 |
| Татьянин день | Ирина Папкова | 12.05.2007 |
«Пораженцы»
Среди существующих оценок «объединительного процесса» четко прослеживаются две главные точки зрения. Первая, «пораженческая», характерна для оппозиции, как внутренней (например, Общество Ревнителей Памяти Блаженнейшего Митрополита Антония), так и внешней (около-православные структуры, вроде РПЦЗ (В), РПЦЗ (А), ИПЦ, валентиновцев, лазаревцев[1] и т. п.). По их мнению, подписывая «Акт о Каноническом Общении» Зарубежная Церковь капитулирует перед могучим и коварным врагом, Московской Патриархией, которую некоторые ревнители воспринимают не иначе как «Церковь Антихриста». По этой логике, входя в состав Патриархата, зарубежники, тем самым, признают правильность пути митрополита Сергия (Старгородского), и предают священные заветы своих почивших первоирархов, Антония, Анастасия, и Филарета. Более того, многие оппозиционеры считают что, признав над собой главенство Московского патриарха, РПЦЗ предает православие. Поскольку, по их теории, Московская Патриархия не является законным церковным управлением, генеалогически связанным с восстановленным в 1917 патриархатом, а есть незаконное детище Иосифа Виссарионовича Сталина. Слышен иногда и другой аргумент, особенно среди потомков «Белой иммиграции», а именно, что, объединяясь с «Советской Церковью», Зарубежная Церковь предает Белое Движение, чьи идеалы она, воплощала толи с 1927, толи с 1920 года, с того момента как Митрополит киевский Антоний (Храповицкий) отплыл в Константинополь. Даже в наиболее мягком варианте, «пораженческая» оценка семнадцатого мая сводится к тому, что РПЦЗ, прельстившись потемкинской деревней видимого возрождения Русской Церкви, потеряет в этот день все, получив в лучшем случае золоченую клетку. Наконец, подобная точка зрения поддерживается так же и негативным восприятием путинского режима, в котором оппозиционеры видят подтверждение того, что в послесоветской России «ничего не изменилось».
«Возвращенцы»
Вторая точка зрения, диаметрально противоположная первой, несколько сложнее. Условно ее можно назвать «возвращенческой». Отличается она, во-первых, искренней радостью по поводу грядущего воссоединения. Здесь виден неподдельный оптимизм, и, одновременно, упор на понимание ситуации как «возвращения». Но если прямо поставить вопрос: «Возвращение кого и куда?», — оказывается, что на него в среде «возвращенцев» есть разные ответы. Для некоторых, это возвращение РПЦЗ в лоно Матери Церкви. Подобное мнение можно услышать преимущественно среди представителей Московской патриархии, но иногда его разделяют отдельные зарубежные клирики, разочаровавшиеся в своем священноначалии еще со времен острого противостояния между РПЦЗ и МП в 1990-ых годах. В любом случае, здесь присутствует открытое осуждение исторического пути РПЦЗ и оценка последнего однозначно как раскола.Однако есть и другой, более распространенный, «возвращенческий» подход. Согласно ему, в Россию возвращается если не сама Белая эмиграция (почти вся давно упокоившаяся), то, во всяком случае, ее идея, бережно пронесенная, как олимпийский факел, Зарубежной Церковью на свободном Западе. Эта мысль встречается как среди потомков Белой эмиграции, так и среди части современной русской православной интеллигенции, которая воспринимает восстановление канонического единства через призму возвращения Белого наследия в Россию, т. е. как акт преодоления пагубных последствий революции 1917 года. Та же идея прослеживается в интересе русского правительства к, казалось бы, внутрицерковной проблеме воссоединения Церкви. В какой-то мере, личное вмешательство В.В. Путина в переговорный процесс между МП и РПЦЗ можно поставить в один ряд с целой серией мероприятий, направленных на утверждение преемственности нынешнего режима с «Россией, которую мы потеряли»: перезахоронения Деникина, Ильина, императрицы Марии Федоровны; открытие центра русской эмиграции в Москве и т. п. Кроме того, «возвращенческое» восприятие характерно и для многих представителей второй эмиграции, попавшей за рубеж в следствии превратностей Второй мировой войны. Для них столь же естественна была идея служения России, как и для Белой эмиграции. Обе волны объединила идея, что на долю русских эмигрантов выпала миссия пронести свет православия на Западе и вернуть его на Родину, когда она выйдет из мрака коммунистического.
