 |
| Православие.Ru | Архимандрит Афанасий (Культинов) | 14.05.2007 |
Мне, грешному, Господь подарил встречи с настоящими подвижниками. Конечно, хотелось бы вспомнить отца Петра Чельцова — праведного Петра-исповедника. Первый раз я к нему в шестьдесят восьмом поехал, сопровождая Ольгу Николаевну, супругу одного инженера водного транспорта. Кривов его фамилия. Он был человек неверующий, но отец Иоанн (Крестьянкин), к которому Ольга Николаевна была очень близка, благословил их повенчаться. Ради нее он повенчался. Но в церковь он не ходил, себе на уме был. И вот Ольга Николаевна попросила меня съездить с ней к отцу Петру, она хотела с ним о чем-то посоветоваться.
Встретил он нас, говорит: «Ну, Анатолий, проходи». Сел напротив меня, глаз прищурил и всю мою жизнь рассказал мне. Все мои падения. «Так или не так?» — спрашивает. Говорю: «Батюшка… а как же?.. Вы такие вещи рассказываете, которые никто не знает, кроме меня самого». Это была первая встреча.
Потом, конечно, я с ним встречался неоднократно. Он очень хорошо служил, был одарен голосом великим и слухом необыкновенным. Отец Александр Боров, цыган по национальности, приезжал к нему, и они необыкновенно хорошо пели. А на службе у него стоишь — время пролетает: час — как десять минут. Когда отец Петр исповедовал, то начинал сам называть грехи кающегося. У того, соответственно, слезы лились ручьями. Иногда скажет: «Хватит!» — и епитрахиль на голову. Он всё знал, душа у него чистая была. Я просил: «Батюшка, примите меня в духовные чада». А он сказал: «Я стар. Ты знаешь молитву за священников, вот и читай ее. Господь подскажет». Вот так. Потом, будучи уже священником, я каждый год ездил к нему.
Да, такие люди, как отец Петр, встречаются все реже. Но я видел таких подвижников.
Когда отец Иоанн (Крестьянкин) от нас в Печоры уехал, я немного погодя к нему туда махнул. Приехал, нашел его. В Печорах проживали тогда схиигумен Лука[1] и схимонах Николай[2], слепой, оба с Валаама. Отец Лука не мог ходить, он на кровати сидел. Келейником у него был отец Кенсорин[3], ныне архимандрит. К этим старцам местные монахи не могли проходить, а меня отец Иоанн (Крестьянкин) привел. Он сказал мне: «Я тебя не могу благословить на священство. Пойдем к отцу Луке».
Сначала пришли к отцу Николаю, он лежачий был, отец Иоанн говорит: «Приложись». Я приложился к его ручке. Старец весь сияющий лежит, от него свет исходит. Потом пошли к отцу Луке. Заходим, отец Иоанн объясняет ему: «Вот это Толя, который прислуживал мне, пономарил, истопником был в Касимове… Благословите его на священство, в семинарию пойти». Он посмотрел на меня, про семинарию говорит: «Должны при-и-и-и-нять». Я спрашиваю: «А что такой разговор у него затянутый?» Отец Иоанн говорит: «А он сказал со значением, то есть должны принять, но пройдет время, примут не сразу». Потом старец посмотрел иконки, фотографии. «Преображение» взял, потом отложил, потом иконку Сергия и Германа Валаамских и Божией Матери Валаамской протянул мне и сказал: «Это твои покровители. Тридцать два года». Я понял: через этот срок ждет меня постриг. Ему открыто было, что я стану монахом. Вот с какими старцами Господь дал встретиться.
Приехали мы однажды в Печоры вместе с матушкой, и у нас с ней перед поездкой была стычка. А я посчитал, что у меня матушка бесноватая, и пошел к отцу Афиногену (Агапову)[4], старцу. Он невысокий был, с большой бородой. За полтора месяца до кончины он принял схиму с именем Агапий. И вот с ним я беседовал. Мы зашли в его келью, я ему все рассказываю. Он тихо сидит, спокойно все выслушал: «Ну, пускай она зайдет ко мне». Я вышел, она зашла, потом выходит. Я захожу. «В ней ничего плохого нет». Вот так. Потом приходит женщина: «Батюшка, отец Афиноген, мне нужно печку сложить за сто пятьдесят рублей, а денег не хватает». Он порылся, вывернул карманы — денег нету. У меня были какие-то деньги, рублей семьдесят, наверное: «Заберите». Он забрал. Ушел от него. К отцу Иоанну захожу, а он прямо с порога, благословляя, говорит: «Хорошо дела добрые делать, но без согласия матушки они на пользу не идут. Ты зачем последние деньги отдал?» Вот так он свою прозорливость выказал.
В Печерской обители мне пришлось вкусить особую благодать. Читали акафист Успению Божией Матери, и отец Иоанн на этой службе был. Только раз в жизни было у меня такое состояние.
