Владимир Соловьёв против национальных мыслителей. Часть вторая

Статья Владимира Соловьёва с резкими нападками на Данилевского под названием «Россия и Европа», опубликованная им во втором и чётвёртом номерах журнала «Вестник Европы» за 1888 год, послужила началом полного разрыва многолетних тёплых, дружественных отношений между ним и Н.Н. Страховым. И не только потому, что Соловьев развивал в ней с прежней настойчивостью идеи уже осуждённые Н.Я. Данилевским, и даже не потому, что оскорблял память этого духовно близкого Страхову человека, но и потому, что совершенно неожиданно он круто повернул в сторону ненавистного Страхову оголтелого западничества и его флагмана — журнала «Вестник Европы».

На самом же деле в полном смысле западником Соловьёв с его неизменно религиозно-монархическими убеждениями никак стать не мог. Но западникам, в частности сотрудникам редакции «Вестника Европы», пришлась явно ко двору яростная публицистическая атака В.С. Соловьёва против «русского национализма» и патриотизма, к которому она причисляла Н.Я. Данилевского.

Намерение Соловьёва написать критический разбор книги Данилевского, ставшей ему поперёк дороги, не могло не покоробить Николая Николаевича Страхова, потому что за год до этого на опубликованную им статью «О книге Н.Я. Данилевского» в «Известиях Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества» никаких возражений Соловьёв не высказывал. В своей статье Страхов дал очень высокую оценку книге. Он объяснил, что хотя и можно назвать её «катехизисом и кодексом славянофильства», но этим далеко не исчерпывается значение книги.

Более того, Страхов счёл нужным подчеркнуть, что это не главное в книге Данилевского и что основная ценность её — в новой теории всеобщей истории, а вопрос о славянстве и взаимоотношениях между Россией и Европой — всего лишь частный случай, поясняющий эту новую теорию исторического процесса. Открытие же и обоснование Данилевским культурно-исторических типов он охарактеризовал как переворот в науке, внесение в историческую науку естественной системы, вместо искусственной, господствовавшей в ней долгое время.

Страхов обратил внимание читателей на абсолютную оригинальность теории Николая Яковлевича, на её поразительную «простоту и трезвость», на отсутствие в ней стремления обосновать национальное превосходство славян. Последнее, по мнению Страхова, выгодно отличает её от подобных историософских построений в странах Европы, «насильственной и властолюбивой не только на практике, но и в своих умственных построениях». При этом он поясняет, что в теории Данилевского «славяне не предназначены обновить мир, найти для всякого человечества решение исторической задачи; они суть только особый культурно-исторический тип, рядом с которым может иметь место существование и развитие других типов». В этом, а также в явном отсутствии следов влияния на Данилевского немецкой философии и увидел Страхов отличие его теории от славянофильских взглядов.

Попытки Соловьёва поставить под сомнение новаторство теории Данилевского Страхов решительно отвергает. Он допускает, что предшественники у Данилевского были, что в исторической мысли имелись зачатки его теории. Но это наблюдается перед гениальным прорывом в любом виде творчества — научном или художественном. Чтобы усилить свою мысль, Николай Николаевич приводит ещё такое сравнение: «Иной скептик готов будет, пожалуй, сказать, что и великолепный дом, который он видит в первый раз, не представляет ничего нового, так как он уже давно видел кучу кирпичей, из которых этот дом построен».

Владимир Соловьёв в статье «Россия и Европа», выполняя сверхзадачу отстаивания своей, во многом космополитической, теократической теории, почти по всем пунктам статьи Страхова высказывает противоположную точку зрения. Здесь нужно сразу отметить, что в этой статье, в отличие от последующих (особенно, более поздней словарной), он ещё продолжает воздавать должное Н.Я. Данилевскому. Он пишет, в частности, что, обладая «крупным умственным дарованием и безукоризненным нравственным характером, автор „России и Европы“ примыкает к лучшим представителям славянофильства и целою бездною отделяется от торжествующего ныне площадного патриотизма и национализма».

