 |
| Татьянин день | Агафья Логофетова | 20.07.2007 |
Это место поражает на каждом шагу, каждым мгновением своего почти 500-летнего бытия. Непредставимостью, невозможностью, казалось бы, монашеского подвига — начиная с прибытия сюда прп. Савватия и Германа, переплывших огромное расстояние на лодчонке с парусом. Невместимой сознанием современного человека жестокостью и бесчеловечностью Соловецкого концлагеря, СЛОНа (а позже СТОНа).
Ну что можно создать в такой мертвящей среде? Просто выжить, сохранив человеческое достоинство и не утратив любви к образу Божиему, уже подвиг. Трудно вообразить, что в самом страшном в 20−30-е гг. лагере существовали музей, два театра, литературный и историко-краеведческий журналы, велась научная работа. И не только та, что была организована государством. Представьте себе ученого, чей первый опубликованный научный труд написан в сталинском лагере. Ученого, чья карьера и началась-то с доклада, приведшего к 5 годам «общих работ» в Соловецком лагере особого назначения, — доклада о преимуществах старой орфографии, прочитанного в 1928 г. на заседании студенческого кружка с удивительным названием «Космическая академия наук». Этот полушутливый и экстравагантный, по словам самого автора, акад. Дмитрия Сергеевича Лихачева, доклад мог бы стать последним в его жизни. Читая его, не знаешь, чему удивляться: то ли поразительной смелости, то ли наивности 21-летнего студента: «Рассуждение 3-е, православное (это в годы самых жестоких гонений на Церковь! — А. Л.). 1. Новая орфография явилась делом антихристовой власти. 2. Новая орфография всегда была мыслью бесовщины (60-е гг. XIX в.)… 7. Наконец, новая орфография посягнула на самое православное в алфавите». В докладе много интересных, тонких наблюдений, например о том, что дореволюционная графика создавала характерную «физиономию» слова и потому облегчала чтение, ведь «мы читаем не по буквам или складам, как делают неграмотные люди, а „схватываем“ слово в целом»; для большей характерности нужно, чтобы часть букв выступала за строку, поэтому греческий алфавит — наиболее совершенный, а церковнославянский приближается по своему совершенству к греческому; буквы — это небесные знаки и т. д.
Собственно первыми научными работами Д. С. Лихачева стали две статьи, называющиеся… «Картежные игры уголовников» (1930) и «Черты первобытного примитивизма воровской речи» (1933). Вас удивляют столь низкие темы? Но настоящий ученый — всегда ученый: попав на Соловки, он изучает то, что мог увидеть и собрать в лагере. И его статьи — полноценные научные работы, четко структурированные, с продуманными выводами, результатами полевых исследований, богатой библиографией.
Наблюдая карточные игры лагерной шпаны, Лихачев приходит к выводу, что, во-первых, она обеспечивает жулику в тюрьме физиологически необходимое чувство риска, а во-вторых, приемы игры в карты отражают «кодекс чести», принятый в воровской среде. Игры делятся на «свои» и «фраерские». Соль всего дела — в узаконенном в известной мере шулерстве. Целый ряд способов обыгрывания в штос, наиболее популярную игру, называется просто «шансами» и принимается спокойно: обчистив партнера до последнего, выигравший объясняет, как он это сделал. Существует «заветное», то, что настоящими жуликами никогда не проигрывается (т. н. «кровь»: белье, верхняя одежда, подушка и паек); отдать долг для проигравшего — святое. Однако на Соловках происходит разложение воровской среды в результате неизбежного разрушения кастовой замкнутости, вследствие чего два последних «закона чести» начинают нарушаться.
Карточная игра, необычайно распространенная в воровской среде, носит характер своеобразного примитивного культа. Вор всегда носит при себе колоду карт, на которой гадает приемами того же штоса. Вера в гадания, приметы, предзнаменования у него очень сильна. Все это — элементы магического первобытного мышления. Магическое отношение к миру, наиболее характерное для воровского мышления, анализируется Лихачевым (прежде всего в языке) во второй его лагерной статье. Автор, ставя под сомнение утверждение французской социологической школы в языкознании (Байи и др.) о том, что язык зарождается как средство коммуникации (общения), показывает, что основная функция воровской речи, очень близкой речи первобытных народов, — эмоционально-экспрессивная (в противоположность коммуникативной, основанной на интеллектуальной стороне слова). Вор не передает мысли и взгляды, для него важен эффект, производимый его словом на окружающих. Слово — это орудие, и, как таковое, в наиболее чистом виде оно проявляется в сигнале («ша», «стремь»), который можно сравнить со спортивными терминами в футболе или теннисе. Вор глубоко[1] уверен в магической силе слова, в его прямой действенности. Отсюда та чудовищная гипертрофия брани в воровской среде, ни к кому особо не обращенной, подкрепляющей буквально каждое воровское слово; а также широкое использование «божбы», клятвы. Магия слова настолько пронизывает воровское мышление, что вору свойственно отождествлять предмет и слово, что отчетливо отражается на отношении его к своей кличке. В кличке заключается воровская «честь», не позволяющая сменить ее, даже когда она становится известна угрозыску. Крайнее выражение безграничной веры в магическую силу слова — боязнь слов: на целый ряд понятий, особенно «опасных», накладывается табу; в результате появляются эвфемизмы, как, например, «мокрое дело» вместо «убийство» или «сыграть в ящик» вместо «умереть».
Работы Д. С. Лихачева — живая классика. А до определенного времени они были просто уникальными: через полвека с лишком (в 1992 г.) составители «Словаря тюремно-лагерно-блатного жаргона» в предисловии отмечали: «Мы убеждены, что написанное Лихачевым — вообще лучшее из того, что есть о воровском жаргоне. А у нас в России — к тому же единственное (к сожалению, буквально)».[2]
Использованные материалы: Д. С. Лихачев. Статьи ранних лет (М., 1992). Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона: Авторы-составители Д. С. Балдаев, В. К. Белко, И. М. Исупов (М., 1992) (указанные статьи Д. С. Лихачева есть также в данном словаре).
[2] С. 10.
http://www.taday.ru/text/50 697.html