И наместника архимандрита Алипия[5] я застал. Он иконописцем был. Юродствовал. Помню, мы с одним диаконом идем, а он сверху кричит: «Это что за афонские монахи здесь появилися?» Ну, смех-смех, а я же афонским монахом стал, духовно на Афоне родился…
Отец Алипий был героем Великой Отечественной войны. А когда однажды услышал, как экскурсовод туристам объясняет, что здесь, в монастыре, живут тунеядцы и прочее, он вышел и так почистил ее, что она вся… горела. Он говорил: «Вы знаете, кто я? Я ветеран войны, за вас воевал, чтобы вы жили спокойно». Рассказал, какие здесь люди живут, как они воевали за Родину… Она убежала.
И ныне в России-матушке много сейчас есть людей высокой жизни. Причем, мы иногда их не замечаем. У нас в Касимовском районе есть одна блаженная матушка, Мария, она двадцать шесть лет лежит…
Вот такие есть блаженные люди. Они молятся за весь мир. А сколько людей втайне несут свой подвиг! А ведь определенно только один Господь знает, как все мы потихонечку жужжим перед Ним своей молитвой и просим у Него помощи не для себя, а для всех, потому что когда будешь только себя спасать, не спасешься. А вот когда будешь забывать себя, тогда и пойдет спасение. Поэтому монашество забывает о себе, о своих нуждах, о своих делах… Всё — Богу.
* * *
У меня нет никаких особенных даров, ну, может быть, только небольшая способность к состраданию. Любви мы настоящей не имеем. Ведь любить врагов тяжело, врагов любят только святые люди, а мы даже сродников своих — сегодня любим, а завтра с ними враждуем. Поэтому, как сказано в Евангелии, «за умножение беззакония иссякнет любы многих"[6], и «не бойся, малое стадо! Яко благоизволи Отец ваш дати вам Царство[7]. Но мы не должны отчаиваться, что мы не попадем в это малое стадо. Мы должны каждый день, который нам ознаменовал Господь и сколько Он нам их положил, молить Его об умножении истинной любви среди нас. Конечно, у меня уже дефицит времени — годы уходят, в феврале будет семьдесят лет. В Псалтири сказано: «Дние лет наших, в нихже седмьдесят лет, аще же в силах, осмьдесят лет, и множае их труд и болезнь"[8]. Я жизнь завершаю на земле, но плодов достойных не принес. Это очень больно. И жизнь сложилась так, может, оттого, что не было постоянных руководителей. Хотя отец Иоанн (Крестьянкин) молился обо мне, я не считался его духовным чадом. И отец Петр Чельцов меня в своих молитвах поминал. А наставлял меня, конечно, отец Владимир Правдолюбов. Но ведь ежедневно каждый из нас варится в собственном соку. И оттого, что мы так живем, мы часто себе шишки набиваем и поэтому очень сильно страдаем.И скорби, которые пережила наша Родина, конечно, попущены Богом. Вот почему Россия, будучи фактически очень богатой страной, экономически совершенно нищая? Может быть, все очень просто: если бы Россия сейчас расцвела материально, она бы совсем Бога забыла. Бога помнят только тогда, когда приходит горе, болезни, скорби… Вот тогда мы Бога ищем: «Господи, где Ты?» — «Я рядом с тобой, но ты не хочешь видеть, не хочешь знать Меня». Сейчас и пресса, и телевидение нам всем прививают жало — искать земной рай. Все говорят, как обогатиться, как здесь хорошо пожить, как заработать…
А назначение монашества — молитва. Многие батюшки этого не понимают, печалятся: «Прихожане от нас перебегают в другую церковь». Вот, кстати, многие и от нас ушли. Но монастырь ведь не приходской храм. Я говорю таким людям, стремящимся к внешней деятельности: «Вот, храм рядом, идите и молитесь там, организуйте разные дела, а наше назначение — монахов, небольшого стада — Богу посвятить свои жизни и молиться за весь мир». Мы с любовью воспринимаем укор: «Вы не так поступаете». Да, мы иногда по неопытности, иногда по греховности своей неправильно поступаем, но стремление у нас только одно — послужить Богу и Пресвятой Владычице Богородице и людям духовную пользу принести. Вот один из наших современных старцев, отец Авель (Македонов), рассказывал, что владыка Димитрий (Градусов)[9], великий архиерей Ярославский, сказал как-то одному человеку: «Вот мы, монахи, девственники — тычины сухие, а вы виноград. Чтобы виноград не сгнил с лозою, мы поддерживаем его. Вот наше назначение. Мы не приносим материальных плодов, мы бесчадны, но наше назначение — вас держать». Интересная, глубокая мысль.
Царица Небесная очень помогала отцу Авелю. Он говорил: «Когда меня рукоположили во иеромонаха, я чистый был в душе, ничего не знал о плотской жизни. И когда я стал на исповедь, повалилась на меня такая грязь, такие подробности об этом, что я пришел в ужас. Матерь Божия, зачем мне все это нужно? Я, — говорит, — плакал». А владыка Димитрий сказал ему на это: «А какой же ты врач, если ты не знаешь суть болезни? Так ты никогда не вылечишь пациента. Надо тебе все это понять, чтобы другого человека из этой грязи поднять».
