 |
| Нескучный сад | Константин Бенедиктов | 18.07.2007 |
В настоящее время в галерее проходит выставка живописи Ольги Мотовиловой-Комовой.
Адрес галереи: 1-й Котельнический пер., д. 10 (на территории представительства православной Церкви Чешских земель и Словакии при храме Свт. Николая в Котельниках). Телефон: (495) 991−51−00, e-mail: feofaniya@inbox.ru
— Первая выставка, прошедшая зимой в вашей галерее — «Паломнические реликвии». Для вас как для реставраторов, старина остается фундаментом в работе?
- Наш коллектив сложился из группы единомышленников-реставраторов. Кроме того, мы дружим с Музеем им. Андрея Рублева. Анна Вадимовна Рындина, зав. отделом древнерусского искусства НИИ РАХ, была куратором выставки Ольги Мотовиловой-Комовой. У нас схожая позиция по художественным вопросам и дружеские, доверительные отношения, которыми мы дорожим.
Мы соприкасаемся с древнерусским искусством, и это замечательная основа, т.к. вкус воспитывается от насмотренности, даже от тактильных ощущений, от соприкосновения с подлинным древним искусством. Таким образом, современный художник внутри себя устанавливает вехи: на что ему опираться, эти нормы не позволят ему в дальнейшем перейти грань вкуса. Он вбирает традицию, культурный запас и потом творит свободно. Пример такого творчества — нательные кресты Эрнста Неизвестного.
— Текущая экспозиция у вас — это современная живопись известного художника. До революции такое могло быть: галерея при храме? Именно галерея современной живописи, а не иконная лавка?
- Это сейчас такую возможность многие отрицают, а вот в конце XIX — начале XX века это было реально — ведь приняла же Церковь искусство Нестерова, Билибина, есть иконостасы работы Рериха и Корина. Тогда это воспринималось в другом ключе, это не было желанием доказать нечто, это не был поиск нового языка, тогда он приходил сам, язык символизма, язык Серебряного века.
Мне сложнее жить в окружении искусства конца 18 века, но Нестеров меня настраивает на молитву. Да, это не Рублев и не знаменный распев, но очевидно, что художник вкладывал в произведения свое религиозное чувство.
Впрочем, и икона разного времени воздействует по-разному. Одна более эстетизированная, другая — сухая, емкая. Разный художественный язык был понятен в то или иное время.
— Совпадает ли то, что хорошо продаваемо и то, что объективно является качественным произведением искусства?
— Конечно, прежде всего, купят произведения, доступные по цене, и в нашем случае первым делом уйдут камерные, теплые вещи. Однако с самого начала, с первых экспозиций, мы уже задали высокий художественный уровень, и не хотим его понижать в дальнейшем. Есть авторы, которым нужно помогать, и пусть они и не будут лицом нашей галереи, но мы будем способствовать продаже их работ, например, через наш Интернет-ресурс. Вот от чего точно будем уходить — от ангажированности, от попыток навязать чисто коммерческие вещи и коммерческие идеи. А успех галереи зависит от нас, от того, как мы поставим работу. Можно сесть и ждать, что принесут. Принесли, спасибо, повесили и опять ждать — это не работа.
Галерея открылась недавно, в январе, но уже сложилось внутреннее ощущение, как это должно быть.
— Есть такое распространенное мнение, что если живопись христианская, то это должна быть живопись исключительно реалистическая.
— Да, это проблема. Некоторые приходят к нам на выставку и говорят: «Это что за мазня?» Мы пытались оправдываться: художники эти — православные… «Православные?! Всех на отчитку!»
Мнение это существует благодаря тому, что ограниченные люди боятся переступить за пределы своего опыта восприятия окружающего мира. То, что за пределами их понимания, за пределами уже насмотренного, то, на их взгляд, не имеет права на существование. Я искренне не понимаю, как можно не любить живопись, подобную той, что вот сейчас представлена на выставке. Все нарочито православное видится мне нудным и ангажированным. Это грубая, прямая агитация. Категорически не приемлю, когда художник в лоб объявляет манифесты — исторические, православные, патриотические, имперские, разные… Мне это скучно, это болото, это придворность.
Так же и с исторической живописью. Есть превосходные, искренние художники, но они находятся в тени. Это живопись не кричит о себе, она живет по другим законам, а они себя не продают, пусть даже продают свои работы. Для них первично искусство, а не возможность находиться в русле идеи возрождения Церкви и Отечества.
