жителя Боснии. Фамилия у него сербская, имя сербское, язык сербский, культура сербская. Но его когда-то отуречили, сделали мусульманином. И у человека формируется способность, потребность, например, тех же сербов резать, как помидоры. Религия определяет то, что есть данный человек. Поэтому власть, которая любит свой народ, должна Церкви включить зеленый цвет и полностью ей помогать, как это было при империи. Вот в Питере на одной площади Синод, а вот — Сенат. Это одинаковые здания, одинаково мощные. Православное государство — это не то что «вера личное дело каждого», нет: государство заботится о семье, детях, воспитании, уничтожая все «микробы» и заселяя атмосферу только качественным продуктом. Всякий грех — наркомания, азартные игры, проституция и тому подобное, — как инфекции, изымаются из жизни народа. Это и есть обеспечение его безопасности.

Такое государство не стоит на четвереньках перед либеральной прессой, оно в лице любящего свой народ монарха говорит, например: «Знаете, ребята, нам ваши казино не нужны! Поезжайте там в Палермо, Лас-Вегас — а нашим детям это не нужно. Выезд из страны — пожалуйста, свободный. Здесь нам не нужно ни публичных домов, ни вашего вонючего телевидения, ни вашей голливудщины. Нам нужен тот продукт, который воспитывает нормальных людей».

— А что касается армии?

— То же и с армией. Армия должна быть школой юношества российского народа. Мамы должны в военкоматах на коленях стоять и умолять: «Ну пусть у него минус 6 зрение, на одну диоптрию больше, чем возможно, ради Бога, возьмите его. Сделайте из него человека!» Вот чем армия должна быть. И мальчика с нежностью принимают, мягко его воспитывают и направляют в нужное русло. Это в идеале. Война — это уже дело десятое, а первая задача армии — воспитать. Сохранить и воспитать. Во многом армия это и сейчас делает. Если посмотреть, например, количество самоубийств на душу населения в обществе и в армии — в армии меньше. Меньше количество преступлений. Там меньше алкоголизма, издевательств над человеком. И так далее. Армия всему обществу дает серьезную фору, там всего этого на порядок меньше. Есть, конечно, случаи — парня забили, отрезали ноги. А скольким за это время отрезали ноги на гражданке?! В десятки раз больше! И чего накидываться на армию, как будто эти солдаты и офицеры на луне растут! Они вчера пришли с гражданки и назавтра совершили преступление — это что, министр обороны виноват? Ведь раньше судимых в армию не брали.

— Раньше — это…

— Это когда у нас были в наличии молодые люди. А сегодня их же всех абортировали. Мы же по количеству абортов впереди планеты всей. С точки зрения безопасности народа разве глава государства, монарх, разрешит аборт? Убийство детей, своих граждан? Разве он не защитит ребенка от его безумной матери, не призовет к порядку этих безумных докторов? Если ты хочешь убить своего ребенка — покидай страну. Как это установлено в Ирландии.

— Отец Димитрий, вы часто бываете в воинских частях, преподаете в Академии РВСН. Знают ли сегодня наши военнослужащие, за что они пойдут воевать? Правомерны ли разговоры об идеологическом вакууме в армии?

— Правомерны, потому что вакуум действительно существует. Офицеры-воспитатели, многие из которых люди нерелигиозные, иной раз спрашивают меня: «А чью Родину мы будем защищать? Кого? Мы, нищие, должны защищать миллионеров-сенаторов и депутатов с семьюдесятитысячным жалованьем? Абрамовичей?» Ну, вот Крым — весь полит русской кровью. И что? Росчерк пера — и он в составе другого государства, недружественного. И чего страдали? Зачем был весь этот героизм? Трудно, чрезвычайно трудно это объяснять, в каждом отдельном случае нужно голову ломать. Так что международный терроризм — это просто находка для силовиков. Террористы угрожают нашим гражданам, убивают мирных жителей, взрывают в метро. В этом случае патриотизм, конечно, на очень высоком уровне. А вот если война…

— Получается, вопрос воинского духа открыт?

