 |
| Православие.Ru | Архимандрит Антоний (Мезенцев) | 23.07.2007 |
 |
| Архимандрит Антоний (Мезенцев) |
Сначала был открыт Предтеченский монастырь, в Вязьме. Туда назначили настоятелем игумена Аркадия. И мне мысль пришла: хорошо бы и меня в этот монастырь определили. Но я не хотел быть настоятелем, это тяжелое послушание. Хотелось просто жить в монастыре. Владыка Кирилл благословил мне строить храм в районном центре Сафоново. Я стал там жить. Однажды мне снится сон. Говорят: «Несут мощи преподобного Герасима». Полная комната людей. Туда заносят мощи на носилках. Преподобный лежит во гробе. Потом он поднялся из гроба, встал и на меня строго-строго посмотрел. Я от страха проснулся. Как я увидел, он больше похож на святителя Николая: лысый, бородка маленькая. Хотя я в монастыре преподобного Герасима никогда не был, но знал, что он существует.
После этого сна я беру такси (машины своей не было) и — сюда. Была зима, мороз лютый, снега много, метра два, — не проехать. Даже застряли. Нашли монастырь, приехали, посмотрел я. После этого владыка меня вызывает: «Надо открывать монастырь. Я тебя поставлю настоятелем». Я говорю: «Я не желаю настоятелем. Хочу просто жить в монастыре». Владыка промолчал. Потом опять сказал о том же. А в третий раз приезжает, дает указ: «Божие тебе благословение — поезжай». Я думаю: «Ну, значит такова воля Божия».
Сейчас очень много монастырей восстанавливается. Некоторым священникам достаются в удел совершенно разрушенные храмы. У батюшки, которому дано такое послушание, прежде всего должна быть крепкая вера и надежда на то, что он восстановит храм. Когда я пришел сюда, в Герасимо-Болдинский монастырь, здесь были страшные руины[2], но я испытывал сильный духовный подъем. До этого я несколько лет был на приходе. И мучился. Монах должен подвизаться в монастыре, а не на приходе. До революции монахи на приходах не жили. (Конечно, другое дело было в советское время, когда на весь Союз было всего девятнадцать монастырей. А в наше время столько обителей!) Целибат я тоже не признаю. Мне на приходе очень тяжело. Мое — монастырь, я без монастыря жить не могу. Когда я пришел на эти руины, я радовался: руины, но монастырь. Не падал духом.
Начинал с того, что сделал маленькую часовню. Помощи значительной не было ниоткуда. Введенский храм мы строили сами, благодаря частным пожертвованиям. Только бабушки помогали: кто сто рублей даст, кто тысячу, кто пять тысяч. Всё строили на копейки прихожан. Дошла очередь до домика напротив трапезного храма. Строила братия; мы с одним иноком делали кладку (я в армии служил в стройбате): он — углы, я — стены. Вся братия работала. Приезжает председатель райисполкома (он кого-то привез монастырь показывать), а я в спортивных штанах, с мастерком. Он спрашивает: «Что ты делаешь?» Я отвечаю: «Дом строю». — «Почему храм не строите?» — «Денег нет». Он говорит: «Приезжай завтра, я тебе дам денег». Дал тогда несколько миллионов. Это был 95-й год. Мы начали строить храм. Потом построили ризницу, а палату не успели пристроить. Приехал иеромонах Силуан из Сургута. У него была квартира, он ее продал и передал средства монастырю. Игумен Иринарх тоже сделал пожертвование. И так на свои деньги мы построили трапезную палату.
Вообще на строительство нанимали только двух каменщиков. Братия сама строила. Да еще солдаты помогали. Рядом с Сафоново была воинская часть. Командир этой части прислал к нам на строительство солдат. Человек пятнадцать даже жили на территории монастыря. Они очень нам помогли, да и вообще к этому делу относились с радостью, обратно не хотели ехать. Посылали сюда ребят неисправимых, а они делались агнцами. Выполняли всё, что прикажешь, — только в воинскую часть, говорят, не отправляй. Отсюда даже демобилизовывались. Можно сказать, заднюю часть Введенского храма построили солдаты, монахи и два каменщика.
