 |
| Православие.Ru | 26.05.2007 |
Монах Пантелеимон (скит братства Воздвижения Креста Господня, США)
— Как вы отнеслись к подписанию «Акта о каноническом общении»?У меня очень положительное отношение к тому, что сейчас произошло. В духовном отношении это событие чрезвычайно важное для всех православных христиан вообще. Те события, которые вызвали разделение в Русской Православной Церкви, слишком сложны и неоднозначны, для того чтобы их осмысливать с позиции разделения. Эти трагические разделения в Русской Православной Церкви оказали негативное воздействие не только на верующих здесь, в России, но и на православных христиан в Соединенных Штатах Америки, к какой бы национальности они ни принадлежали.
— А каким образом это разделение сказалось на Америке?
— Дело в том, что до революции Русская Православная Церковь осуществляла активную миссионерскую работу в Северной Америке. Закабаление, пленение Русской Церкви в России, расколы, которые были в 1920—1930 годы, разделение ее на ветви, в том числе и на американскую, как мы считаем, ослабило Церковь. Многие Православные Церкви других юрисдикций из-за этого открыли огромное количество приходов и монастырей в Северной Америке. И это внесло определенный сумбур, путаницу в духовную жизнь страны. Я имею в виду прежде всего то, что в Америке вдруг появилось множество юрисдикций.
А сейчас мы надеемся, что единство Русской Православной Церкви послужит на пользу единству и стоянию в истине всех Православных Церквей. Надеемся, что исповедание веры будет могучим и чистым.
— Вы это говорите как американец или ваше отношение как-то связано с вашими этническими корнями, вашим происхождением?
— Некоторые из моих предков имели славянские корни, но, к сожалению, я не был воспитан в вере. Другая часть моих предков родом из Великобритании. Но я не вижу конфликта между моей национальностью и верой, потому что я обратился не в национальность, а в православную веру. Православная вера — вера истинная. Это относится ко всем людям, независимо от их национальности.
— Когда вы это поняли?
— Я понял это, когда мне был 21 год, понял по благодати Божией.
— Вы упомянули о паломничествах в Россию. Они давно начались?
— Нет, совсем недавно. Всего четыре брата из нашего братства с настоятелем архимандритом Георгием были здесь в паломнической поездке. Меня глубоко потряс Оптинский монастырь.
Михаил Горачек (Франкфурт, Германия)
— А вы откуда приехали?— Из Франкфурта. Я староста франкфуртского прихода святителя Николая, а по профессии — инженер-строитель.
— И какие у вас впечатления от произошедших событий?
— Видите ли, я — участник Четвертого Всезарубежного Собора. И естественно, раз я присутствовал на Соборе и голосовал за воссоединение, то и на это торжество я постарался приехать.
Произошло то, чего мы ждали все эти годы. Ждали и наши родители, которые, к сожалению, не могли присутствовать на этом торжестве. Большинство наших прихожан, также и я, и моя семья — все мы жили, в конечном счете, Россией, Русской Церковью. Конечно, подготовка к этому была очень долгая. Должны были возникнуть какие-то определенные предпосылки для воссоединения, какая-то основа, для того чтобы это стало возможным. Признание новомучеников и стало такой основой.
— Вы считаете, что именно после этого стало возможным объединение?
— Безусловно. Нас объединяют те новомученики, которые Русской Зарубежной Церковью были прославлены тридцать лет назад, а Московская Патриархия их прославила не так давно. То, что это был длительный процесс, это тоже понятно. Многое надо было осмыслить, изучить, может быть, проверить. И это было сделано. Именно на этом мы сошлись. Новомученики — наши общие святые. Они нас и соединили.
То, что произошло сейчас, могло бы произойти и через пять лет, и через десять. Но дальше ждать не имело смысла. Есть все-таки Божии указания, когда надо сделать решающий шаг. И он был явно нам показан.
