 |
| Православная книга России | Александр Дугин | 10.07.2007 |
— Статистика показывает, что в России сейчас гораздо меньше читать, чем несколько лет назад. Причем это относится не только к «серьезной», но и развлекательной литературе тоже. Наименований книг на рынке вроде много, а вот тиражи — ничтожно малы, если сравнивать, скажем, с книгоиздетельскими показателями в той же Америке, вроде бы «не читающей». С чем это связано, на ваш взгляд?
— Есть такое явление, как культурное отчуждение. Так вот, в России действительно раньше очень много книг люди читали. Но возникает вопрос: что они читали и как? У меня такое складывается впечатление, что чем больше люди читали, особенно в советское время, тем они меньше понимали, что читают. И чем больше, скажем, они читали марксистских учебников, тем меньше в марксизм верили.
Мыслители и деятели эпохи Провещения считали, что Традиция, которая дозирует знание для широких масс, является негативной, препятствием для человеческого развития, и стоит расширить это просвещение на всех, мы получим полностью разумное, гармоничное, рациональное общество. В 19 веке казалось, что это так, но в 20-м все оказалось прямо противоположным. Чем более широкие массы стали читать, тем больше архаических мифов, бессознательных, стало «вылезать» из их подсознания и нагружаться на то, что они читают. Отсюда — расцвет иррациональной литературы, мифов художественной литературы. Такой миф являлся уже не новым представлением о мире, а просто чем-то развлекающим. И книги стали становиться все более развлекательными. И все более впитывали в себя некие фантастические элементы, которые добывали из коллективного бессознательного масс.
Литература и книга в 20 веке пережила, таким образом, качественные изменения. А в советское время в СССР особенно. Вот вы говорите про тиражи…. Я помню, мы издали одними из первых книгу «Голем» Г. Майринка в 1989 году. И у нас эту книгу купили 100 тыс. экземпляров, причем среди заказчиков было много заводов, фабрик. А в 1991 году уже не могли продать и тычячи экземпляров той же книги. Почему? И второй вопрос: 99 тысяч, условно говоря, рабочих, колхозниц, которые купили Майринка, они как его прочитали? Они купили эту книгу как предмет, как некую инвестицию своих стремительно дешевеющих рублей в объект культуры. По сути дела они «отчуждили» содержание Майринка гораздо больше, чем те люди, которые читали его в списках, в ксероксах в 70-е годы, когда он был запрещен и прочее. Тогда прочли несколько сотен, но его ПРОЧЛИ. Я помню, как мы ходили с этим Майринком, пряча его от кэгэбэшников, воспринимая его как некое откровение. А 99 тысяч рабочих и колхозниц, когда им Горбачев разрешил читать Майринка, что с ним сделали? Они его убили.
На самом деле, не дефицит убивает книгу, а их изобилие. Не малочитающая нация становится бескультурной, а многочитающая. Потому что она читает все подряд, не понимая, что и зачем.
И я считаю, что книготорговлю надо совмещать вообще с фейс-контролем.
— Каким образом?
-Абы какому человеку книгу (любую, даже техническую литературу) в руки давать нельзя. Любое знание опасно. Знание должно быть дистанцировано. (Иронично) Приходит вот какой-нибудь придурок за умной книгой — правильная, евразийская продавщица должна сказать: «Зачем тебе Кант? Давай я лучше тебе денег дам. Вот пятьдесят рублей, сто рублей. Ну пятьсот возьми, только иди отсюда». Нет, его не надо обижать, но давать ему вместо книги деньги. Или поесть. А по-настоящему страждущий за этой книгой должен приехать откуда-нибудь из Кемерова в другой город. Подождать, пока ему вынесут эту книгу или не вынесут. Тогда есть небольшой шанс, что он уделит ей должное внимание. Нельзя к книгам относиться количественно: сколько напечатали, сколько кто прочитал. Книга — это неколичественное явление. И вообще-то, если подходить строго, книгопечатанье есть преступление против книги. Книга должна быть переписана от руки. Остальное — уже суррогат. Поэтому когда изобрели печатный станок, и Иван Федоров начал «собачить» эти книги, как автомат, сразу начался раскол и разброд. Сейчас большинство книг просто глупые, а если книга умная, есть немного шансов, что ее кто-то поймет.
