 |
| Известия | Максим Соколов | 10.08.2007 |
Между тем слово полезно своим особым смыслом. Агностик — это тот, кто, не располагая научным доказательством бытия Божия (ибо такого доказательства не существует) и не обладая мистическим чувством, говорящим о том, что Бог есть, относится к данной проблеме индифферентно. См. ответ Лапласа Наполеону — «Сир, я не нуждался в этой гипотезе». Каковая индифферентность предполагает также и спокойное отношение к церковно-религиозной практике. «Поскольку особенной пользы я в том не вижу, но и никакого особенного вреда тоже и поскольку эти практики не посягают на мою личную свободу, то какое мне, собственно, дело?» При таком взгляде на религию от агностика трудно ожидать речей о засилье РПЦ, ибо скептик на то и скептик, чтобы поверять сомнением не только речи о бытии Божием, но и речи о засилье.
Жалующиеся на засилье всегда затрудняются ответить на простые вопросы. «В госорганах у Вас требуют справку о причастии?». «РПЦ предписывает Вам, какое платье носить?». «Во время поста ни в одном предприятии общепита не найдешь скоромного?». «Вас принуждают присутствовать при церковных службах?» etc. В результате чего выясняется, что личного страдания от прямого засилья нет, а есть скорбь гражданская. От того, что идут разговоры о преподавании в школах основ православной культуры, об учреждении факультетов теологии, от того, что Церковь периодически высказывается по насущным, с ее точки зрения, вопросам общественной жизни, а В.В. Путина с М.Е. Фрадковым по великим праздникам кажут в храме держащими свечку. Даже то, что не менее приближенные к В.В. Путину Г. О. Греф и А.Л. Кудрин не знают, какой рукой креститься, скорбную картину засилья нимало не скрадывает.
Агностик такой гражданской скорби лишен, поскольку никто его не принуждает к исповеданию того, во что он не верит. Скорбь присуща носителям иного мироощущения, а именно атеистам. В отличие от агностика, в самом деле не имеющего никакой веры, атеист испытывает вполне религиозные чувства по поводу Разума, Просвещения, Прав Человека, Научного Мировоззрения — того, что было провозглашено иллюминатами в XVIII в. — и соответственно испытывает самые враждебные чувства к традиционным религиям, которые были порождены варварством и отступили только перед Просвещением. Вольтеровское «Раздавите гадину!» тут выступает во всей решительности, поскольку речь идет о чуждой и при этом опасной вере, посягающей на самые основы просветительской идеологии. При таком ощущении очевидной опасности и при таком переживании происходящего, как схватки Разума и варварства, теплохладностью тут и не пахнет. Скорее религиозной истовостью.
Но истовому атеисту, который остро переживает противостояние Разума и чернорясцев, естественно видеть засилье чернорясцев во всех случаях, когда Церковь не ограничивается дозволенной ей ролью этнографического заповедника, где в закрытом помещении совершаются суеверные обряды, но свидетельствует о своем понимании мира и человека и претендует на то, чтобы влиять на общественную жизнь. Голос Церкви — это и есть засилье РПЦ. При таком различии между теплохладным агностиком и религиозно истовым атеистом крайне огорчительно, что наш язык плохо различает эти два совершенно разных типа личности.
