 |
| Полярная Звезда | Дмитрий Рогозин | 31.05.2007 |
— Но ведь есть общность и юридическая — обвиняемые по обоим этим делами были уже дважды оправданы присяжными…
Д.Р.: Да, конечно. Но и это не является фактом чисто юридическим, — он зиждется опять же на политике. Где это видано, в какой стране мира, чтобы людей, оправданных судом присяжных, вновь пытались судить по тому же самому делу? Когда об этом рассказываешь иностранцам, — они этого просто не могут понять, думают, что переводчик что-то неправильно перевел. Когда же им удается все-таки втолковать, что — да, действительно, был не один, а даже два суда присяжных, они вынесли оправдательные вердикты, но, несмотря на это, дело было вновь возвращено в суд, причем уже без участия присяжных… Это просто за гранью их понимания! Тем более что и сам третий виток этих процессов абсолютно незаконен юридически — он не единожды противоречит Конституции, которую, как любят в последнее время повторять в Кремле, никто якобы менять не собирается. Главных нарушений два. Первый — военнослужащие, проходившие службу в Чечне, выведены в особую группу, которой не разрешено пользоваться судом присяжных. Это явная дискриминация по служебному признаку. Второе — данному решению была придана обратная сила, как бы задним числом, — чего тоже в цивилизованных странах просто не может быть. Тем более — в тех случаях, когда это ухудшает положение обвиняемого. Здесь же и это — налицо.
— В средствах массовой информации появлялась информация о том, что подана на эту тему жалоба, — именно с точки зрения нарушения Конституции?
Д.Р.: Да, ее подал адвокат Дмитрий Аграновский, причем — подключив к ее подготовке весь цвет юридической мысли МГУ. Жалоба эта предельно безупречна, — если она будет удовлетворена, то автоматически и нынешний, третий по счету, процесс по делу Аракчеева-Худякова, и тоже третий процесс по делу Ульмана должны быть просто прекращены, аннулированы. Но — посмотрим, как оно произойдет в нашей «цивилизованной» стране.
— Да, посмотрим. Ну, а пока, раз уж речь об «общем» завершилась, давайте поговорим о конкретных делах наших офицеров, и об их отличиях друг от друга, раз Вы говорите, что такие есть.
Д.Р.: Нет, есть и еще одно общее, — давайте закончим сначала по этой части. И это общее, я бы сказал, — глобально-политическое, касающееся уже стратегических политических намерений руководства России. Дело в том, что эти два, нами сегодня рассматриваемых, дела — отнюдь не единственные в ряду аналогичных. На самом деле таких процессов много, очень много. Эти просто стали наиболее известны по ряду причин. Но вспомните дело Буданова, — кстати, мы и о нем сегодня упомянем не единожды. Или — дело Сергея Лапина, и много-много других, широкой публике не известных. Это — тенденция, причем сформировавшаяся в рамках так называемой «амнистии». Вчерашние боевики в большинстве случаев вообще амнистируются вчистую, а то и надевают на себя погоны «сотрудников МВД Чечни», а вот российские военнослужащие идут под суд. Случаи, когда судят боевиков — исключительно редки, и касаются в основном совершенно уже вопиющих преступлений. Да и то они обычно отделываются заниженными сроками, а то и освобождаются от ответственности. Я вам только один пример приведу — для наглядности. Максимальный срок, назначенный судом за расстрел палаты рожениц в Буденновске — 11 лет! А Ульману запросили 23, — вдвое больше. И то я не знаю, — сидит ли в тюрьме тот боевик. Возможно, что он тоже уже амнистирован и ходит в погонах «правоохранителя». — Вполне это допускаю.
Вопрос об этом неоднократно поднимался, — дескать, как так? Амнистировать — так всех. Но власть аргументирует тем, что, мол, и так якобы амнистируются все, и с той стороны, и с другой, но — кроме тех, кто совершил преступления против мирных жителей. И это — весьма интересный момент. Давайте разберемся.
Ведь — кто такой «не мирный» человек в юридическом понимании? Это — военнослужащий, служащий армии. Причем — армии вражеской. А вражеская армия бывает только в состоянии войны. В Чечне же у нас юридически войны не было, была только контртеррористическая операция, или как еще ее там не называли, но — не война. Следовательно, не было ни вражеской армии, ни вообще армии с той стороны, ни «не мирных» жителей. Все, сплошь (включая боевиков), — именно самые, что ни есть, «мирные жители». С автоматом. Или с гранатометом. Кстати, это далеко не шутка, — в официальных документах встречается такой термин «мирные жители с автоматами».