Местных жителей здесь очень мало. Когда я пришел сюда, было человек двадцать. Они сначала смеялись, а когда увидели, что мы успешно восстанавливаем обитель, стали настороженно к нам относиться, с некоторой завистью. Я стараюсь им помогать пищей, деньгами; если надо — дрова им возим, трактор даем. Здесь живут всякие алкоголики. Но и они иногда приходят к нам за советом. Я стараюсь никому не отказывать. Думаю, за это они меня уважают. Но в духовном окормлении они потребности не испытывают. А из дальних городов к нам паломники приезжают. Вот такая странная особенность наших дней.
К сожалению, летописью монастыря заниматься некому. Надо открывать архивы, там, вероятно, есть какие-то сведения о нашей обители. Монастырь наш был небогат, просто в свое время сюда навезли много награбленного. От прежних времен остались только иконы преподобного Герасима и святителя Николая да чаша, которая находится в Смоленске.
До закрытия в 30-м году здесь семь монахов жили. О них известно не много. Отец Силуан умер в ссылке под Питером после 30-х годов, иеросхимонах Евфимий пробыл в лагерях лет 25. Его посадили в 37-м году, а выпустили после смерти Сталина, в 54-м, когда амнистия была. Кстати, говорят, что он даже не из нашего монастыря. Возможно, он был из Тихоновой пустыни. Духовным чадом иеросхимонаха Евфимия была мать Августа.
Место наше намоленное. Господь не оставляет. С первого дня я почувствовал, что преподобный Герасим здесь. Было такое ощущение, что он помогает. Все говорили: «Где мощи? Где преподобный?» — «Придет время, и, если Господу будет угодно, мощи найдутся». Сейчас стараются, чтобы в каждом храме были мощи. Спешат обрести, всё подгоняется к обстоятельствам и срокам. А зачем? И без мощей можно жить и молиться Богу. Преподобный Герасим по воле Божией явил нам свои святые мощи, специально их никто не искал.
Мощи преподобного почивали под спудом в Троицком соборе, их подняли уже в 2001 году, при мне. Рассказывали, что в 20-м году, в ходе антирелигиозной кампании, приехали «освидетельствовать» мощи, как это тогда называлось, — один представитель из Москвы, один из Смоленска и один местный дорогобужский коммунист. Правда, монахов все-таки предупредили. В храме стояла рака, на ней крест, Евангелие; висели три серебряные лампады. Но мощи были глубоко под спудом. Советские деятели приехали ночью, сняли раку, подняли метровый пол. Он был очень массивный: сначала плитка, потом — чугун. Откопали около метра и глазам их предстал белокаменный саркофаг. Открыли, а там — детские останки: ножки были в теле, ногти на ногах, головка с кожей — как мощи. Ночью вместе с монахами перезахоронили этого ребенка на местном сельском кладбище и положили громадный камень, а рядом посадили березку. Происходило это в 20-м году, а монастырь был действующим до 30-го года. Раку поставили на место, стали по-старому служить молебны. Уже в наше время научная экспертиза подтвердила, что найденные тогда коммунистами останки принадлежат пятилетнему ребенку. Кто он — так и осталось тайной.
Когда мы начали разбирать руины южного придела Троицкого собора, стали копать (хотели дойти до старого пола XVI века), то увидели, что там могила нетронутая, как будто сегодня устроенная. Решили вызвать комиссию из Москвы. Из музеев Кремля приехали две женщины: одна специалист по камню, другая по раскопкам. Мы при них раскопали на три с половиной метра в глубину. Находили кусочки посуды, они руками все перебирали. Дошли мы до материка, пошел чистый песок. Копнули глубже — и сразу две ноги показались. У нас грунтовые воды близко, вот и замыло мощи чистым песком.
И что интересно, преподобный был похоронен около собора. Собор был освящен в честь Пресвятой Троицы, с приделом преподобного Сергия. Сначала здесь был первый деревянный собор, потом второй деревянный, а когда начали строить третий собор, уже кирпичный, то положили мощи в дубовой колоде впритык стены. В фундаменте собора была обложена ниша, чтоб поместился весь гроб. Преподобный Герасим был похоронен по-старообрядчески. Мощи представляют собой кости. Из облачения сохранились только кожаные тапочки. Преподобный сделал их сам.
Даже предположения, что это кто-то другой, а не преподобный, у нас не было. Никто иной просто не мог быть. В ногах преподобного Герасима покоился преподобный Аркадий Затворник[3], его ученик. Мощи преподобного Аркадия, его кости, обрели тогда же. В стороне друг над другом лежали десять монахов, гроб на гроб, все его ученики, но они все были в отдалении. А место, где покоился преподобный со своим ближайшим учеником, всегда было святым и неприкосновенным.
