 |
| Татьянин день | Любовь Макарова | 26.07.2007 |
Врубель родился 5 марта 1856 г. в семье военного юриста. С юных лет он с восторгом учился живописи и рисунку; среди его учителей и величайший русский живописец Илья Репин, и талантливейший педагог Павел Чистяков, которого называли своим учителем и Суриков, и Васнецов, и Поленов, и сам Репин. Без энтузиазма окончив юридический факультет и отбыв воинскую повинность, Врубель в 24 года становится студентом Петербургской Академии художеств.
Чистяков, сразу разглядевший необыкновенную одаренность ученика, без колебаний рекомендовал Михаила Врубеля своему старому другу профессору А. В. Прахову для работы в древнем храме Кирилловского монастыря в Киеве. В 1884 году, не успев окончить Академию, Врубель отправился в Киев. В Кирилловской церкви Врубель написал на стенах несколько фигур ангелов, голову Христа, голову Моисея и, наконец, две самостоятельные композиции — огромное «Сошествие Святого Духа» на хорах и «Оплакивание» в притворе. Мастерски написаны художником образа для иконостаса: Спаситель, Божия Матерь, свв. Кирилл и Афанасий Александрийские. Работая над образами, на полгода Врубель уезжал в Венецию, где изучал наследие старых мастеров.
В киевский период творчества (1884−1889 гг.) Врубель также реставрировал росписи в куполе собора святой Софии. Сделанные им эскизы росписей Владимирского собора не были приняты жюри. Благодаря киевским ученикам и ученицам Врубеля уцелели наброски, которые он делал прямо на уроках, на клочках бумаги, а потом бросал, — ученики же их подбирали и хранили. Среди работ киевского периода — «Девочка на фоне персидского ковра», акварельный эскиз «Восточной сказки». Душевное здоровье художника уже в это время не было благополучным, и в будущем это болезненное состояние переросло в неизлечимую болезнь. Именно в Киеве впервые возникает тема Демона, впоследствии всю жизнь гнетущая больную душу художника цепью образов и толкающая его в бездну отчаяния.
С 1896 г. Врубель жил в Москве. Он сразу примкнул к Абрамцевскому художественному кружку — сердцу национальных художественных исканий, где «под крылом» мецената Саввы Мамонтова творили И. Репин, В. Васнецов, В. Поленов, М. Антокольский, К. Коровин, В. Серов, М. Нестеров — цвет русского искусства. В уютном, почти семейном кружке единомышленников в подмосковной усадьбе Абрамцево рождался и расцветал русский модерн. Врубель избирает темами своих произведений русские сказки. Отсюда — «Пан», «Царевна-Лебедь», майолики. Художник оформлял спектакли Русской частной оперы С. Мамонтова, с семейством Мамонтова много путешествовал по странам Европы.
В 1896 г. художник женился на Н. И. Забеле, оперной певице, музе Римского-Корсакова. Брак дал новый импульс его увлечению музыкой и театром. В музыке он умел видеть цвет, а в цвете — слышать музыку. Супруга вдохновила Врубеля на создание множества сказочных и портретных образов.
Ярко и самобытно запечатлен талант Врубеля в оформлении интерьеров и фасадов — панно «Фауст», «Суд Париса», «Принцесса Греза», «Микула Селянинович». Врубель написал ряд портретов выдающихся современников, а также немало автопортретов.
Тяжелая душевная болезнь сокрушительными волнами подступала к художнику в разные периоды его жизни. После смерти малолетнего сына в 1902 г. недуг усилился, и начиная с 1904 г. до самой смерти жизнь Врубеля прошла в психиатрических лечебницах; конечно, и здесь художник не переставал рисовать: это был его способ общения с миром. В 1906 г. он ослеп.
Трагический земной путь художника завершился в 1910 г. Время лишь подтвердило величину его редкостного дарования. Врубель — выше моды; он не вмещается в рамки штампов, придуманных искусствоведами. Его «Демоны», его метания и отчаяние, очевидные во многих работах, могут смутить человека, не знакомого с историей Врубеля. Но чтобы уберечься от поверхностных суждений, прежде чем отвергать итоги чужой боли, стоит поинтересоваться тем скорбным путем, которым прошел художник. Возможно, знакомство с жизнью и творчеством Врубеля станет для кого-то новым поводом для восхищения щедростью даров, которыми Творец наделяет человека. Однажды прикоснувшись к миру, рассеченному кистью Врубеля на тысячи сверкающих граней, нельзя остаться равнодушным к его мучительной судьбе.
Отрывок из книги К. Паустовского «Далекие годы»:
Отец сам принес мне несколько катушек с пленкой и попросил проявить.
— Прояви получше, — сказал отец. — Там есть исторические московские снимки. Только я не помню, на каких катушках.
На первой катушке московских снимков не оказалось. Там было только несколько снимков худого маленького человека в коротком пиджаке, с галстуком, завязанным бантом. Человек этот стоял около стены. На ней висела длинная узкая картина.
Долго я не мог ничего разобрать на этой картине. Потом я наконец увидел худое горбоносое лицо с огромными печальными глазами. Лицо это было завалено птичьими перьями.