А отсюда можно сделать вывод, что любой наш российский военнослужащий, сражавшийся в Чечне — не по собственному, кстати, желанию, а по приказу, — воевал юридически не с боевиками, не с преступниками, а с мирными жителями. С которыми положено поступать примерно так же, как московской милиции с вооруженными грабителями, то есть — с расписыванием каждого своего шага, предупредительным выстрелом, отчетностью за каждый патрон, и так далее. Иначе — суд. И потому ни один, подчеркиваю — ни один российский солдат, офицер, сотрудник МВД или ФСБ, воевавший в Чечне, сегодня не может быть уверенным в своем завтрашнем дне. Юридически, если смотреть с этой точки зрения, каждого из них в любой момент могут отдать под суд. Каждого! Без исключений! Ну, а если добавить к этому имеющуюся у нас информацию о том, что чеченские эмиссары в течение уже довольно длительного времени разъезжают по городам и весям нашей страны, собирая официальную информацию об участниках боевых действий в этой республике, то перспектива видится вообще чрезвычайно мрачной. И — характеризующей нашу нынешнюю власть со вполне понятной стороны.
— Да уж, перспектива невеселая. Но — можно же, наверное, что-то предпринять?
Д.Р.: Вот мы и предпринимаем. Во всяком случае, пытаемся. Работая по двум названным Вами делам. Возможно, если нам удастся переломить сложившуюся тенденцию, заставить суд принять объективное, юридически обоснованное, справедливое решение, то это поможет и во всех остальных делах.
— Итак, переходим к этим делам?
Д.Р.: Да, теперь уже можно. Общие для них моменты я назвал, давайте теперь поговорим о каждом конкретно. Начнем, с вашего позволения с дела Аракчеева и Худякова, поскольку о нем говорить придется меньше. Ибо этого дела нет вообще.
— Как это так?
Д.Р.: А вот так. Дела нет. Нет ни одного доказательства того, что Аракчеев и Худяков совершили инкриминируемые им деяния, зато десятки свидетелей подтверждают их алиби. Нормальный суд просто не принял бы такое дело к производству.
— Давайте все-таки поподробнее…
Д.Р.: Разумеется. Офицер-разведчик Евгений Худяков и офицер-сапер Сергей Аракчеев традиционно обвиняются в убийстве чеченских мирных жителей. Если коротко, то обвинение считает, что они остановили «Волгу» с одним мужчиной и женщинами, женщин отпустили, а мужчину забрали с собой, ограбили, пытали, трижды прострелили ему ногу, после чего зачем-то отвезли назад и выпустили. А сами тем временем остановили КамАЗ, троих находившихся в нем мужчин расстреляли, а сам грузовик сожгли. Вот вкратце и все. Уже на основании этого описания можно понять, что что-то тут не сходится. Но это — еще мелочи. В деле не сходится абсолютно все. Свидетели обвинения путаются в показаниях, вещественные доказательства одни исчезают, другие появляются. Причем — неизвестно откуда. Вроде бы идет кто-то где-то, подобрал что-то и принес кому-то. И этот второй «кто-то» оформляет это «что-то» вещдоком, даже толком не выяснив, что это и откуда. Не идентифицированы машины, участвующие в деле, неизвестны даже некоторые женщины, якобы находившиеся в той «Волге», в общем — полная кунсткамера.
Более — ничего нет. Подчиненные и сослуживцы Худякова и Аракчеева уже в самом начале следствия дали показания, подтверждающие их алиби. Потом следствие занялось свидетелями вплотную — их бросили под арест, следователи угрожали, обещали отдать их самих, или адреса их родных чеченцам, и таким образом вынудили дать «нужные» показания, от которых на первых же заседаниях они, вышедшие к тому времени на «гражданку», вполне естественно отказались и вернулись к первоначальным. Ни одна экспертиза не подтвердила какой-то причастности Худякова или Аракчеева к этим смертям, наоборот — есть масса документальных свидетельств того, что они в тот момент были совсем в другом месте. А часть экспертиз просто не проведена. Например, в теле одного из пострадавших вроде бы есть так называемое «слепое ранение», т. е. пуля прошла не «навылет», а застряла в теле. Казалось бы, судебно-медицинская экспертиза требует проведения эксгумации тел погибших и их вскрытия. Нужно было бы извлечь пулю и установить, из какого оружия она была выпущена. Сравнить с оружием офицеров Худякова и Аракчеева и получить, наконец, свидетельство, подтверждающее правоту той или иной стороны. Кстати, обвиняемые офицеры и их адвокаты настаивают на такой полноценной экспертизе. Однако в деле ее нет. Следствие посчитало это излишними хлопотами. Очень странно. Пугающе странно.