Соловьёв, однако, отвергает теорию культурно-исторических типов прежде всего на том основании, что она противоречит универсальной сверхнародной христианской идее единого человечества. По его мнению, начиная с древнего Рима, идёт процесс нарастающей универсализации культуры, становление культуры сначала всеевропейской, а затем и общечеловеческой.

Возмущение во многих органах печати вызвало отрицание Соловьёвым каких-либо задатков для развития у славян своей науки и культуры. Действительно, заявления Соловьёва на этот счёт, сделанные в его статье, могли покоробить национальное чувство читателей самых различных политических убеждений. Так, говоря о ничтожном будто бы опыте российской науки, Соловьёв резюмировал следующее: «Видеть в этом дефективном опыте какие-либо задатки самобытности русской науки нет никакой возможности». А ведь русская наука уже в это время могла гордиться такими великими учёными, сделавшие великие открытия, как М.В. Ломоносов, И.М. Сеченов, Н.И. Пирогов, Д.И. Менделеев, Н.М. Лобачевский, И.И. Павлов и т. д.

Однако пассажи Соловьёва относительно русской литературы были ещё более тенденциозными. Чтобы увидеть в русской литературе задатки складывающегося славянского культурно-исторического типа, надо, чтобы эта литература развивалась по восходящей линии, а этого, считает Соловьёв, в ней не наблюдается. Самый «прославленный» из русских романистов Л.Н. Толстой, по наблюдению Соловьёва, уже десять лет ничего не пишет. Что же касается остальных писателей, то, считает Соловьёв, «при самой доброжелательной оценке всё-таки остаётся несомненным, что Европа никогда не будет читать их произведения». В музыке и живописи, по мнению Соловьёва, есть только два имени — М.И. Глинка и А.А. Иванов.

Дело даже не в том, что названные Данилевским в доказательство достижений русской культуры А.С. Пушкин и Н.В. Гоголь были проигнорированы Соловьёвым. Кроме этого, он не нашёл ничего достойного европейского уровня культуры и в таких гениях русской культуры, как М.Ю. Лермонтов, Н.А. Некрасов, Ф.И. Тютчев, И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, Ф.М. Достоевский, А.И. Герцен, М.Е. Салтыков-Щедрин, Н.С. Лесков, И.Н. Крамской, И.Е. Репин, В.М. Васнецов, А.П. Бородин, М.П. Мусоргский, Н.А. Римский — Корсаков, П.И. Чайковский. Большинство из перечисленных деятелей культуры к этому времени уже завершили свой жизненный путь, другие уже создали произведения, сделавшие их имена широко известными в России, а в некоторых случаях и в Европе.

Естественно, что выступление Соловьёва вызвало многочисленные протесты в печати. Перчатку поднял и Н.Н. Страхов, для которого была важна верность своим принципам и дорога память Н.Я. Данилевского. Страхов выступил со статьёй «Наша культура и всемирное единство. Замечания на статью Вл. Соловьёва «Россия и Европа» («Русский вестник». 1888 N6). Между ними началась полемика, которая продолжалась шесть лет. Последовал обмен ударами с нарастающей силой ожесточения. Позвольте, привести несколько примеров подобной полемики. Последовал обмен ударами с нарастающей силой ожесточения: Соловьёв В.С. «О грехах и болезнях» («Вестник Европы». 1889. N1) — Страхов Н.Н. «Последний ответ Вл. Соловьёву» («Русский вестник». 1889 N2.); Соловьёв В.С. «Письмо в редакцию» («Вестник Европы».1889.N3.) — Страхов Н.Н. Спор из-за книг Н.Я. Данилевского («Русский вестник».1889. N12); Соловьёв В.С. «Мнимая борьба с Западом» («Русская мысль». 1890. N8) — Страхов Н.Н. «Новая выходка против книги Н.Я. Данилевского» («Новое время, 1890 от 21 сентября и 20 ноября).

После статьи Соловьёва «Мнимая борьба с Западом» Толстой уговаривал Страхова: «… не отвечайте Соловьёву… По тону видно, что он не прав». Толстой вообще с предубеждением относясь к газетно-журнальной полемике, считал, что она как низший сорт литературы только отвлекает Страхова от серьёзных научных трудов. Но ответная статья Страхова была уже готова, и он её опубликовал.