Ни те…
Как мне кажется, оба названных подхода — «поражнеческий» и «возвращенческий» — в корне ошибочны.Начнем с первого, пораженческого. Несостоятельность попыток представить Московский патриархат как еретическую, или, в лучшем случае, как неканоническую организацию давно доказана другими авторами, останавливаться на этом пункте здесь нет смысла. О будто бы происшедшей сдаче принципиальных позиций РПЦЗ достаточно отметить следующее. Признание «правильности пути патриарха Сергия» нигде в официальных документах объединительного процесса не фигурирует, от самого же этого «пути» Патриархия ясно отмежевывается в Основах Социальной Концепции. Что касается отказа МП осудить лично патриарха Сергия, то на это не пошли даже сами отцы-основатели РПЦЗ. О других двух пунктах разделения тоже писалось раньше: Новомучеников патриархия прославила, от экуменизма в принципе отказалась (для сомневающихся: продолжающийся межрелигиозный диалог и отказ от веры в православие как единственно правильный путь к спасению суть совершенно разные понятия!). Таким образом, на деле Москва уступила всем принципиальным требованиям РПЦЗ, а не наоборот.
Насчет «поражения» в смысле отказа РПЦЗ от Белой идеи необходимо сразу заметить, что подобное понимание вещей прилично политическому сознанию, но никак не церковному. Да, Зарубежная церковь, как независимая екклезиологическая организация, была создана епископами-эмигрантами первой, Белой волны. Да, эти иерархи были монархистами. Да, идея о возрождении монархии и надежда на именно «царский» путь послекоммунистической России жили десятилетиями среди многих прихожан и духовенства РПЦЗ. Но эти политические предпочтения никогда не перешли в догму, провозглашенную собором зарубежных епископов. Более того, вопрос о восстановлении русской монархии не был поставлен как принципиальное препятствие к преодолению церковного разделения. Все три зарубежных претензий к МП — сергианство, экуменизм, отсутствие прославления Новомучеников — относились к области веры, чистоты церковной, политика здесь отсутствовала.
Есть правда еще один «пораженческий» нюанс, а именно, административный. Сама идея «поражения» подразумевает нападение кем-то на кого-то, в данном случае — Патриархии на «зарубежников». То есть, вроде бы, существовала себе спокойно РПЦЗ на свободе, не помышляя об административном единстве с Москвой. И вдруг МП начала кампанию давления: с одной стороны, соблазняя лестью и позолотой восстановленных храмов, а с другой — напирая силой, в форме судебных разбирательств (как это было, например, в случае с храмом в Оттаве) и физического захвата имущества (как было в Хевроне в 2000 г.). Конструкция эта не выдерживает критики: вопрос о восстановлении единства с Церковью в России поставлен был уже в момент основания РПЦЗ как отдельной структуры. Краеугольным камнем еще тогда стали слова «Положения о Русской Православной Церкви заграницей» о том, что ее независимое состояние — явление временное, обусловленное несвободным положением остальной Церкви под советской властью. Более того, основатели РПЦЗ предполагали, что, как только наступит освобождение Русской церкви от безбожного плена, то зарубежные архиереи обязаны войти вновь в подчинение Москве, отдав отчет о своих поступках перед Поместным собором. Таким образом, отказ от абсолютной свободы в данном случае поражением не является. Сам вопрос о скором восстановлении канонического единства с Московской патриархией остро встал перед «зарубежниками» уже в момент развала Советского Союза, до каких-либо прямых обращений от самой Патриархии.
…ни другие
Теперь о «возвращении». Сочувствуя положительному настрою тех, кто искренне радуется происходящему, воспринимая его как возвращение, будь то РПЦЗ в лоно «Матери-Церкви» или наследия Белого движения на Родину, все же не соглашусь с подобной оценкой ситуации. Во-первых, отношение к РПЦЗ как к раскольникам ушло в историческое прошлое, поскольку было отвергнуто на уровне управления Московской патриархии: в процессе диалога обе стороны согласились прекратить обмен обидными эпитетами, среди прочего отказавшись от модели «РПЦЗ раскол, а Патриархия — Матерь-Церковь». На место этой конструкции была поставлена другая, а именно: понятие о «двух частях Русской церкви», которое и стало доминирующим в переговорном процессе. После этого намеки на «карловацкий раскол» исчезают из обихода; об этих словах вспоминают разве что отдельные частные лица, но никак не священноначалие.Так же неверно понимание значение «Акта о каноническом общении» как возвращения идеалов Белого движения на Родину. Совершенно понятно желание оценить семнадцатое мая как шаг к искоренению пагубных последствий 1917, как восстановление преемственности с духовными и интеллектуальными силами первой эмиграции. Здесь есть доля правды: восстанавливается духовная связь с «зарубежным» православием. Но Белая идея — явление в основном политическое, а о несостоятельности политического восприятия воссоединения уже писалось выше. В самом деле, отождествлять РПЦЗ с Белой эмиграцией можно было, разве что, в начале существования Зарубежной церкви. Уже после Второй мировой войны зарубежные храмы пополнились прихожанами из новой волны эмиграции, которых никак нельзя было приписать к дворянской, промонархической среде. Правда, войдя в РПЦЗ, многие из «вторых» эмигрантов стали убежденными монархистами, но далеко не все. Если антикоммунизм был присущ поголовно всей послевоенной пастве РПЦЗ, то с монархизмом дело обстояло сложнее. Достаточно вспомнить, что среди новых, послевоенных прихожан были определенные контингенты бывших власовцев, солидаристов и подобных групп, которые к монархической идее относились сдержанно, если не холодно.