Кстати, это ведь именно из материалов дела Аракчеева-Худякова та самая фраза «мирные жители с автоматами». Эксперт, которому была поручена эксгумация трупа одного из убитых, так и написал, что вскрытие провести не смог, поскольку это противоречит местным религиозным обычаям, а вокруг стояли «мирные жители с автоматами». Это — оттуда. И это — документ. А эксгумацию, между тем, так и не произвели, и до сих пор непонятно даже, были ли люди убиты из огнестрельного оружия, или причина их смерти была иной.
Так что все, что есть у обвинения, это — опознание Аракчеева и Худякова потерпевшими по бровям и глазам. То есть нападавшие были в масках, и потерпевшие запомнили только то, что видели. И — «опознали». Если суд признает это доказательством, то это будет новым словом в мировой судебной практике — визуальное опознание по бровям и глазам!
— Но, тем не менее, суд идет. Каковы же Ваши прогнозы?
Д.Р.: Не хочу ничего прогнозировать, — суть дела я вам рассказал, а уж как решит суд — мне неведомо. Хотя, разумеется, после того, как на стороне Аракчеева и Худякова появилась очень сильная, как я считаю, профессиональная команда адвокатов, вынести незаконное решение судье будет сложнее. Раньше, до этого, процесс явно катился в сторону все-таки обвинительного приговора, сейчас у меня нет столь явного ощущения.
— Но вот Ваше личное участие вызывает у стороны обвинения сильное раздражение, и даже ответные действия…
Д.Р.: Да, они уже успели накатать законопроект, требующий лишить депутатов Госдумы права принимать участие в судебных процессах в защиту их избирателей. Они уже и бумагу с требованием лишить меня депутатского мандата написали, — много чего. И это при том, что со стороны обвинения в процессе присутствуют самые высокие чины из Главной военной прокуратуры. Кстати, в ходе слушания дела вскрылись вопиющие факты давления прокуратуры на свидетелей защиты в процессе суда. Считаю это категорически недопустимым.
— Ну, а по самому делу — что Вы думаете? Ведь кто-то тех людей убил?
Д.Р.: Конечно. И Конгресс русских общин уже назначил солидное вознаграждение за информацию об истинных убийцах. Полагаем, что, если они будут найдены, то хоть это послужит для суда окончательным доказательством невиновности наших офицеров.
— А кто это, по Вашему мнению, мог сделать?
Д.Р.: Да кто угодно. Ведь мало ли людей передвигается в Чечне в камуфляже и масках? Это — даже если верить показаниям свидетелей обвинения. А если не верить — так вообще кто угодно. Мне кажется, тут вполне реально выглядит версия, что все произошедшее — просто результат каких-то внутренних разборок, как теперь говорят — «хозяйствующих субъектов». Ну, а чтобы не вызывать кровной вражды, все списали на русских офицеров.
— А почему именно на Аракчеева и Худякова?
Д.Р.: Да может быть и чисто случайно. Намерение тут сложно понять, если оно и было, — эти офицеры служили в разных частях, занимались разными задачами, и до следствия даже виделись всего пару раз, и то мельком. Правда, на моего подопечного — лейтенанта Аракчеева — у боевиков мог быть зуб, ведь он считался блестящим сапером, сумевшим обезвредить несколько фугасов. А каждый обезвреженный фугас — это невыполненное террористическое задание и, следовательно, невыплаченные боевикам деньги. Возможно, ваххабиты решили подставить не просто офицеров, а конкретно Аракчеева и Худякова, списав на них свое преступление.
— Так, хорошо. Как я понимаю, об этом деле сказано все. И все ясно, — во всяком случае, нам с вами. За суд говорить не буду. Перейдем к делу Ульмана?