— Конечно. Мы упираем на слово «долг». У каждого государства должна быть армия. Ты солдат, ты дал присягу. Ты должен честь по чести это выполнить. Не дело солдата или простого священника рассуждать о высших материях. Мы выбирали президента, мы доверяем этому человеку, раз он говорит, ты, солдат, должен исполнить это до конца, а мы тебя поддержим в твоем мужестве…

— А в Чечне ситуация отличается?

— Очень сильно отличается. Там проще. Ребята, которые там находятся, знают, что они гарантируют стабильность и порядок и в самой Чечне, и в нашем государстве. Вообще когда пули свистят и взрывы происходят, сознательность и осознание бытия растут в геометрической прогрессии. И, кстати, атеистов уже не встречается. Они растворяются, как дым. Самый простой способ перейти от атеизма к вере — это поехать на войну. Так что священникам там служится — духовно — легче. Когда ты трудишься с солдатом, который в тылу, его интерес вызвать труднее, потому что многие ребята просто плохо понимают, зачем их мучают.

— Насколько я понимаю, взаимодействие армии и Церкви носит сегодня ситуативный, а не системный характер.

— Пока что это все инициатива Церкви, и армия эту инициативу благосклонно принимает, в некоторых случаях. Армейские высокие чины на уровне вплоть до заместителей министра считают, что это полезно и нужно, мы обсуждаем многие общие вопросы. Существует Общественный совет при Министерстве обороны, и представителей трех религий ввели в его состав. Конечно, для некоторых военачальников это пока выглядит немного странно. Но когда они видят практическую работу, видят пользу от нашей деятельности, то отношение меняется. Вот были учения «Южный щит», там использовался большой контингент контрактников. А это не 18-летние мальчишки, на которых рявкнул, и они построились, это уже серьезные 30-летние мужики, с ними труднее. И возникла заминка с выполнением боевого приказа. И тут вышел священник, 20 минут с ними поговорил, и люди просто преобразились. Генералы ахнули! И теперь любой военачальник, что был на этих учениях, двумя руками за присутствие в частях духовенства.

— Есть перспективы у законодательного решения этого вопроса?

— По мере развития нашего общества эта перспектива становится неизбежной. Сегодня не имеют военного духовенства только армии Северной Кореи, Китая и России. В Южной Корее есть буддийские капелланы и протестантские пасторы. Если мы планируем вступить в ряды европейских держав, то надо иметь в виду, что там всюду есть военное духовенство. В Польше, как только ушел коммунизм, моментально возродился этот институт. Даже непобедимая эстонская армия, не имея личного состава, имеет службу военного духовенства. И в России есть огромная 200-летняя традиция русского военного духовенства, пока что не возрожденная…

— В чем же причины такого торможения?

— Думаю, в том, что аппарат, идентифицирующий себя с государством, сплошь материалистически-коммунистический по своему духу. Люди, принимающие решения, прошли комсомол, партию… Вот, скажем, Минтимер Шаймиев, в прошлом член ЦК КПСС был против и введения основ православной культуры, и духовенства в армии. Очень сильная политическая фигура, и таких много. В их смысловом поле Церковь отсутствует как таковая. Только совсем недавно тот же Минтимер Шарипович изменил свою позицию на противоположную.

— А не кажется вам, что в последние несколько месяцев произошла какая-то перемена во взаимоотношениях Церкви и государства? Я говорю, например, о бурно обсуждаемой концепции передачи в собственность религиозных организаций имущества религиозного назначения, так называемой реституции.

— Я лично никаких подвижек в этой области не заметил. Решения пока не принято. Пока все наши храмы принадлежат государству, и странно, что это до сих пор так. Ведь государство их только ломало. Вот здесь, где мы с вами разговариваем (на территории храма Свт. Митрофания Воронежского. — А.В.), были руины. Мы за свои деньги практически заново построили храм, насытили его иконами, которые сами приобрели или написали. И это все сейчас собственность государства. С какой стати? И распоряжается этим чиновник, который в нашем храме никогда не был. Лично я считаю, что и после этой «реституции» государство должно полностью содержать церковные здания. Ведь они же посещаются гражданами государства. Оно же делает ремонт булочных, библиотек, префектур, прачечных. А храмы? Ведь храм украшает город, это градостроительная единица в самом красивом месте. Видели во дворе храма сад камней? Этот наш садик в Северной префектуре занял первое место. То есть у нас тут самое красивое место севера Москвы. Почему только храм должен это оплачивать? Ведь этим пользуются все, наши двери и ворота открыты для всех.