Однако на следующую статью Соловьёва «Счастливые мысли Н.Н. Страхова» («Вестник Европы». 1890. N11), следуя совету Толстого, Страхов отвечать не стал. Презрительное молчание Страхова Соловьёв истолковал как свою победу в полемике, что и отразилось в его новом выпаде против Страхова в статье по поводу книги Д. Щеглова «История социальных систем» («Вестник Европы». 1891. N7).

Но на статью В. Соловьёва «Немецкий подлинник и русский список» («Вестник Европы». 1890. N12) Страхов, помедлив, всё-таки ответил, написанной в Ясной Поляне за полтора года до своей смерти статьёй «Исторические взгляды Г. Рюккерта и Н.Я. Данилевского») («Русский вестник». 1894. N10).

Для оценки методов ведения полемики Соловьёвым особенно характерна его статья «Немецкий подлинник и русский список» (1890), где Соловьёв, сравнивая работы профессора университета в Бреслау (современная Братислава) Г. Рюккерта и Данилевского, пытается доказать, что русский мыслитель, в лучшем случае, лишь слабый интерпретатор мыслей учёного немца, из трудов которого заимствованы «основные мысли нашего панслависта. По убеждению Соловьева, «тождество терминологии и некоторых частных выводов делают такое предположение совершенно для нас несомненным».

Таким образом, согласно логике Соловьёва, в учении Данилевского нет ничего самобытного, и он, как мыслитель, целиком зависит от второстепенного немецкого профессора. Это утверждение Соловьёва после многие десятилетия повторялись, повторяются они и теперь.

Между тем, Николай Николаевич Страхов посвятил этой теме специальную статью, которая и закрыла бы её, если бы эту работу потрудились прочитать и отнестись к её аргументам хоть с малой долей объективности. Но, увы, слишком высок был авторитет Соловьёва и слишком Страхов был известен как «националист».

«Легкомыслие» Соловьёва косвенно подтверждается и тем фактом, что критиком О. Шпенглера и его «Заката Европы», книге идейно близкой к «России и Европе» Н.Я. Данилевского, не приходило даже в голову обвинять знаменитого немца в заимствованиях у своего соотечественника Рюккерта (хотя он обвинялся в заиствованиях даже у араба Ибн Хал Дуна и у того же Данилевского). Строго говоря, различные догадки, которые можно было бы считать в той или иной степени предшествующими выводами Данилевского, у многих европейских мыслителей, начиная с Дж. Вико. Из русских мыслителей похожие мысли на идеи Данилевского писали А. Герцен и А. Григорьев. Последний, между прочим, излагал свои мысли даже в близкой Данилевскому естественнонаучной манере: «…Человечество! Это абстрактное человечество худо понятого гегелизма, человечества, которого, в сущности, нет, ибо есть организмы растущие, стареющие, перерождающиеся, но вечные народы».

Однако формула, фундамент идеи существования «культурно-исторических типов» как структурной основы развития человеческого общества и понимание цивилизации как дискретной общности является несомненной заслугой Николая Яковлевича. Эта идея стала господствующей в науке ХХ века и ни критика, иногда верная в частностях, ни дополнения, внесённые различными учёными и целыми направлениями мысли (например, евразийцами), не изменили самого принципа, открытого Данилевским.

В этой полемике Соловьёвым было допущено немало передержек и искажений теории Данилевского, его позиции по многим вопросам. В отличие от прежнего уважительного тона при упоминании Данилевского и его книги, он допустил несколько оскорбительных выводов в его адрес.

К.Н. Леонтьев, который высоко ценил некоторые религиозно-богословские работы Соловьёва, сообщил И.И. Фуделю в письме от 24 января 1891 г., что «ужасно недоволен им за последние три года» и пояснил: «т.е. с тех пор, как он вдался в эту ожесточённую и часто действительно недобросовестную полемику против славянофильства. Недоволен самым направлением, недоволен злорадным и ядовитым тоном, несомненной наглостью подтасовок».