— Как же удалось преодолеть недоверие к Московской Патриархии? Только ли благодаря новомученикам?
— Конечно, недоверие было. Существовала и определенная историческая ситуация. Но ничто не стоит на месте. Например, сразу же после путча 1991 года вопрос о воссоединении был, наверное, все-таки преждевременным. И тогда были люди, которые считали, что уже пора это делать, но большая часть зарубежья сомневалась, что это возможно. Со временем ситуация стала меняться. Сейчас многое уже забывается. А ведь в начале 1990-х канонизация новомучеников встречала отпор в Московской Патриархии. Но в этой ситуации, как мне кажется, сказал свое решающее слово церковный народ. Это касалось и канонизации царственных страстотерпцев. Церковный народ очень часто задает тот тон, которому потом следует церковная иерархия, принимая то или иное решение.
И вот вдруг ситуация изменилась. А в 2000 году была и канонизация. Тогда же была принята и социальная концепция Русской Православной Церкви. Это все те шаги, о которых я говорил. И, нам кажется, уже необратимые. Они вошли в жизнь.
Потом были созданы переговорные комиссии, которые искали платформу для взаимопонимания. Ведь мы жили в двух разных мирах. И представления у нас были совершенно разные. Если в России говорили о какой-то проблеме или ситуации так, а не иначе, то на Западе понимание того же самого вопроса могло быть совершенно иным.
Члены комиссии потом говорили на Соборе, что когда они в первый раз ехали в Москву на переговоры, они ехали с большим недоверием. Но через обсуждение, через общение становилось ясно, что при всем различии в понимании многих вещей можно договориться, можно понять друг друга, можно понять точку зрения другого, пусть и отличающуюся от твоей, и согласовать свои позиции.
И еще один фактор, важный для меня лично. Есть много историков, светских и церковных, которые ищут правду, ищут истину. И они не смотрят на историографию советского времени. Они обращаются к подлинным документам — письмам, например. Конечно, и здесь возможна фальсификация. Но, все равно, создается более-менее верная картина прошлого. И это то прошлое, которое мы, на Западе, знаем. Это вселяет оптимизм, что постепенно истина победит.
Лариса Николаевна Шютц (Аугсбург, Германия)
— Я прихожанка храма в честь иконы «Всех скорбящих Радость», в Аугсбурге. И мне кажется самым главным то, что теперь мы можем начать общаться в полной мере. Раньше мы, живущие за границей, были «под запретом». У нас не было даже простого человеческого общения. Мы были разделены этими границами. Особенно это чувствовалось там, в Германской епархии, потому что священники Московской Патриархии многим своим прихожанам не советовали к нам ходить, называли нашу Церковь безблагодатной. И всячески настраивали людей против нас. И наоборот.А теперь этих юрисдикционных границ нет. Каждый может спокойно пойти в любой храм — в тот, который ближе. У нас уже теперь уже много людей, которые ходят в два храма. И некоторые наши прихожане причащались в храмах Московской Патриархии даже и до воссоединения. Но, конечно, скрывали это. Но ведь и нам тоже казалось странным, если кто-то из прихожан Московской Патриархии начинал ходить в наш храм. Это сразу казалось подозрительным.
Теперь на всем подобном поставлена точка. Это разделение, и даже вражда, теперь уничтожены. И теперь мы можем вместе трудиться. Вместе создавать комиссии, например, по воспитанию детей, по образованию, открывать школы. Мы с Германской епархией уже начинаем такую работу. На второй день Троицы у нас будет общая, совместная служба в Штутгарте, в церкви-усыпальнице великой княгини Екатерины. Я даже слышала, что московские священники готовят для этого специальные облачения. И это радует.
Знаете, как у нас там это разделение чувствуется?!
— Вы часто бываете в России?
— Я в Москве училась, в Институте тонкой химической технологии, здесь же и диссертацию защищала. А в Германии живу только 15 лет. Так что, по сути, у меня мировоззрение «наше», здешнее, я внутренне не стала эмигранткой.