Д.Р.: Да, теперь можно. Наверное, тоже есть смысл начать с самой истории?
— Конечно…
Д.Р.: Суть такова. Группа спецназа ГРУ под командованием капитана Эдуарда Ульмана была высажена вблизи селения Дай с заданием организовать засаду. Подчеркну — именно засаду, то есть скрытое, секретное пребывание в данной местности, а не блок-пост или патруль. По замыслу, село должно быть окружено армией, а группа Ульмана должна была блокировать выходы из него, — велась операция по поимке Хаттаба.
Однако операция осуществлялась с большими нестыковками, если не назвать их иным словом. К моменту высадки Ульмана армия еще не подошла, село не было окружено, однако боевое расписание его группе скорректировано каким-то образом не было. Во главе операции на тот момент стоял полковник Плотников, замечу — не спецназовец, а десантник. Особо это подчеркну, — ВДВ — это армия, спецназ ГРУ — это несколько другое измерение, на порядок выше.
Вскоре после того, как засада была создана, Ульман и его группа увидели УАЗ, который ехал в их сторону из села. По идее, по сути действий в засаде, спецназовцы должны были вообще сразу и без разговоров его расстрелять. Но Ульман, понимая, что операция идет не совсем по плану, решился поначалу его остановить, чтобы избежать возможных лишних жертв. Он один вышел на дорогу, но УАЗ не подчинился его требованиям, прибавил скорости, а задняя дверь его открылась — как обычно и бывает, когда боевики ставят сзади пулемет. Естественно, после этого машина сразу же была обстреляна, — водитель был убит, один из пассажиров ранен.
Ульман увел задержанных в лес, оказал им медицинскую помощь, затем в течение нескольких часов кормил, помогал, — ожидая по радио распоряжения о том, что делать с ними дальше. Паспортные данные их были переданы начальству, также было доложено, что это, по всей видимости, жители села, и что есть раненый. Ульман предполагал, что их эвакуируют. Самому же капитану, чья засада уже оказалась рассекреченной, было приказано исполнять функции фактически блок-поста или поста ДПС — за время, прошедшее до вечера, мимо него проехали несколько машин, в том числе и с местными жителями, все видели простреленный УАЗ и были, в общем, в курсе произошедшего. Все это, вплоть до длительного ожидания Ульманом распоряжения из штаба, многократно подтверждено свидетелями.
А вечером Ульман получил по радио приказ расстрелять всех пассажиров. Он трижды переспрашивал, дал возможность прослушать повторение приказа своим подчиненным, и только после этого поручил Воеводину и Калаганскому приказ выполнить, а машину сжечь. После чего группа покинула тот район. А вскоре после этого в их часть пришли чеченцы с требованием выдать Ульмана для расправы. Ну, а потом был суд, и дальше все известно. Вот, собственно и все.
Так вот, — чем отличается дело Ульмана от предыдущего дела? — Тем, что он и не пытается отрекаться от самого факта — он прямо и открыто признается, что — да, именно он и его бойцы убили этих людей. Этот момент — вне споров и вне сомнений. Вопрос в другом — в квалификации этого деяния. Было ли оно в тот момент и на той территории преступным, и, если да, то кто именно должен нести за него ответственность? Ведь Ульман просто выполнял приказ, отданный полковником Плотниковым и переданный по рации майором Перелевским. Причем факт отдачи Плотниковым этого приказа подтверждается несколькими свидетелями, и категорически отрицается только им самим. Получается, что спецназ действовал по законам военного времени, а его решили судить по законам мирного времени. Абсурд!
— Кстати, похоже на это и дело Буданова. Тот ведь тоже не скрывал, что именно он убил Эльзу Кунгаеву?
Д.Р.: Именно! Почему я это дело и припомнил в самом начале. Да, там тоже Буданов не отрицал, что убил ее, но — убил в целях самообороны, после того, как она пыталась завладеть его оружием. Суд же, пойдя на поводу обвинения, не захотел принимать это во внимание, так же, как и то, что Кунгаева была снайпером, и поймали ее не просто так, не как первую встречную, и что снайперские обстрелы части после этого прекратились.