— Мне кажется, что взаимоотношения государства и Церкви сегодня, в принципе, недостаточно отрегулированы…

— А сделать это достаточно просто. Есть воля государства — в лице президента, премьер-министра, и есть воля патриархии. Создаются две рабочие группы, обсуждающие корневые вопросы. Создается некий базовый документ, по латыни это называется конкордат — то есть соглашение между Церковью и государством. Церковь смотрит — не ущемляются ли ее прерогативы, государство смотрит на свои возможности. Отделенность сохраняется, Церкви это очень выгодно. Потому что если Церковь становится государственной, то чиновник будет управлять Церковью. Такого быть не должно, должен быть конкордат. Это ваше, это наше, как везде в мире. Все можно прописать, можно и готовое взять в тех странах, где Церковь отделена от государства, — в Италии, Франции. Но русское государство при этом не должно воспринимать Церковь как что-то чуждое.

— А может ли, если вернуться к теме беседы, в нашей русской государственной армии стать доминирующей православная идеология? Коль скоро там сейчас нет представительств политических партий.

— Это невозможно. Армейские ребята для этого недостаточно воцерковлены.

— А стремиться к этому нужно?

— И стремиться не нужно. Политическая жизнь — это одно, а духовная — другое. Церковь соотносится именно с духом человека. Вот Явлинский православный, Немцов тоже ходит в церковь, Фрадков крещеный, Хакамада крещеная. Даже, представьте, Новодворская! Церковь объединяет всех, она соотносит человека с небесным, минуя политические разногласия. Конечно, сегодня Церкви комфортнее, чем при Брежневе, и еще комфортнее, чем при Сталине и Хрущеве. Но наше-то учение не менялось ни при Сталине, ни при Брежневе! Вернуться к 90-летней давности временам невозможно, потому что атмосфера в обществе изменилась. Но Церковь должна иметь доступ к личному составу, обучить армейских ребят основам веры. Креститься надо вот так, основные заповеди такие-то, основные наши монастыри, слава российская, там-то. Евангелие от Иоанна вам пока сложно, ребята, а вот Марка мы с вами изучим, это основа нашей культуры. Нет такого русского писателя, который не читал Евангелия, поэтому и вам надо прочитать. Независимо от того, кто вы.

— То есть православной нашей армии не быть по определению?

— Не забывайте, что в армии есть и мусульмане, и 2−3 еврея найдется среди личного состава. Стремиться к доминированию нам не надо, но мы должны там присутствовать. Чтобы каждый, в ком проснулось христианство, в шаговой доступности мог иметь священника, храм. Чтобы был человек, которому ты мог бы в жилетку выплакаться, и он пожалеет и защитит. Пока до этого далековато, за исключением нескольких частей. А должно быть системно. Сегодня все зависит от командира части, а прописанных, как вы сказали, церковно-государственных отношений в этой области пока не существует.

— Но ведь существует какой-то проект закона…

— Он составлен по примеру того, что существуют в Европе. Я бы пока назвал это материалами к проекту. Документ должен быть приспособлен к нашим реалиям.

— Но ведь есть еще Соглашение о сотрудничестве, подписанное патриархом и министром обороны.

— Договор первого звена, он самого общего плана. Существуют договора с отдельными родами и видами войск. А должны там быть прописаны системы взаимодействия, все в подробностях. Священник, опять же, должен за свою работу получать от государства жалованье на уровне хотя бы майора. Ведь он тратит свои силы. Гарнизонный храм не прокормит семью священника, это нереально. А если священник пострадает, гусеница танковая ему на ногу наедет — он должен иметь пенсию? Должен. А если его убьют, в той же Чечне? Жена должна пенсию получать? Сейчас пока ничего нет. Даже непонятно, за чей счет привозить его гроб. Законно его привезти нельзя, только на личных договоренностях. А ведь это должно быть прописано законодательно. Человек трудится для армии, он ей реальную пользу приносит! И ведь священников нужно не так много, эти затраты не представляют значительной суммы.