Хотя, до того как познакомиться с первой статьёй Соловьёва о «России и Европе» и его «Русской идеей» на французском языке, Леонтьев в письме к К.А. Губастову, симпатизирующему Соловьёву, считал нужным признать, что это настоящий гений, «и гений с какою-то таинственностью, высшей печатью на челе», что он «единственный из наших писателей, который подчиняет до известной степени мой ум».

Здесь, конечно нельзя забывать, что в данном случае полемизировал Соловьёв непосредственно не с Данилевским, а со Страховым, истолкователем и защитником его учения. И резкости замечаний Соловьёва в отдельных случаях относились не столько к Данилевскому, сколько к самому Страхову и его книге «Борьбе с Западом в нашей литературе».

Соловьёв сознавал, что в своих атаках на книгу Данилевского не всегда придерживался тона невозмутимой корректности, которая была свойственна в большей степени статьям Н.Н. Страхова. Но при этом, сама суть его позиции, изложенной в его первой статье «Россия и Европа», также не изменилась. Под действием полемических страстей он лишь дополнил её, заострил её направленность против концепции Данилевского, не очень церемонясь с её точным содержанием в угоду своему, часто фельетонно-саркастическому, стилю полемики.

Н.Н. Страхов отметил, что главным мотивом, подтолкнувшим Соловьёва к ожесточённой полемике с книгой «Россия и Европа», была его теократическая теория, его мысль о соединении Церквей. В данном контексте он пояснял следующее: «Сильнейшее препятствие к такому соединению автор усмотрел в «национальной исключительности», которою будто бы заражены наши образованные и управляющие классы.

Ощущение опасности для теократических идей Соловьёва должно было усиливаться у него в связи с нарастанием успеха книги Н.Я. Данилевского «Россия и Европа», быстро разошедшейся третьим (вторым книжным) изданием в 1888 году. Страхов также отметил данное обстоятельство.

Во многом прав был Страхов, когда писал, что «во всей книге Данилевского, во всех его соображениях никогда, ни разу не встречается совета кому-нибудь вредить, кого-нибудь ненавидеть, изготовлять для кого-нибудь зло и гибель» и «Европа нам враждебна, но ему и в мысль не приходит сказать, что нужно ей в этом подражать, и что мы должны быть враждебны Европе». И именно Европа враждебна России и славянству, а не наоборот. Эта вражда, следствие убеждённости европейцев в абсолютности и универсальности своей культуры и своей формы политического бытия, в чём, кстати, они полностью сходились с жителями «серединой империи» — китайцами, считавшими лишь свою культуру действительной, а все остальные народы — варварами. Так что противопоставление Европы и Китая у Соловьёва, в целом, неверно.

Другой мыслитель славянофильского направления мысли А.А. Киреев также подвергся массированной атаке со стороны Соловьёва. Сам Киреев ответил на это работой «Славянофильство и национализм», отрывок из которой будет приведён в данной статье. Он отмечает в этой статье, что основной удар Соловьёв наносит, по двум, казалось бы, совершено разных мыслителей — И.С. Аксакова и М.Н. Каткова.

Позвольте привести несколько фраз из этой работы Киреева, чтобы пояснить причину, почему основной удар по патриотическим и славянофильским деятелям он наносит именно по ним: «В отношении этих двух лиц г. Соловьёв совершенно прав. В 70-х и начале 80-х годов М.Н. Катков и И.С. Аксаков были влиятельнейшими представителями двух различных течений мысли, обыкновенно противопоставляемых друг другу; но противоречия между ними были более кажущиеся, нежели действительные, по крайней мере относительно их целей: это и высказал Катков в некрологе Аксакова: «Во всех вопросах, которые затрагивали честь и славу России, — говорил он, — мы всегда стояли заодно, шли всегда рука об руку». Оба они были выдающимися и просвещёнными представителями «национализма», «народничества». За границей на них именно так и смотрели: их совершенно основательно считали представителями русско-национальной, даже панславистической идеи.