— Помнится, его обвиняли еще и в изнасиловании…
Д.Р.: Обвиняли. Но доказать так и не смогли, хотя и провели несколько экспертиз. Сам Буданов это, естественно, отрицает, и я готов верить именно ему, а не обвинению, тем более — ничем не доказанному. Это в последнее время модно стало — женскую тему эксплуатировать. Вот и в деле Ульмана женщину, которая была в числе пассажиров, тоже сначала назвали беременной, потом стали говорить и об изнасиловании, хотя ни малейших доказательств этому нет. Я думаю, что все это просто то, что называется «слезодавиловом». Но вот почему-то про ту же расстрелянную палату рожениц в Буденновске чеченские «правозащитники» предпочитают не вспоминать…
— Да, показательная избирательность. Но — приступим к юридическим нюансам дела Ульмана?
Д.Р.: Мы как раз к ним подошли. И их много — сразу предупреждаю. Это дело можно разбирать слой за слоем, причем получается, что чем глубже вгрызаешься, тем выше тянутся нити. Именно потому это дело — столь неудобно для нынешней власти.
Начнем с самого верхнего и тонкого слоя. Ульмана обвиняют, как и всех остальных, в убийстве мирных жителей. Хотя — того, что они именно мирные, никто не доказал. А исключить этого полностью — нельзя. И доказать нельзя. Этого вообще невозможно доказать — что никто из них не был связан ни с какой бандгруппой, не исполнял какое-то задание боевиков, в том числе и в тот самый момент, и так далее. Но вот — «мирные жители». Что ж, примем это, как допущение, и пойдем дальше. Хотя замечу, что этим вопросом вообще никто никогда не занимался.
Слой второй. До последнего времени на процессе ребром стоял ключевой вопрос: расстреляла ли группа Ульмана тех людей по приказу свыше, либо по собственной инициативе капитана? Обвинение настаивало на втором варианте, аргументируя это тем, что он якобы расстрелял пятерых, чтобы убрать свидетелей убийства одного, — водителя. Маразм. Особенно в условиях, когда УАЗик полдня открыто стоял на дороге, и все обо всем знали — хотя бы в общих чертах. Что уж тут можно скрыть? Но сейчас этот вопрос вроде бы снят — слишком много доказательств того, что Ульман действовал именно по приказу. На заседаниях суда этот момент сейчас даже не оспаривается — в отличие от, скажем, процессов годичной давности.
Слой третий. Ульмана обвиняют в выполнении заведомо преступного приказа. Отсюда сразу же возникают несколько вопросов, а именно: Если приказ был преступным, то почему на скамье подсудимых присутствует не тот, кто его отдал, а тот, кто исполнил? Мог ли Ульман в то время и в той обстановке воспринимать этот приказ как «заведомо» преступный? И — а был ли вообще этот приказ, в то время и в той обстановке, преступным?
— Да уж… Давайте тогда по всем вопросам по порядку…
Д.Р.: Давайте. И начнем с полковника Плотникова. Я вас не сильно шокирую сообщением о том, что его даже в суд ни разу не вызывали, и что противником такого вызова была именно сторона обвинения? Нет? А это именно так. Сторона обвинения, которая вроде бы должна быть заинтересованной в первую очередь в определении и наказании истинных виновников, не однажды, когда возникал такой вопрос, выступала категорически против вызова Плотникова в суд. Аргументируя это тем, что он, дескать, «помог следствию». — Как именно? Переведя стрелки на своих подчиненных? Или как-то еще, — возможно, более ощутимо? А, между тем, это даже не нонсенс, а… Не знаю, как и назвать. — Человека судят за исполнение «преступного» приказа, — а отдавшего этот приказ будто не хотят тревожить… Мистика какая-то, но никак не правосудие…
Идем далее. Был ли приказ «заведомо» преступным? — Я бы поставил вопрос немного шире — применительно даже не к месту действия, а к нынешнему времени. А может ли быть сейчас, при современном развитии науки и технологии, в том числе и технологии массового убийства, какой-то приказ «заведомо» преступным? Разве не может сейчас даже грудной ребенок содержать в себе биологическое оружие, к примеру, способное убить сотни и тысячи человек? Я, конечно, беру крайние ситуации, маловероятные, но все равно — вероятные. И солдат, подчиненный, обязан выполнить любой приказ, хотя бы потому, что он не может, а часто и не должен, знать всего того, что может знать командир, такой приказ отдающий. Он обязан это сделать, в любой обстановке и в любой ситуации, — на этом и зиждется армия и любая силовая структура, — на безусловном исполнении приказа. И вся ответственность ложится именно на командира — на того, кто этот приказ отдал. Собственно, главная ответственность командира в этом и заключается. Если этого нет, то это уже не армия, а — табор. Ульман — кадровый офицер, и он это понимает. И он привык приказы выполнять.