Чудеса от мощей были, есть и сейчас. Исцеляются бесноватые (они больше боятся Аркадия Затворника); две женщины, которые были бесплодны, успешно родили…
Так что наш монастырь, хоть и восстанавливается, но организуется и развивается естественно. Мужской монастырь в Вязьме был обителью первого значения, и мне владыка сказал: «Старайся, а там — как Бог даст: выживешь — не выживешь получится — не получится… Здесь все непросто». А получилось так, что Вяземский мужской монастырь закрылся и развалился, сделали его женским, а Болдинский остался и выжил. Болдинскому монастырю никто не помогал, я сразу увидел в этом покровительство преподобного Герасима. Братия стала появляться. В Вяземском никого, а здесь двадцать насельников всегда. Для нашего времени это много.
Вообще здесь такое место для монастыря располагающее, чувствуется: пустыня-пустыней. Монастыри и должны быть в таких местах. Конечно, в городах монастыри тоже нужны — для народа. А для того чтобы быть монахом, надо пожить в таком монастыре, где земля, где лес, где речка, пустынька, природа, звери, птички поют зимой и летом. Здесь есть медвежата. Место очень красивое. Молодежь оно притягивает. Старых насельников у нас нет. По годам я самый старший. Всем около 30-ти или немного за 30.
Да, хотя я отца Гавриила (бывшего наместника Псково-Печерского монастыря) осуждал за то, что он обижал монахов, а сам тоже порой строго с братией обращаюсь. Что интересно, никто из братии не обижается. На отца Гавриила, правда, обижались. В нашем монастыре братия хорошая. Собрались монахи простые, не заумные, нормальные люди. Это очень хорошо. Все насельники у нас городские, есть и с образованием, но все равно простые монахи из Белоруссии, с Севера (Сургут) и с Украины.
Сейчас редко кто нас покидает. Были случаи, когда уходили и иноки, и иеромонахи. И то — на приходы. В мир ушел только один иеромонах Зосима. Как будет дальше — не знаю.
Владыка Кирилл, митрополит Смоленский и Калининградский, служил у нас уже в 1991 году, когда Введенского храма еще не было, на день памяти преподобного Герасима. Отслужил службу, дал мне указ. Он старается приезжать каждый год. Когда в 1997 году храм освятили, владыка объявил, что день памяти преподобного Герасима Болдинского, 1/14 мая, будет общеепархиальным праздником. Теперь у нас два праздника, на которые собирается все духовенство епархии: день Смоленской иконы Божией Матери «Одигитрия» (28 июля / 10 августа) и день преподобного Герасима.
Я служу под омофором митрополита Кирилла 23 года. Владыка у нас очень мудрый. Он не является священноархимандритом нашего монастыре. Я не наместник, я настоятель обители: сам принимаю, сам постригаю, сам выгоняю. Только не рукополагаю. Это делает владыка. Он никогда не касается внутренних дел монастыря. В епархии все спокойно. Если приход бедный, владыка дает зарплату батюшке. Ни один храм в епархии не строится без финансовой поддержки митрополита. Мы уважаем владыку. Я не имею ложного страха по отношению к нему, могу сказать все, что думаю. Не каждому архиерею все скажешь. Владыка не имеет возможности часто приезжать в епархию, но у нас порядок.
Сейчас в каждой епархии открывается много заброшенных храмов в самых глухих районах, чтобы дать людям возможность приблизиться к Церкви. Это правильно, храмы открывать нужно, даже если в округе всего пятьдесят домов. Только в наше время, по моему мнению, следует делать их приписными, чтобы батюшка служил в городе, имел хорошую зарплату, мог содержать семью и при этом два раза в месяц послужить на приходе требы. При таком храме может быть два или три батюшки. Но на постоянное служение в такой храм ставить священника нельзя — он не выживет. Молодые батюшки ломаются. Если монаха отправить на такой приход, и то сломается — запьет или загуляет. Но приходы эти нужны. Маленькую часовенку можно построить. Надо окормлять народ. Но, повторю, такие приходы должны быть приписными.