Далее Киреев оценивает союз Соловьёва и «Вестника Европа». С его точки зрения, «Вестник Европы» представляет из себя либералов, не понимающих и не знающих своей страны, они выражают идею конституции и парламента в западном виде. Но союз, этот, согласно Кирееву временный. Вот что он пишет в конце статьи по этому поводу: «… Г. Соловьёв обрёл приют в наиболее авторитетном у нас органе этого направления, но едва ли союз этот, <…> прочный: это союз оппортунистический, какие бывали у нас и прежде (например, в начале двадцатых годов, между русскими и польскими революционерами). Повторяю, едва ли этот союз вечен (по крайней мере, было бы очень странно видеть на страницах «Вестника Европы» католическую пропаганду). Думаю, что взгляды «Вестника Европы» и его настоящего сотрудника далеко не тождественны и что теорий своего временного союзника г. Соловьёва рекомендовать нам не будет! Где же «истинные» патриотические теории, где же наиболее непогрешимое учение? Вероятно, г. Соловьёв не остановится на одном отрицании, выдвинет свою теорию, в которой и укажет настоящий её идеал?».

Даже среди поклонников таланта В. Соловьёва отношение его к Н.Я. Данилевскому и его книге «Россия и Европа» далеко не всегда одобрялось, а иногда и встречало решительный отпор. В частности, солидарность с позицией Страхова и своё несогласие с В.С. Соловьёвым в развернувшейся полемике выразил оригинальный и великий русский философ К.Н. Леонтьев.

Леонтьев прочитал работу Данилевского ещё в журнальном варианте и сразу нашёл, что она «превосходна». В письме к Н.Н. Страхову от 12 марта 1870 г. он пояснил это мнение так: «Главная заслуга Данилевского, кроме исчисленных Вами в заметке против «Русского вестника», — это ещё то, что он первый в печати смело поставил своеобразие культуры как цель». В том же году в другом письме Н.Н. Страхову он явно с почтительным оттенком упоминает «Россию и Европу» как «Евангелие Данилевского».

Хорошо зная и книгу Данилевского, и литературу о ней, Леонтьев довольно оперативно отозвался на статью Соловьёва «Россия и Европа»: в том же 1888 году в журнале-газете «Гражданин» появилась его знаменитая статья «Владимир Соловьёв против Данилевского». Положения, изложенные в этой статье, он дополнял и развивал в переписке со своими корреспондентами. Прежде всего, он одобрил «горячую защиту газетой «Русское дело» взглядов Н.Я. Данилевского против внезапного нападения В.С. Соловьёва» и присоединился к выводу этой газеты, «что наше русское национальное чувство представляется г. Соловьёву самым главным препятствием для достижения его высшей цели: соединения Церквей под главенством папы».

Эту мысль Леонтьев считал, очевидно, очень важной, так как чуть ниже счёл необходимым ещё раз подчеркнуть, что «Соловьёв видит в теории Данилевского помеху «на главном пути» объединения в единую Церковь не только всех христиан, но и евреев, ибо «весь Израиль спасётся», и что он пытался развенчать Данилевского для того, чтобы «обезнадёжить раз и навсегда его учеников и поклонников». О том, что Соловьёв не нападал бы на теорию Данилевского, если бы не видел в ней основное препятствие на пути к своей «главной цели», Леонтьев писал и И.И. Фуделю в январе 1891 года.

Ожесточённые нападки Владимира Соловьёва на книгу Данилевского поэтому не случайно совпали с нарастанием интереса к ней со стороны тогдашних читателей. Об этом нарастающем интересе в обществе к книге «Россия и Европа» Леонтьев несколько раз упоминает в своей статье. Он пишет о «торжестве и распространении идей Данилевского», о том, что «число приверженцев Данилевского всё растёт и растёт».

И без всякого злорадства, а скорее как бы с предостережением об опасности обращается он к Соловьёву с напоминанием, что на этом фоне выглядят безутешно результаты пропаганды его теократических идей. Он задаёт вполне резонный и риторический вопрос: «Где же в нашей жизни теперь признаки, благоприятные для успеха у нас католической проповеди?». И сам отвечает: «Их вовсе нет». И «Я, — говорит Константин Николаевич, — ещё один из самых благоприятных его идеям русских людей». Другие же «отступают чуть не в ужасе от его мыслей, даже и восхищаясь его талантом».