Мое убеждение таково: и живопись, и любое подлинное творчество — это воплощенное поэтическое чувство. Я бы не хотел что-то совершенно отрицать — дадим шанс и реалистическому искусству — но полагаю, что язык реалистической живописи уже меньше дает душе современного человека. У меня всегда в голове и перед глазами, на рабочем столе, строки святителя Иоанна Сан-Францискского о поэзии: «это — истончение души, преодолевающее земную ограниченность».
Благодать посещает душу по воле Божией, так и поэзия посещает человека, и в некотором смысле искренний художник — пророк.
— Это больше об иконописцах, наверное…
— Нет, полагаю, это относится к творчеству вообще. Иногда бывает несоответствие между творцом и его произведением, ведь он лишь передатчик. Но хотелось бы верить в прекрасное, и я порой готов обманываться, потому что не могу работать, когда не верю художнику.
Я чувствую, когда произведение цепляет зрителя, и когда это то, о чем и сказать нечего. Не головой понимаешь, это откровение. Так и отбор работ делаю — по тому, есть ли внутреннее сочувствие, и нет ли ощущения, что это насильно создано.
— Вот еще проблема — псевдоправославные штампы.
— Это беда. Это выглядит, как человек, говорящий: у меня нет слуха, значит все, что за гранью отсутствия слуха, не существует. Спорить с ним бесполезно, как по известному афоризму Зинаиды Гиппиус: «если надо объяснять — то не надо объяснять».
Чем больше нахожусь в Церкви, тем меньше хочу что-то доказывать, а больше хочу внимать. Иногда встречаешься с талантливыми и энциклопедически образованными художниками, у которых глубочайший субъективный взгляд на жизнь и на искусство. От таких людей насыщаешься.
Быть может, язык авангардизма мне скорее чужд, но я желаю и его понять, узнать, откуда, из какой части их сердца и головы идет это. И есть искусство, которое мне видится надуманным.
— Современное церковное искусство: есть ли новые, интересные имена, открытия и движение внутри этого жанра?
Есть примеры, и это не только иконопись. Художник Михаил Мчедлишвили делает шитые иконы, преимущественно грузинских святых. У него потрясающая техника.
Вот известные художники — живописец Ирина Старженецкая и её супруг скульптор Анатолий Комелин. Его каменные рельефы украшают стены и ограду храма Малого Вознесения на Большой Никитской. А есть еще большие поклонные кресты его работы в Тарусе и там же страстной ряд иконостаса церкви Воскресения Христова.
Все они — большие художники, и сотрудничать с ними было бы большой честью.
Но если к нам придет малоизвестный, но интересный художник, то мы, конечно, примем его. У нас есть возможность показать произведения в выгодном малом формате нашей галереи.
— Ваше мнение о многочисленных иконописных мастерских и «иконах на заказ».
— Тема болезненная. Да, есть блестящие мастера. Но есть и другое. Вот рынок церковный открылся, давайте осваивать площади, значит, будем всем городом производить шкатулки на «намоленных» досках. Одни скажут: такого на Руси прежде не было, а у нас в мастерской сейчас 30 цветов золота. И идет реклама. Другие: мы открыли древний способ, которым писали до 14 века, а потом, дескать, был упадок. А мы открыли, сообщают другие, «способ отдельного письма». Ничего не объясняют, тайна, «ноу-хау», что называется. Да уж, открыли Америку, речь идет о раздельном греческом письме… Или вот новость: теперь все русские святыни воссоздадут в технике голографии!
Вот что меня еще удручает и задевает внутренне, это мерная икона. «Какая благодать от восстановления традиции мерных икон!» И идут обсуждения, насколько духовно будет для новорожденного написать мерную икону.
Обоснуйте научно, что это возрождение традиции! Почему феномен иконы сводите к мерным образам? Через наши руки прошло много икон, но за все время я видел только одну мерную, написанную Гурьяновым, иконописцем, приближенным ко двору. Это был образ св. Александра Невского, икона явно связана с Александром III. Вот и все. Мерная икона существовала, вероятно, только в княжеском сословии.
— У галереи и у Вас лично есть большой интерес к фотографии. Что Вы намерены экспонировать?
— У нас есть значительная коллекция фотографий конца ХIХ — начала ХХ века и архивных материалов — гравюр, литографий. Мы собираем по различным направлениями: художественные, исторические фотографии, церковно-археологические. Здесь и фотографии духовенства, и церквей, и жанровые снимки. У нас можно изготовить постеры с их увеличенным изображением.