— А как обстоит дело с религиозной литературой?
— Это другое дело. Религиозная литература сейчас переживает бум, и это очень правильно. Книг, где написаны правильные, русско-православные вещи, прославляющие нашу веру, нашу идентичность, нашу великую страну, наш чудесный народ, становится все больше, ее тиражи возрастают. И это замечательно! Пока. Но потом уже надо будет осуществлять отбор. Смотреть, а кто что там пишет о православии. Я думаю, что очень многие авторы, которые нынче претворяются православными, это бывшие комсомольцы. Я считаю, что не каждый должен позволить себе издавать православную книгу. Вот просто книгу — для друзей, это пожалуйста. Но чтобы книга, написанная современным автором, называлась православной, нужно определенной экспертизе ее подвергать, я считаю.
— Какой пласт православной литературы вам представляется наиболее актуальной сегодня?
— Я думаю, что старообрядческая. Потому что нам хочется узнать сегодня наши корни. Ведь как только прекращались гоударственные гонения на религиозное самосознание, сразу возникал всплеск интереса к тому, что осталось за бортом цензурных изменений 17 века, Никейского собора. Я довольно много бываю на телевидении, в передачах, и могу сказать, что программы, связанные со старообрядчеством, всегда обретают большой рейтинг. Это касается и книг: о федосеевцах, о нетовцах, о скитах. Все это вызывает большой интерес, на самом деле. Потому что пост-никонианской литературой, пост-реформенной православной литературой, я думаю, рынок и православное сознание насыщены. Теперь мы хотим прикоснуться к самым корням. Ведь наша церковь была и до реформы Никона. Наша церковь открыла возможность сомкнуть эти две части церковной истории между собой. Я думаю, что эта литература, с соответствующей атрибутикой, с нотами знаменного пения, информацией о быте русских людей того времени может сейчас иметь наибольший интерес. И тот же самый тип молодых людей-нонконформистов, которые при советской власти ходили в церковь, я вижу сейчас в старообрядческих церквях. Наибольший интеллектуально-религиозный нонконформизм я замечаю именно там. Наверно, сейчас это мода. Но мне она нравится.
— Вы согласны, что если раньше, лет 50, 100 лет назад человек во многом формировался за счет воспитания, окружения, и опять же, книг, литературных героев, на которых хотелось быть похожими, то теперь люди формируются в основном под воздействием телевизора и Интернета?
— Совершенно верно. Просто как печатная книга была отчуждением от традиций рукописной книги, так и телевидение стало следующей ступенью отчуждения…. Эта как та бесконечная болтовня, которой насыщена наша жизнь и о которой писал Мартин Хайдеггер. Тотальная болтовня, которая отгораживает от нас суть бытия, создает в нас ложное ощущение комфорта. Если раньше это была еще болтовня на кухне, скажем, то теперь вот — телевизор, он говорит сам с собой, освобождая субъекта от того, чтобы делать вообще какие-то усилия. Он говорит за нас. И почему мы щелкаем кнопками пульта — мы уже устаем даже от этого, устаем, когда нет новостей. Нужно, чтобы новости были всегда, чтобы одна картинка сменяла другую. Причем как можно быстрее. Сейчас говорят даже пульт такой создали, который должен быстрее переключать каналы. Это умело используют архитекторы современного телевидения. Они понимают, что современному человеку и не надо ничего понимать… Кстати, если возвращаться к вопросу о церковной книге, давайте вспомним. Ведь и Евангелие на Руси в основном не читали, а слушали во время богослужения, поскольку его фрагменты привязаны к очень серьезной структуре Литургического цикла. Его нужно слушать — замерев, опустив голову, с внутренним сосредоточением. Тогда эти слова поступают прямо в сердце. А когда просто вот сидят на печи и иногда листают-почитывают Евангелие — это не православная модель. Как порой люди обращаются с Евангелие — это абсолютная десакрализация и по сути издевательство. Евангелие — это священная книга, ее в идеале даже почти не касаются руками непосвященные, ее только целуют. Вот Псалтырь — это другое дело. Я вообще считаю, что если русские прочитают одну только книгу — Псалтырь, это будет гораздо лучше, чем если они прочитают бесконечный бред околоправославных неофитов. Читать Псалтырь, переписывать Псалтырь, учиться выводить буковки — этого хватит лет на 10−15. Но за этой время произойдет реальное формирование культуры человека. Человек, который так учится читать, так учится писать и обращаться с книгой, — вот это будет настоящий фундаментальный христианин.