Сейчас ведь люди стали другие, у них изменились представления о том, как должен совершаться их духовный путь. Вот старые священники жили в совершенно других условиях. У нас батюшка был, отец Григорий, 1900 года рождения, он всю жизнь жил на квартирах, у него даже не было своего дома, и умер он в чужом доме, хотя мог бы себе купить. Батюшки в то время жили очень бедно, очень скромно. Ни у одного священника не было легковой машины, ездили только городским транспортом. Аскеты были. Их можно даже сравнить с монахами. Белые священники, они вели монашеский образ жизни. А какие у них были матушки! Такие бабушки сдержанные, всегда приходили в храм, пели на клиросе или стояли в народе молились. Даже не скажешь, что это матушка, не то, что сейчас: в кольцах, в бриллиантах идут в церковь. Такого раньше не было. Матушки и батюшки были очень скромные, жили очень достойно и бедно. У них на первом месте была молитва. А у нашего духовенства молодого порой на первом месте стоит благосостояние, семейная жизнь, семейный уют, потом уже храм. У прежних батюшек было наоборот: сначала храм, потом уже дом.
Батюшки ездили причащать больных. Едет утром на автобусе, Дары везет прямо на шее, под ряской… Запрещено было отпевать в храме — отпевали на кладбище зимой и летом, в дождь, в мороз. Раньше батюшки были подвижниками. Помню, однажды (мне тогда лет 12 было) бабушка моя сильно заболела, у нее была непроходимость горла, твердую пищу она вообще не могла глотать. Врачи сказали, что проживет она месяц, не больше. Позвали батюшку. Он пришел, причастил ее утром, а в обед она уже встала, хотя была лежачая, деду стала готовить пищу, потом прожила еще лет пять. Она исцелилась причастием. Исцеление было мгновенное: только причастилась — и встала на ноги. Это очень сильно в детстве на меня подействовало.
Я с радостью воспринял весть о подписании Акта о каноническом общении с Зарубежной Церковью. Слава Богу! Зарубежников я поддерживал всегда. Сослужить с ними не сослужил, но и молился, и дружил с батюшками. Всегда их любил. И книги их я читал. Конечно, было обидно, что нет евхаристического общения. Обидно было, что они нас не понимают, — мы же не те, что были при патриархе Тихоне, при патриархе Сергии. Мы — другое поколение. Много нам пришлось претерпеть: ведь мы спасли Церковь Русскую, хоть и гонения, и притеснения были — мы все равно выжили. Им хорошо говорить за границей. Они не знают, как здесь тяжело было, сколько мы вынесли на своей шкуре… Даже меня, человека уже послевоенного поколения, и то из школы исключили в 9-м классе за то, что я в церковь ходил. Директор сказал: «Мы попов учить не будем. Пиши заявление и уходи». Помню, когда узнали, директора вызвали в КГБ, а меня вызвали в райисполком и говорят: «Давай возвращайся». Но я уже пошел в вечернюю школу. Такое было время. И все-таки мы выдержали, выжили. Я вспоминаю конец 60-х годов: храмы были полные, даже переполненные, но — одни бабушки. Когда мне было 10 лет, я думал: что же будет, когда все бабушки поумирают? И вот эти бабушки до сих пор в храме… Мне уже 50, а бабушки не исчезают. Хотя сейчас в храмах стало больше молодежи, чем бабушек.
Никогда у меня не было уныния. Что такое уныние, я не знаю и не понимаю. Почему — тоже не знаю. Страшные были ситуации в жизни: и денег не было, и приходы дикие были. Братия исповедуется: вот, у меня уныние, отчаяние. Я понимаю то, через что я сам прошел, а чего не было со мной — я понять не могу. Чего унывать? Бывает у меня только ропот. Думаю иногда: все надоело, устал, больной. И все равно идешь работать — куда деваться? И вам советую: не унывайте, молитесь. Благодаря молитве творятся чудеса. Если будем молиться, то Господь все потребное пошлет.
Записали монах Павел (Щербачев) и Александр Парменов
[2] Троицкий собор, колокольня, трапезная палата с Введенской церковью Герасимо-Болдинского монастыря были взорваны фашистами при отступлении в 1943 г.
[3] Память преподобного Аркадия Дорогобужского совершается в воскресенье перед 28 июля / 10 августа (в день празднования Собору Смоленских святых).
http://www.pravoslavie.ru/guest/70 720 141 049