Конечно, я несколько перегнул палку со сравнением, но давайте возьмем ситуации более жизненные. Скажем, идет какая-нибудь демонстрация в Москве — неважно, чья именно. Есть, конечно, вооруженные силовики, снайперы. Вдруг кто-то получает приказ, типа «вот того, в красной шапочке и в зеленом шарфе — ликвидировать». Как вы думаете, — он не должен выполнить приказ в отношении этого, внешне может быть вполне мирного человека? А если у того под курткой пояс шахида, и отдающий приказ об этом знает? Или командир должен по рации объяснить снайперу свое решение, да еще и поспорить с ним, надо стрелять или нет? Может, провести общее обсуждение, собрать коллоквиум или «круглый стол»? — Так за это время вместо одной жертвы могут появиться десятки.
Возьмем более радикальный момент — хотя бы с тем же биологическим оружием, или с несколькими мощными взрывными поясами, и с приказом уже в отношении не одного человека, а группы людей? С вероятностью гибели от взрыва или заражения уже сотен? — То же самое. Это все — как иллюстрация к тому, о чем мы говорили с вами в прошлый раз — о выборе между двух зол.
Конечно, существует некий логический порог, порог здравого смысла. И если вдруг кто-то прикажет расстрелять ясельную группу какого-нибудь московского детского сада, то — будут достаточные основания сомневаться в его вменяемости. Но ведь Ульман был не в Москве, а в Чечне, — на территории, где идет война!
И тут мы переходим к третьему вопросу, самому объемному и неприятному для властей. Дело в том, что, как мы с вами и говорили, официально в Чечне войны нет! Есть некие операции и прочее, — при том, что де-факто там идет настоящая партизанская война, в которой понятия «мирный житель» вообще не существует. Он днем мирный, а ночью берет автомат, в лицо улыбается, а в спину втыкает нож. Это известно всем, кто там был, и многим, кто там не был. Поэтому на войне, тем более войне партизанской, вообще практически невозможно дать определение «преступного» приказа.
Нет, я не оправдываю Плотникова, — наверное, в той обстановке он мог бы, и должен был принять другое решение. Но — какие претензии к Ульману, выполнившему его приказ? А ведь судят его, в формальное «отсутствие» войны, по законам именно мирного времени, — примерно по тем же нормам, какие применялись бы к подмосковному гаишнику, на сигнал которого не остановилась машина. — Вот в чем главная проблема! И, если продолжать рассуждать в этом направлении, то встает вопрос о признании войны де-факто войной де-юре, а отсюда — еще целый слой вопросов, — теперь уже категорически неудобных для самой высокой российской власти. Например — кто, против кого и для чего ее начал? Кто ответит за это? — Здесь могут появиться и понятие «военный преступник», и новый Нюрнберг… Только — кто кого будет на нем судить? Чеченцы — русских, посланных на эту войну федеральными властями? Или-таки русские — чеченцев, вырезавших тысячи — тут уже именно мирных — некоренных жителей Чечни в начале девяностых, похищавших их, бравших в рабство, и истязавших? Да, собственно, — продолжающих делать это и поныне…
Кого судить за начало войны? Кого судить за все, что на ней произошло? И — кто должен судить?
Я думаю, на этом можно остановиться. Вы, видимо, уже поняли, насколько процесс по делу Ульмана неудобен власти, насколько большие и серьезные вопросы он ставит.
— Потому Ульман и его товарищи и исчезли?
Д.Р.: Возможно. Во всяком случае, в его побег мне лично верится с трудом. Особенно, с учетом того, что нет ни одной стороны в процессе, кому исчезновение Ульмана и его группы не было бы выгодно. Оно было выгодно всем. И самому Ульману, конечно, но — не ему в первую очередь.
— А кому?
Д.Р.: Я считаю примерно равновероятными три версии их исчезновения. Побег — да, нельзя утверждать, что это полностью исключено. Похищение чеченской стороной. И — похищение стороной, связанной с гособвинением, с властью. У всех этих вариантов есть свои аргументы «за» и «против».