Леонтьев решительно встаёт на защиту «замечательных трудов Данилевского», его теории культурно-исторических типов, которую считает вполне справедливым приравнивать «к открытию Бернардом де Жюсье естественной классификации растений». Несмотря на «либеральные заблуждения», которые усматривал Леонтьев в политических взглядах Данилевского, по его убеждению, последний сказал «одно великое слово», сделал один исполинский шаг в области исторической мысли: «Теория культурных типов и смена их!».

Поэтому с возмущением говорит Леонтьев в своей статье о попытке Соловьёва в памфлетном, хлёстком стиле заклеймить теорию Данилевского как «ползучую». По мнению Соловьёва, в противоположность «крылатым» «ползучие» теории держатся за данные основы общества и никогда не поднимаются на значительную высоту над современной жизнью: «Они умирают там, где выросли, и в будущие века переходят лишь как историческое воспоминание». Именно такую участь предрекал Соловьёв теории Данилевского, ибо автор её «стоит всецело и окончательно на почве племенного и национального раздора, осуждённого, но ещё не уничтоженного евангельскою проповедью».

Как видим, главное доказательство «ползучести» теории Данилевского Соловьёв видел в том, что она строилась на чрезвычайно бережном отношении Данилевского к национальным особенностям, к сохранению самоценности каждой нации, каждого культурно-исторического типа. В целях достижения полемического эффекта он характеризует эти взгляды как узаконение в мире «племенного и национального раздора».

Для Леонтьева либеральные нотки в книге Данилевского — явная его слабость. «Крылатость» же его теории он видит, прежде всего в том, что эта теория имеет большую будущность в науке, — в то время как за теорией «вселенской теократии» Соловьёва, которую сам автор, несомненно, видел, в противоположность теории Данилевского, такой будущности Леонтьев не усматривал.

По мнению Соловьёва, подчёркивает Леонтьев, получается, что теория, которая опирается на историю народа, на бережное отношение к его традициям, является непременно «ползучей». Леонтьев с этим подходом категорически не согласен.

С другой стороны, он решительно отвергает обвинения со стороны Соловьёва теории Данилевского и в том, что она якобы реставрирует прошлое и консервирует существующие общественные формы. Напротив, считает Леонтьев, это Соловьёв стремится восстановить далёкое ветхозаветное теократическое прошлое и единую христианскую Церковь, в рамках которой христианство существовало свои первые десять веков. И тут Константин Николаевич ещё раз предупреждает о том, что теорию Данилевского Соловьёв обозвал «ползучей» только потому, что она мешает его «крылатой» мысли о теократии. По его мнению, для строительства здания на фундаменте теории Данилевского есть все предпосылки и условия, в то время как для теократии Соловьёва в действительности ничего подобного нет. И Леонтьев выражает твёрдую уверенность, что «богословскими надеждами» Соловьёву не дано уничтожить в принципе «историческую классификацию» Данилевского. Какие-то количественные поправки в его культурно-исторические типы возможны, но по существу они ничего не в состоянии изменить.

Столь горячая защита Леонтьевым Данилевского и его книги «Россия и Европа» не означала, однако, что он был абсолютным апологетом его теории. Он был слишком самостоятельным мыслителем. В выражении и отстаивании своих взглядов он отличался большой твёрдостью и последовательностью, никогда ни в чём не поступался своими принципами в угоду авторитетам или так называемому «общественному мнению». Например, ещё в 1884 году в работе «Дополнение к двум статьям о панславизме» он публично выразил своё несогласие с оценками Данилевским славянского мира. Правда, и тут он предварил это несогласие существенной оговоркой, что «всегда был учеником и ревностным последователем нашего столь замечательного и (увы!) до сих пор одиноко стоящего мыслителя Н.Я. Данилевского, который в своей книге «Россия и Европа» сделал такой великий шаг по пути русской науки и русского самосознания, обосновавши так твёрдо и ясно теорию смены культурных типов в истории человечества».

Продолжение следует…

http://www.pravaya.ru/look/12 453