Столетие.Ru | Людмила Тарвид | 10.07.2007 |
Мне показалось, что именно эта черта очень ярко проявилась в интервью, данном А. Ципко о мифах национального характера. Можно многое сказать на эту тему, мне же хотелось бы коснуться только одного аспекта, на мой взгляд, очень злободневного:
Какие представления о славянофильстве несёт интервью с А. Ципко и насколько эти представления соответствуют истинному содержанию славянофильства?
Во-первых, как излагались основные представления философов-славянофилов? Стереотипное, присутствовавшее во всех учебниках положение о том, что «западники хотели видеть развитие России в общеевропейском русле, а славянофилы мечтали о каком-то собственном пути» не было, по большому счёту, ложью, но это положение далеко не исчерпывало содержания диалога западников и славянофилов, и тем более содержания трудов философов славянофильского направления. Однако именно это положение — приверженность к обособленности — было мистифицировано в представлениях о славянофилах. Данное, по сути очень ложное обвинение, служило основой многих статей в журнале «Вопросы философии». Так, в обзоре взглядов на русскую философию, в статье Дж.П. Скэнлана «Нужна ли России русская философия?» это стереотипное представление о славянофилах уже превращается в некий «невроз уникальности». В этой статье грозно слышится повелительный голос властителей дум, которые знают, что нужно русским в их духовной жизни.
Скэнлан категорически заявляет: «Я думаю, необходимо вообще избавиться от «невроза уникальности"… Куда более важной и уместной является сегодня проблема соответствия русской философии нуждам современной России… Когда мы говорим о русской философии, которая процветала в ХIХ в. и была удушена в начале ХХ, мы не можем просто допустить, что эта философия соответствует русскому характеру и условиям на пороге ХХI в. Мы не можем допустить, что национальный характер и национальные условия не изменились под воздействием мощных потрясений, пережитых советским обществом». Иными словами, Скэнлан не может допустить, что русская философия не была удушена до конца в ХХ веке. Это очень созвучно идеям С. Хантингтона о том, что «в мире после «холодной войны» культура является силой одновременно и объединяющей, и вызывающей рознь».
Фактически — это ведение информационной войны против России способом создания определённых установок, в том числе установок мифотворческих.
К сожалению, читая А. Ципко, можно сделать вывод, что, несмотря на наличие у него весьма верных утверждений (например, о том, что «заградотряды состояли из латышей, венгров и китайцев» и что революция в России была интернациональной), у него бытуют как раз те стереотипы, которые так прагматично предлагает нам «руководящие деятели Запада». Так, в ответе на вопрос «Кому сейчас выгоден миф о русском характере, неприспособленном к жизни?» А. Ципко отвечает: «Одинаково и либералам и почвенникам». При этом о либералах он говорит так: «Либералы представляют нас патриархальной, негодной к модернизации страной. А раз так, надо русских переделывать, необходимо западное влияние Мол, поменяем их архетип, сделаем способными жить свободно, любить собственность». А вот «в третьем направлении», по выражению Ципко, «многие мои знакомые уходят в романтическое славянофильство, в культурное гетто. Ощущения там такие: есть враждебный мир, а мы — святые — не оскверним себя внешними контактами. Там рассуждают о Великой России, подымают за неё тосты. Но это гетто вымирания. Либералам такой расклад выгоден, потому что им мила мысль о подконтрольности России славянофилам — потому что делать ничего не хотят «. И далее, на вопрос «какие мы?»: «Нужно отбросить мнения радикальных либералов и агрессивных славянофилов». То есть славянофилы по Ципко — это какие-то оторванные от реальной жизни люди, которые ничего не хотят делать и страдают «неврозом уникальности», загоняя тем самым тех, кто их читает (Ципко, очевидно, себя этим чтением не затруднял) в «гетто вымирания». Поистине можно назвать Александра Ципко философским последователем Дж. Скэнлана, и, вполне в духе своего духовного «гуру», Ципко хочет «подвергнуть ревизии русскую культуру». Честно говоря, страшновато.
Между тем, хочется обратить внимание на очень характерную черту духовных поисков славянофилов — на их повышенное внимание к реальности, на их борьбу с духом умозрительности.
Вот как, например, рассуждает о сущности законов славянофил И.В. Киреевский: «Закон в России не изобретался предварительно какими-нибудь учёными юрисконсультами, не обсуживался глубокомысленно и красноречиво в каком-нибудь законодательном собрании и не падал потом как снег на голову посреди всей удивлённой толпы граждан, ломая у них какой-нибудь уже заведённый порядок отношений. Закон в России не сочинялся, но обыкновенно только записывался на бумаге после того, как он сам собой образовывался в понятиях народа и мало-помалу, вынужденный необходимостью вещей, взошёл в народные нравы и народный быт».
Черта пребывания в гармонии с реальностью, или, как говорится «в соработничестве с Богом», наследованная славянофилами именно из подлинно христианского мировоззрения, проявлялась и в отношении жизнеустройства и в отношении познания, внимательного к Истине, но не агрессивно диктующего свои оценки соответственно потребности дня.
Другой славянофил, В. Эрн отмечает существование тесной связи между рационализмом и схемой. «Взнузданная рационализмом мысль совершенно бессильна перед действительностью. Оторванная от последней, она может оперировать только схемой».
Разумеется, философский анализ славянофильских взглядов — это отдельная и очень интересная проблема. Но можно увидеть у каждого из тех, кого зовут славянофилами, именно озабоченность подражательностью, враждебной органическим основам отечественного жизнеустройства.
Образом русской литературы ХХ века, воплощающем в себе крайнее «западнофильство», является образ, созданный Андреем Платоновым в «Чевенгуре»: его герой Копенкин преданно влюблён в таинственную Розу Люксембург, а его установка к жизни заключена в том, что «жить вслед первому».
Там, где рационализация господствует, неизбежно воцаряется подражательство, а подражательство влечет за собой деспотический приказ следовать нормам, не имеющим никаких корней в реальности. К сожалению, именно это мы видим и в подражательном стремлении обратиться к чуждому русской традиции марксизму, очерняя с позиций марксистской и либеральной парадигмы всё, что ей не соответствует. Безжизненность употребления понятий, абстрактность социального познания, связанного с марксистским наследием, отмечается и для экономических понятий, навязываемых «демократизацией» и «реформаторством» постперестроечной России. «В атмосфере увлечения наших радикально-демократических экономистов по-марксистски совершенно абстрактно (а потому фаталистически) толкуемыми «законами рынка» вообще невозможно разглядеть живых людей
Для рассуждений А. Ципко также характерно нежелание разглядеть ни то, что совершается сейчас с живыми людьми, ни то, что накоплено в животворном наследии русской традиции. Хочется посоветовать Александру Ципко перед тем, как он начнёт совершать так взыскуемую им «ревизию русской культуры», предварительно с этой культурой ознакомиться.
г. Хабаровск
http://stoletie.ru/tayna/70 709 164 215.html