Если говорить о побеге, то — можно допустить, что, услышав из уст прокурора предполагаемый срок, Ульман, посоветовавшись со своей боевой группой, решил не дожидаться финала. В этом я не вижу ничего особенного: исчезнуть с плахи из-под топора, занесенного неправедным палачом — не трусость, не предательство, и не признак слабости. Это нормально. Офицер мог решить спасти свою группу в надежде в будущем добиться справедливости. Это было бы в чем-то правильным, обоснованным решением.
Однако против этого варианта говорит несколько факторов. В первую очередь — то, что, при имеющемся общественном резонансе и очень сильной позиции защиты, которая должна была как раз начать предоставление доказательств, Ульман, решивший идти на этом процессе принципиально до конца, вполне мог рассчитывать, что его миссия будет успешной. Короче, момент был не тот. Да и, если бы хотел — он мог бы исчезнуть значительно раньше и проще.
Кроме того, давайте не забывать о том, что у спецназовцев есть семьи. Мне кажется крайне маловероятным то, что они могли удариться в бега, просто так бросив их на произвол судьбы. А в данный момент все именно так — семьи не только не знают, где их отцы и мужья, но и очутились в крайне сложном положении.
В пользу второй версии — похищения его чеченцами — говорят несколько деталей. Совпадение дат — если помните, Политковскую убили в районе дня рождения Кадырова, Ульман исчез примерно в дни его инаугурации. Упорно распространяемые слухи о приезде в те дни Кадырова в Ростов также требуют, чтобы их подтвердили или, наконец, опровергли. Заявления представителей чеченской стороны о том, что они «этого ждали». Может, знали? Ну, и, наконец то, что не исчез Перелевский — который непосредственно в операции участия не принимал, и потому в качестве «кровника» чеченцам был не интересен…
— Но ведь и Ульман не расстреливал, — непосредственно расстреливали Калаганский и Воеводин, — значит, самого капитана вроде бы тоже похищать чеченцам было незачем? К тому же — ведь не так просто похитить, вот так скрутить и увезти куда-то, офицеров-спецназовцев. Профессионалов…
Д.Р.: Ерунда. Насчет «не просто» — утверждают только те, кто излишне насмотрелся американских фильмов. В них главный герой в финале обязательно отбрасывает в сторону весь арсенал, и вообще все достижения современной технической мысли, и начинает с главным злодеем именно рукопашную — на потеху невзыскательной публике. Но это — кино, сказка. А с применением современных средств, особенно при наличии элемента неожиданности, это сделать несложно — если только человек, каким бы профессионалом он не был, не ходит со взводом охраны. А охраны у Ульмана и его товарищей, как мы знаем, не было. Так что могли оглушить, усыпить, парализовать, — мало ли что еще. Могли и убить. Мы ведь не знаем, живы ли они. А — что для второй, что для третьей версии — факт того, живы они, или нет, для похитителей вторичен. Главное — что исчезли.
Насчет кровников, — фактически вы правы. Но — объясните это чеченцам. Они же практически не называют фамилий Калаганского и Воеводина, — мы слышим с той стороны только «Ульман», «группа Ульмана». Без сомнения, они ассоциируют произошедшее в первую очередь именно с ним. Перелевский же для них не интересен, — он сидел в штабе, на связи, приказа не отдавал и не исполнял, только транслировал.
— Ну и третий вариант?
Д.Р.: Да, третий вариант. Похищение, инициированное самим гособвинением, властью. Без сомнения, вопросы, которые поднимает этот процесс, о которых мы говорили, наиболее неудобны именно для них. Есть мотив. Причем очень солидный. Особенно — если иметь возможность представить исчезновение группы именно как побег, а его, в свою очередь, выставить, как косвенное признание спецназовцами своей вины. А ведь именно так и было! Вспомните, — как дружно, будто по взмаху дирижерской палочки, подведомственные СМИ начали трубить именно о побеге! Причем — почти в одних и тех же словах! — Кто отдал команду, и зачем? Ведь ни одно, даже с претензиями на серьезность и объективность, издание не допустило хотя бы слово «исчезновение»! «Побег» — и только «побег».