Так что будем жить надеждой, но не романтикой жить, а истинным, реальным трудом. Нам даны реальные место и условия для нашего спасения. В них мы должны спасаться, претерпевая и искушения. Не было бы падений, не было бы болезней, не было бы искушений — никто бы не спасся, потому что эти искушения дают духовный опыт и, в конце концов, искренне верующих людей укрепляют на пути ко спасению. Никто не сказал: упал — больше не падай, а говорят: упал — вставай, больше не лежи. До каких пор будем падать? До смерти. Господь пришел к грешным… В Евангелии говорится о том, что Господь оставляет девяносто девять благополучных и идет в гору искать одну заблудшую овцу — самого плохого человека. Находит и возлагает ее куда? На выю, на шею! И радуется о ней больше, чем о девяносто девяти незаблудших[10]. Это ли не милость Божия? Как мы можем вместить любовь Господа, когда осуждаем грешного человека, который в любви Божией стоит на первом месте, и именно его Господь на шею кладет Себе, чтобы изнести на спасение?
Разве мы можем любовь Творца познать? Разве можно ложкой измерить море? Так и любовь. Поэтому наша основная цель — любить ближних своих, учиться прощать, смиряться и думать о себе как о последнем грешнике, а о каждом ближнем — как об ангеле, который намного выше тебя стоит в духовной жизни. Суд принадлежит только Творцу. Забывая об этом, мы часто осуждаем других.
Вот, например, был у нас такой отец Василий, необыкновенный священнослужитель. Он рассказывал, как одна женщина осудила одного батюшку. И тогда отец Василий сказал ей: «Я тебя не разрешаю от грехов твоих. Ты осуждаешь священника, займешь место Иуды». Она: «Батюшка…» — «Он, если и согрешит, — у престола. Замолит грех. А ты его осудила. Кто тебя отмолит перед Богом?»
Видите, это вещь очень опасная. Сейчас люди впали в страшный недуг — судить, судить, судить… Видят, кто чего делает, а о себе нисколько не заботятся: нам можно — мы простые, а монахам нельзя и батюшкам нельзя… Надо, чтоб они были святые. Вот этот недуг очень силен в наших местах. В нашем маленьком городишке все знают друг друга, вышли на рынок — и начинаются пересуды. И пошло, и пошло… А о себе не задумываются. Что пришли судить? Ты сама судима, иди молись и проси. И потом, если ты видишь, что человек впал в какую-то беду, нужно за него молиться: «Господи, помоги ему», потому что опыт духовный говорит, что кто человека осудит за какое-то падение, тот сам в ту же яму впадет. Я знаю, как одна пожилая женщина, ей семьдесят лет было, осудила женщину, которая загуляла. И за осуждение Господь послал ей такое же искушение — она потом сама загуляла. А эта одумалась и стала жить благочестиво. Вот так-то.
Вот уже тридцать лет у меня язвы на ногах. Большой путь я с язвами прошел. Лимфа периодически выходила. Были такие моменты, думал, что не буду жить, скоро умру, а жить хочется. Владыка меня отправлял за штат. Не в похвалу говорю, я все равно служил, и если тяжело было, я на табуретку клал ногу и дальше служил… а уйти не ушел. После пострига афонского пять лет ежедневно совершал литургию, требы. Сейчас я прекратил такое служение только по одной причине, в основном, чтобы не мнить о себе, что я единственный человек в епархии, который ежедневно богослужение совершает. Я почувствовал прелестное состояние, поэтому стал как все, служу три дня…
Но и к болезни людям свойственно привыкать. Жить можно — ага, значит, я жить буду, люди живут с такой болезнью — и я буду жить. Вдобавок, у меня очень сильная аллергия на лекарства. Даже мазь ни одна не подходит, только святая вода, масло и терпение. Бог миловал: у меня не было ни одного момента, чтобы я криком кричал. Господь меня щадил и щадит по сей день. Бог милостив, я год, наверное, или даже больше, и гриппом не болею. А помощь от простуд и гриппа — баня с парилкой.
Господь ради людей дает крепость. Одно время, когда отец Димитрий, мой сын, здесь служил, у меня правая рука очень тряслась. Я выходил, брал лжицу, рука дрожала так, что я не могу частицу взять и причастить людей. Двадцать человек причащу — больше не могу. Отец Димитрий выходил, заменял меня. Когда я остался один, руки мои перестали трястись. Я и по сто человек причащаю сейчас, иногда и больше. Вот, всё от Бога. Если надо, Он укрепляет. Когда рука начинает трястись, я частицу беру, говорю: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня» — и успокаивается. Господь близ.
Записал монах Павел (Щербачёв)