Отец подошел к чулану и спросил:
— Ну как? Есть московские снимки?
— Пока нет. Есть какой-то старичок около картины на стене.
— Это же Врубель! Разве ты его не помнишь? Смотри не передержи.
На картине ничего не проявилось. Только лицо и какие-то перья.
— Так и нужно, — ответил отец. — Это «Демон». Отец ушел. Тогда я вспомнил, как однажды отец за утренним чаем сказал маме, что в Киев приехал на несколько дней Михаил Александрович Врубель и просил отца зайти к нему в гостиницу.
— Не понимаю я твоего увлечения Врубелем, — недовольно ответила мама. — Декадентщина какая-то! Боюсь я этих одержимых художников.
Но отец все же пошел к Врубелю и взял меня с собой. Мы вошли в гостиницу около Золотых Ворот и поднялись на пятый этаж. В коридоре пахло гостиничным утром — одеколоном и кофе. Отец постучал в низкую дверь, Нам открыл худенький человечек в поношенном пиджаке. Лицо, волосы и глаза у него были такого же цвета, как и пиджак, — серые с желтоватыми пятнами. Это был художник Врубель.
— Это что за юный субъект? — спросил он и крепко взял меня за подбородок. — Ваш сын? Совершенно акварельный мальчик.
Он схватил за руку отца и повел к столу. Я боязливо осматривал комнату. Это была мансарда. Несколько рисунков, написанных акварелью, были приколоты булавками к темным обоям.
Врубель налил отцу и себе коньяку, быстро выпил свой коньяк и начал ходить по комнате. Он громко постукивал каблуками. Я заметил, что каблуки у него были очень высокие.
Отец сказал что-то похвальное о пришпиленных к обоям рисунках.
— Тряпье! — отмахнулся Врубель.
Он перестал метаться по комнате и сел к столу.
— Что-то я все время верчусь, как белка, — сказал он: — Самому надоело. Не поехать ли нам на Лукьяновку, Георгий Максимович?
— В Кирилловскую церковь?
— Да. Хочу посмотреть свою работу. Совсем ее позабыл.
Отец согласился. Мы втроем поехали на извозчике на Лукьяновку. Извозчик долго вез нас по бесконечной Львовской улице, потом по такой же бесконечной Дорогожицкой. Врубель и отец курили.
Я смотрел на Врубеля, и мне было его жалко. Он дергался, перебегал глазами, непонятно говорил, закуривал и тотчас бросал папиросу. Отец разговаривал с ним ласково, как с ребенком.
Мы отпустили извозчика около Федоровской церкви и пошли пешком по улицам Лукьяновки, среди садов. Мы вышли к обрыву. Дорога петлями пошла вниз. Там, внизу, виднелся маленький купол Кирилловской церкви.
— Посидим немного, — предложил Врубель. Мы сели на землю на обочине дороги. Пыльная трава росла вокруг. Над Днепром синело вялое небо.
— Плохо, Георгий Максимович, — сказал Врубель, ударил себя по дряблой щеке и засмеялся. — Мне надоело таскать эту противную свою оболочку.
Я, конечно, плохо понимал слова Врубеля, да и не запомнил бы весь этот разговор, если бы отец не рассказывал о нем маме, а потом дяде Коле и некоторым знакомым и если бы все они не жалели Врубеля.
В Кирилловской церкви Врубель молча рассматривал собственные фрески. Они казались вылепленными из синей, красной и желтой глины. Мне не верилось, что такие большие картины на стене мог нарисовать этот худенький человек.
— Вот это живопись! — воскликнул Врубель, когда мы вышли из церкви.
Я удивился, что отец отнесся к этим словам спокойно и даже согласился с Врубелем, тогда как ни мне, ни моим братьям он не позволял сказать ни одного хвастливого слова. Поэтому, когда мы расстались с Врубелем на Рейтарской улице, я сказал отцу, что Врубель мне не понравился.
— Почему? — спросил отец.
— Он хвастун.
— Дурачок! — отец похлопал меня по спине. — Не горбься!
— Почему дурачок? — спросил я обиженно.
— Прежде всего надо знать, — ответил отец, — что Врубель замечательный художник. Когда-нибудь ты сам это поймешь. А потом еще надо знать, что он больной человек. Он душевно неуравновешенный. И еще надо знать один золотой закон: никого не осуждать сгоряча. Иначе ты всегда попадешь в глупое положение. Перестань же наконец горбиться! Я ничего не сказал тебе обидного.
На картине за спиной Врубеля, хотя пленка уже проявилась, трудно было что-нибудь разобрать. Я только знал, что это «Демон».
Увидел я эту картину впервые гораздо позже, зимой 1911 года, в Третьяковской галерее.
Москва дымилась от стужи. Пар вырывался из набухших дверей трактиров. Среди уютного московского снега, заиндевелых бульваров, заросших льдом окон и зеленоватых газовых фонарей сверкала, как синий алмаз, как драгоценность, найденная на сияющих вершинах Кавказа, эта картина Врубеля. Она жила в зале галереи холодом прекрасного, величием человеческой тоски.