— А сколько нужно армии священников, по вашим расчетам?

— Ну хотя бы 500. Для начала — до сотни. Главный священник армии, главный священник флота, священники на четыре флота, на каждый род войск — это уже 15 человек. Главный священник на каждый округ, на каждую армию… Вот 50 человек должно быть. А позже спуститься хотя бы до дивизии. Сейчас в частях трудятся местные приходские священники. Вот я — приходской священник. Но как председатель отдела по взаимодействию с армией, я езжу от Анадыря до Калининграда. А был бы у меня на том же Дальнем Востоке священник, которому я бы позвонил или бы по е-мейлу связался, справился о делах, — и все, полная картина, как дела, какие меры приняты. И какое доверие будет! Допустим, произошло ЧП, батюшка туда выезжает. Сразу надзор будет совсем другой, священник же не будет врать. Я думаю, кстати, что торможение наших инициатив происходит еще и потому, что государство, конечно, не хочет никакого надзора. Представляете, появится человек, у которого порог честности 20-кратно выше, чем у любого чиновника-жулика! Знаете, как им будет трудно с нами! И я спрашивал у мам-мусульманок: «Хотите, чтобы в армии был священник?» — «Да, конечно, хотим!»

— В смысле мулла?

— Священник! А муллу-то мы им доставим. Если кому-то из ребят понадобится мулла, мы тут же свяжемся с ближайшей мечетью, сами привезем. Обязательно во всем поможем. Так что и главный мулла должен быть в армии, и в округах, где служит много мусульман, должны быть муллы. И главный раввин. У нас один занимающийся армией раввин уже есть — Арон Гуревич, тоже член Общественного совета при Министерстве обороны.

— Отец Димитрий, вы преподаете будущим офицерам в Академии Ракетных войск стратегического назначения, являетесь деканом факультета православной культуры РВСН. Это штатное подразделение академии?

— Сверхштатное. Это факультет дополнительного образования, его посещают только желающие.

— И много их?

— За десять лет факультет прошло около 900 человек. Многие уже служат в войсках. Мы там даем основы православной культуры и рассказываем об архитектуре, иконе, церковной музыке. Образовываем людей.

— Есть ли в этих людях черты того, старого русского офицерства?

— Есть. Основа та же. И возродить все в прежнем духе очень легко. Если изменится атмосфера в обществе и в армии. У нас же все идет от головы. Если высшие представители аппарата будут не только фигурировать на пасхальных и рождественских службах, а реально дадут команды по своим ведомствам, что они берут курс к Церкви.

— Отец Димитрий, если Академия РВСН считается элитным военным вузом…

— Не просто элитным, а лучшим.

-…и если при нем существует ваш факультет и учащиеся наследуют черты старого русского офицерства, значит, как говорится, есть еще свет в окошке.

— Безусловно. Но это одно окошко, а их надо в каждом вузе прорубать.

— И в каждой части…

— Это было бы идеально. Но в вузе — точно. Во всех военных вузах я просто ввел бы кафедры теологии.

Беседовал Андрей ВАСЯНИН

ДОСЬЕ

Протоиерей Димитрий Николаевич СМИРНОВ родился в Москве 7 марта 1951 г. Окончил физико-математическую школу N 42 и художественно-графический факультет Московского государственного заочного пединститута. Диплом защищал по скульптуре. Женат, имеет дочь.

В 1978 г. поступил в Московскую духовную семинарию, которую окончил экстерном за два года и через год поступил в академию, которую окончил также экстерном за полтора года.

С 1980 г. — священник в штате Крестовоздвиженского храма с. Алтуфьева г. Москвы. С 1991 г. — настоятель в храме Свт. Митрофания Воронежского, где и служит до настоящего времени. Параллельно, по мере роста количества новых прихожан, стал настоятелем восьми храмов, два из которых в Московской области.

Председатель синодального отдела по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями, проректор Православного Свято-Тихоновского богословского института, декан факультета православной культуры Академии Ракетных войск стратегического назначения им. Петра Великого, сопредседатель Церковно-общественного совета по биомедицинской этике Московского патриархата.

http://www.politjournal.ru/index.php?action=Articles&dirid=67&tek=7216&issue=199