— А когда вы жили в Советском Союзе, вы были церковным человеком?
— Да. Я жила в Таллине, относилась к прихожанам Эстонской епархии. Я знала патриарха Алексия, когда он был еще митрополитом. Я начинала в Таллине ходить на службы, но воцерковилась по-настоящему в Зарубежной Церкви. В Таллинне я посещала храм святителя Николая, была даже в «двадцатке», правда, никакой особой работы там не проводилось. Священником у нас был отец Олег, закончивший духовную академию. И когда я уезжала из Таллинна, он мне сказал, чтобы я не ходила в Зарубежную Церковь. Я спросила: «А в какую же церковь мне ходить?» Он говорит: «Ну, идите в греческую». — «А как же я буду исповедоваться?» — «На немецком», — ответил он мне. Хотя я с детства знаю немецкий, так как я родилась в Германии, в Восточной зоне (у меня отец был военным), одиннадцать лет прожила там, но я не могу исповедоваться на немецком. Я должна исповедоваться по-русски.
А через три года отец Олег приехал к нам в Аугсбург с каким-то хором. Мы везли его на машине, и я сказала ему: «Давайте заедем в наш монастырь, и я познакомлю вас с нашим владыкой». «С владыкой Марком?!» Они уже слышали про владыку.
Отец Олег не побоялся тогда познакомиться с владыкой. Он был в партикулярном костюме, только в черной рубашке. А владыка наш строгий, и у нас все ходят только в церковном одеянии. Я тогда еще не так была близко знакома с владыкой, поэтому не знала, как он воспримет то, что священник не в рясе. Это сейчас я уже вместе с владыкой Марком восемь лет заседаю в церковном совете. Так вот, владыка спрашивает: «Кто вы?» Отец Олег отвечает: «Священник». — «Откуда?» — «Из Таллина». Владыка пригласил нас к себе, стал показывать книги, иконы… Отец Олег был просто поражен. Он потом все изумлялся: «Неужели владыка может вот так просто разговаривать?!» Он привык, что архиерей недосягаем.
— У вас, видимо, не такое огромное количество прихожан, и духовенство «не разрывается» между ними?
— В Германии количество людей на одного священника меньше, чем в России. И мы все ближе друг к другу. Можно чаще общаться, чаще исповедоваться. У нас в аугсбургском приходе, например, практикуются беседы по четвергам. На этих беседах разбираются службы, переводятся с церковнославянского на русский богослужебные тексты… Наш настоятель, отец Николай Артемов, раз в неделю проводит у нас вечернюю службу. Литургию, правда, только раз в месяц. Но мы на литургию все время ездим в Мюнхен, это недалеко — 70 километров.
— Каковы ваши впечатления от нынешнего пребывания в России?
— Меня все впечатлило! В Бутово была изумительная служба. Изумительный храм. Нас так по-домашнему встречали и угощали! Нам было это очень приятно.
От службы в Успенском соборе, конечно, тоже остались самые сильные впечатления. Чувствуешь, что находишься в самом ядре Православной Церкви. Когда глядишь на стенные росписи, на иконы, то испытываешь необыкновенное чувство причастности ко Святой Руси.
Анна Ильинична Иммлер (Мюнхен, Германия)
— Я возглавляю приходское сестричество при мюнхенском кафедральном соборе. Сестричество — это такая форма помощи старосте, который занимается обустройством храма, организацией лампадного дежурства, устройством трапез… Все так же, как и здесь, в России, в некоторых храмах.
— Поделитесь, пожалуйста, вашими впечатлениями о прошедших событиях.