Его же они повторяют и поныне. Плюс — как только мы подняли вопрос о похищении, сразу же началась волна «шумового подавления», то есть искусственного инициирования обсуждения в СМИ других вопросов. Когда просто более мелких, таких как «новгородское дело», когда — вроде бы и не мелких, но более безопасных для власти, например — о «Бронзовом солдате». Посмотрите сами — насколько точно это совпадает по времени!
— То есть, Вы считаете, что вопрос о Бронзовом солдате был поднят именно в связи с этим?
Д.Р.: Не исключаю того, что был и такой умысел. Ведь, во-первых, это и случай не единственный такого рода, но почему-то — единственный «раскрученный». А во-вторых, результатов-то этого шума так и не появилось, ни санкций против Эстонии, ничего. Пшик. В очередной раз утерлись. Только теперь в нас плюет не Америка или НАТО, а одна из самых мелких и ничтожных прибалтийских стран.
Возвращаясь к Ульману — есть и еще один нюанс. Прокурор попросил для спецназовцев поистине огромные, почти пожизненные срока. Обычно, на практике, при предъявлении таких сроков всегда присутствует формулировка «особо опасен», и тут же встает вопрос о смене меры пресечения на заключение под стражу. В данном случае этот вопрос не ставился. Почему? — Да, разумеется, — если бы он был поставлен, защита стала бы его оспаривать — в том числе и на основании безукоризненности поведения подсудимых на всем протяжении трех судов. Но — ведь не было и попытки…
— Так что Вам кажется наиболее вероятной последняя версия?
Д.Р.: Я уже сказал — я считаю их примерно равновероятными. Тем более что есть и еще один момент — примерно в это время исчез полковник Буданов. Причем — исчез не просто так, а в процессе отбывания наказания, как утверждается — где-то на пересылке. Если считать эти факты взаимосвязанными, то в большей степени это — аргумент к чеченской версии. Пока же я написал депутатский запрос на эту тему — не мог же человек так бесследно исчезнуть из-под охраны, которая по идее контролирует каждый его шаг! Посмотрим, что это даст. Хотя предыдущие мои запросы — по исчезновению Ульмана — пока что принесли в качестве ответов только отписки.
Главный вывод, который я хотел бы сделать по всем этим исследованным нами делам в защиту русских офицеров — идет целенаправленная работа по уничтожению последних дееспособных офицерских кадров. Если прибавить к этому тот факт, что во главе министерства обороны поставили бывшего руководителя мебельного магазина — человека, судя по всему, бесконечно далекого от военного дела, то складывается крайне тревожная картина по развалу вооруженных сил страны. А это уже не частный вопрос. Это дело национальной безопасности.
— Спасибо, Дмитрий Олегович, за этот разговор.
Адвокат Эдуарда Ульмана Роман Кржечковский в интервью корреспонденту «Полярной звезды» прокомментировал это решение так: «Совершено то, что весьма далеко от правосудия, грубо попраны все процессуальные нормы, наши подзащитные попросту поражены во всех правах безо всяких на то законных оснований. Это уже не суд, а расправа». Кржечковский также сообщил, что сразу после заседания стороной защиты была отправлена жалоба о произошедшем в Европейский суд по правам человека в Страсбурге.
Адвокат также сообщил, что, в соответствии с решением суда продолжать заседания, начиная со вторника начнутся прения, в которых предполагалось и предоставление доказательств защиты. Однако, поскольку адвокат не сумел — по понятным причинам — согласовать линию защиты с подзащитным, капитаном Ульманом, то участвовать в процессе он не имеет права. Таким образом все дальнейшие слушания будут проходить фактически без участия стороны защиты. Попросту говоря — в одни ворота.
На вопрос «Полярной звезды» о результатах розыска Ульмана и его товарищей, отчет по которому был предоставлен в понедельник в суде, Кржечковский сообщил, что все оглашенные на заседании документы этого рода «можно было написать, не выходя из кабинета», в связи с чем утверждать, что розыск в действительности ведется, либо не ведется, он не может.
Вместе с тем, адвокат сообщил, что на заседании суда, кроме всего прочего, было оглашено и требование прокуратуры Ворошиловского района Ростова-на-Дону о предоставлении ей судом всей информации по личностям потерпевших, их родственников и адвокатов. Данное требование явилось следствием поручения Генпрокуратуры, а оно в свою очередь — реакцией на соответствующий запрос депутата Госдумы Дмитрия Рогозина.