В наших планах — учредить на постоянной основе конкурс современной художественной фотографии. Интересны не столько жанры, сколько мироощущение. Вероятно, и социальная тема будет подана, но без надрыва и острого залома. Спекуляции и эксплуатация популярных идей — не наш стиль.
— Теоретически, галерея при храме может стать модной, получить одобрение светских критиков?
- Я надеюсь. А мы готовы расти, и открыты к сотрудничеству. У всех свой путь, люди тянутся, хотя иногда у них и не хватает мужества соприкоснуться с Богом. Режим жизни людей светских, известных, порой не позволяет им отрешиться, их путь к Богу растянут. Но они ощущают, что правда — в Церкви, и делают робкие шаги. Порой мне кажется, что такие люди целостнее, они не проходят через период неофитских перегибов, экзальтации. Их путь выверенный, они остаются собой, пусть путь и длиннее. Среди посетителей у нас бывают известные люди. Например, на выставку приходил Юрий Рост. Был в восторге от идеи — галерея при храме, выразил желание поддерживать нас.
— Возможно ли сейчас в России появление таких инвесторов в искусство, как Рябушинский и Морозов?
— Это необходимо, и это больной вопрос. Особенно если говорить о древнем искусстве, которое мы скоро потеряем. Оно оседает в коллекциях самых разных людей. Да, есть такие, кто способен оценить образ, кто понимает, и они не сорят деньгами. Но крупнейшие коллекции собрали, к сожалению, и те, для кого икона не имеет молитвенной ценности. Если собрания не будут в благоговейных руках, это просто обидно.
— Расскажите о Вашем пути в Церковь и в искусство.
— В Церковь я пришел в 20 лет, после того, как принял крещение, и тогда же сознательно стал работать в храме св. Симеона Столпника. Я был старостой и работал в реставрации. Это был удивительный период, начало 90-х годов: вокруг все рушилось, а в Церкви были поистине первохристианские отношения. У нас были споры, обсуждения, мы вчитывались в альбомы и образы, сопереживали мастерам. На глазах создавался образ, и мы в этом участвовали. Оттуда пошло стремление понять истоки, соприкоснуться с художниками. Вся моя жизни была в храме и в этом художественном сообществе.
Но начинал я свою христианскую жизнь с отрицания творчества. Мне это было особенно трудно, ведь я прежде был барабанщиком, музыка во мне жила и живет. Так вот, тогда я думал, что надо выдавливать из себя творчество, но потом понял, что с этим придется жить! Я благодарен этому этапу, его надо было пройти и распознать в себе механизм восприятия прекрасного.
Парадоксально, но тогда я нашел свою музыку — группу «Калинов мост». Тогда бытовало мнение, что это чернуха, язычество. А для меня их образы в музыке были абсолютно христианскими. Не обязательно художник по форме должен быть христианином. Оставим формы на Суд Божий. Для меня это была поэзия в музыке, и это было православным. Впрочем, есть общие установки, и я думал: имею ли я права слушать такую музыку? Но по слову Златоустову, Бог познается через созерцание Его творения.
Были случаи в моей жизни, дрожь берет. Моменты, когда ты с ужасом понимаешь: вот он рядом, мир Божий. В нашем храме работала женщина, и муж ее был видный, крупный мужчина, человек эмоциональный и сложный. Всю жизнь работал таксистом в 12-м таксомоторном парке. Работал в храме года два, ему многое было непонятно, если даже не чуждо. Он соприкоснулся с церковным миром, и многое было для него насилием над собой. Даже то, что он согласился повенчаться с супругой. Хороший дядька, но выпивал всю дорогу: на пенсии дошло дело до того, что бутылка в день — норма, как чай. Он от этого тяжко заболел, и на фоне болезни печени он стал как ребенок, как растение, и даже родных не узнавал. Приехал священник его соборовать, а тот смотрит на икону преп. Серафима Саровского и говорит: «Вот этот дедушка ко мне приходил». Это говорит он, неразумный, как овощ, не живущий религиозной жизнью, не молящийся…И умирает в день памяти св.Серафима.
Много сейчас говорят о чудесах — а иные чудеса, как фокусы, как зайцы из цилиндра. Настоящее чудо, которое люди порой не замечают, это преображение человеческой души. Человеку порой не хватает мужества стоять перед Богом, ведь это ответственность каждую секунду.
Наша задача — искренне делать свое дело, а искусство — если оно одухотворено, если настоящее, способно воздействовать на душу человека и вести ее к Христу.
http://www.nsad.ru/index.php?issue=13§ ion=14&article=670