— Для меня объединение Церквей имело очень личное значение. Я коренная москвичка. Моя вера установилась в Москве. В 1996 году, выйдя замуж за немца-католика, я вынуждена была вместе с ним переехать в Германию. А до этого я окормлялась в Донском монастыре. У меня были очень крепкие связи с моим духовником из монастыря. И разрыв этих духовных связей я переживала очень болезненно. Но я себе говорила, что когда я приеду в Германию, Господь обязательно пошлет мне хорошего духовника, который меня будет дальше вести. И так получилась, что я познакомилась с отцом Николаем Артемовым…
Мой первый период в Германии был достаточно сложный. Сначала я была в аугсбургском приходе, но через два года мы с мужем переехали в Мюнхен. Период самый первый — это период врастания в новый приход, в новый образ мыслей. Конечно, различия были, даже какие-то внешние различия. Ведь есть разница: большой московский монастырь — и маленький приход, где все друг друга знают. Мне, например, было очень больно, когда я слышала пренебрежительное «МП» (вместо «Московская Патриархия») или какие-то не очень доброжелательные отзывы о Церкви в России. И больше всего я не любила обобщения. Я всегда говорила: «Церковь не трогайте. Вы можете говорить об ошибках тех или иных конкретных людей, вы можете даже рассуждать о личных качествах того или иного священника, но Церковь в России есть и была всегда, несмотря ни на что. Она питалась плотью народной, она действительно выросла на крови новомучеников, потому что они, погибнув за свою Церковь в годы безбожной власти, молились за свою Церковь на небесах, и они ее нам вымолили».
С отцом Николаем у нас установился очень хороший контакт. Он меня очень поддерживал в тот первый, трудный период. Я была очень рада, что в Германской епархии, куда я попала, и владыка, и мой духовник имеют такое теплое отношение к России. Что они вдумчиво, с открытыми глазами, видя минусы, любят Россию. И эта любовь ими двигала все те трудные годы, когда были всякие нестроения между Церквями. Их любовь была выше всего этого.
О воссоединении люди за рубежом задумывались уже давно. Я помню, как батюшка со мной делился такими мыслями. И как лет десять назад и владыка Марк, и отец Николай подвергались критике за такие идеи. Но постепенно любовь преодолела все.
Что же касается моих впечатлений от служб, которые я здесь посещала… Знаете, за годы жизни в Германии я привыкла к камерности. Я привыкла к тому, что храм может быть полон, но, тем не менее, присутствующие — все свои, люди, достаточно хорошо знакомые. Это близкий круг людей. Люди молятся, а потом остаются в храме для того, чтобы пообщаться. Это немножко другая обстановка.
Служба в храме Христа Спасителя — особая служба, торжественная. Служба по случаю подписания «Акта о каноническом общении». Понятно, что так и должно так быть. Но я бы не хотела такие службы посещать каждое воскресение. Мое сердце лежит к службам более «домашним», что ли.
Очень понравилось богослужение в Успенском соборе.
Службой в Бутово я была просто потрясена. Белый храм, новый, который не имеет еще своей истории, но он имеет историю, лежащую в земле под ним: кровь новомучеников, их мощи. Это храм, построенный на мощах. История нашей общей, воссоединенной Церкви с этого храма и начинается. Это место, которое созиждено молитвой. Во время евхаристического канона мне показалось, что весь сонм новомучеников с нами в этот момент в храме присутствовал. Это удивительное ощущение. Невозможно было сдержать слезы. Служили очень проникновенно. Даже патриарх служил как-то по-другому. Мне казалось, что он весь преобразился в этом храме. У него пропала, если можно так сказать, его торжественность. Конечно, чувствовалось, что вышел епископ, предстоятель Церкви. Но мне показалось, что даже черты его лица в этот момент были мягче, чем в храме Христа Спасителя или в Успенском соборе. Нас действительно объединили новомученики. И это очень важно. Там, в бутовском храме, мы объединились по-настоящему.
Беседовали монах Павел (Щербачев) и Александр Парменов
http://www.pravoslavie.ru/guest/70 525 112 430