-Если позволите, коснемся геополитки. События в Прибалтике наглядно показали, как можно взять и начать переписывать историю, запросто поправ историческую, национальную память…
— Надо учитывать, что история — это гуманитарная наука. И она переписывается всякий раз, когда появляется какая-то новая власть, новая конъюнктура. Это очевидная вещь. Другое дело, что сейчас плохие, с нашей точки зрения, прибалты, потому что они переписывают нашу историю, где мы были молодцами — в таком ключе, что мы не молодцы получаемся, а сволочи. Нам это не нравится, мы говорим: «Сволочи, что же вы делаете?» Но каждая идеология на каждом этапе переписывает историю, каждая ставит в центр внимания то, что ей нравится. И никаких фактов исторических, свободных от толкования, собственно, нет. Как мы знаем, даже в квантовой физике от позиции наблюдателя зависит логика прохождения квантовых процессов. А тут — гуманитарная наука. Переписывание истории происходит в стране, которая от нас окончательно оторвалась, у народа, который нас никогда не любил. Сейчас он получил возможность излагать эту нелюбовь открыто, и ему за это рукоплещут и даже платят деньги. И вы хотите, чтобы по инерции он признавал нашу версию истории? Тогда его нужно завоевать, прижать мордой в асфальт и тогда он скажет: «Да, извините, мы ошиблись». А так — он будет делать то, что хочет, тем более что ему помогает Запад, который имеет свой взгляд на Вторую мировую войну. И на самом деле, никакие не прибалты, а Ельцин и Горбачев, и та интеллигенция, которые выла на своих кухнях Окуджаву, переписала эту историю. Мы сами отдали свою историю в 1991 году. И то, что уходит из-под контроля нашей цивилизации, переходит в зону контроля другой цивилизации. Вот что происходит.
— На ваш взгляд, подрыв гуманитарных ценностей и утверждение ценностей материальных в современном мире — это временное явление или необратимый этап падения в онтологическую бездну?
— Вообще ценность — это то, во что превратилось такое сморщившееся Бытие.
— Раньше было бытие, потом религия. Затем уже идеология, потом из идеологии стали возникать уже понятия о ценностях. Тем самым человек все сужает свой онтологический бытийный масштаб. Точно так же, когда духовные ценности превратились в гуманитарные, они уже деградировали. Следующий этап — акцент на материальные ценности. Но это еще не предел. Я думаю, что за материальными ценностями есть постматериальные. Ведь деньги — то есть монеты или банкноты — и то, что можно на них купить — одежда, самолеты, это еще вещи конкретные, осязаемые. Но эта реальность стремительно растворяется. Деньги становятся электронными, условными, удовольствия, которые человек покупает, тоже становятся электронными, виртуальными. А сегодня в целом в обществе вера в деньги как господствующая идеология подменила веру в Бога. И, надо сказать, вера в деньги, поклонение деньгам — это сродни поклонению силам природы. Молнии, например. И, таким образом, поклоняющиеся деньгам напоминают атеистов эпохи Емельяна Ярославского, организатора воинствующего «Союза безбожников», которые ездили по деревням и показывали крестьянам, как из электрического приборчика появляется молния, тем самым пытаясь оказать, что Бога нет. И вот деньги доказывают или отменяют все остальное точно в такой же степени, как и эта машинка. Эта вера глубоко наивна.
— Что бы вы пожелали посетителям и читателям портала «Православная книга Россия»?
— Я считаю, что православные книги лишь настраивают нас на определенную религиозность. Нужно идти дальше. И тут я повторюсь: православная литература — лучше, чем неправославная, но хуже, чем Псалтырь. Если мы не будем этой базы знать, мы не будем понимать тот мир, в котором творили святые отцы, то пространство, в котором жили наши богоносные предки и мы будем оторваны от живой традиции. Желаю не отрываться от традиции, от наших корней.