Тем не менее, монархическая струя оставалась сильной внутри Зарубежной церкви примерно до начала 1980-ых годов, пока живы были еще сами «белые эмигранты» и, что, пожалуй, еще важнее, видные представители дома Романовых. Но в последние два десятилетия двадцатого века демографическая картина РПЦЗ кардинально меняется. Во-первых, неуклонно вымирает сама Белая эмиграция. Во-вторых, умирают яркие представители Романовской династии: князь Владимир Кириллович, княжна Вера Константиновна, Тихон Николаевич Куликовский (прямой внук Александра III). В-третьих, в приходах РПЦЗ в это же время заметен значительный прирост прихожан нового качества: в Зарубежную церковь потянулись новообращенные из американцев, французов, немцев, англичан. Это значит, что постепенно раскрывается новая область деятельности — миссионерская, которая, если не вытесняет идею о сохранении свободного русского православия как смысл существования РПЦЗ, то, во всяком случае, все яснее выдвигается на первый план. А в начале 1990-ых РПЦЗ переживает новый демографический сдвиг: открывается Железный занавес, и зарубежные храмы буквально наводняются «русскими из России», для которых экономическая мотивировка переселения затмевает политические соображения.
В связи со всеми этими обстоятельствами говорить о значимости Белой идеи в среде РПЦЗ в конце двадцатого столетия очень трудно. Интерес к ней теплится, но теряется в гуще прихожан нового типа (новообращенных аборигенов и «новоприезжих» русских), для которых гораздо важнее и интереснее основы православной веры, с которыми многие из них знакомятся впервые от духовенства РПЦЗ. Таким образом, особенно на последнем этапе своего независимого существования Зарубежная церковь все более отходит от политической сферы в пользу чисто духовного понимания своей миссии, которая теперь простирается далеко за рамки сохранения православной веры и монархического настроения среди потомков первой эмиграции. Наглядный пример тому виден в Чикагской епархии: паства кафедрального собора почти исключительно состоит из людей, уехавших из России в последние лет пять-десять, потомков Белой эмиграции осталось несколько человек. Что касается остальных приходов епархии: из сорока четырех в двух идут службы на славянском, остальные же сорок два прихода англоязычные. Принимая во внимание вышесказанное, можно утверждать что подписание «Акта» приводит Московскую патриархию в каноническое общение не с «возвращающейся» Белой эмиграцией, а с совершенно уникальным церковным образованием, в котором сочетаются все волны русской эмиграции со значительным «аборигенским» элементом. В этом единстве верующих политические идеалы первой эмиграции давно ушли со сцены, сменились чисто духовным пониманием путей РПЦЗ.
Церковный хитон
Так что же в конце концов произошло, если категории возвращения или поражения неудовлетворительны? Здесь, пожалуй, уместнее всего видение покойного епископа Бостонского Митрофана (Зноско-Боровского), который еще в конце 1990-ых годов уповал на скорейшее «слияние» двух частей Русской Церкви. Семнадцатого мая должно произойти чудо исцеления части разодранного церковного хитона, будут отложены политические мерки и признано первенство духовного единства.Что касается административного подчинения РПЦЗ Патриархии, то здесь есть ясная духовная подоплека. По чисто каноническим причинам продолжение полностью независимого состояния РПЦЗ не оказалось возможным. Создалась поистине абсурдная ситуация: паства МП могла свободно приступать к таинствам в храмах РПЦЗ и наоборот, духовенство же не могло сослужить даже на молебнах. Восстановить полноту литургического общения оказалось невозможным, не урегулировав положение Зарубежной церкви, которая никогда не претендовала на автокефальный статус, всегда признавая себя (до времени) «свободной» частью Российской церкви. И вот освободилось от безбожной власти священноначалие в России, и пришло время вновь слиться отдельным течениям русского православия, разъединенным некогда «железным занавесом». Подписание же «Акта» делает возможным это духовное слияние, возвращая статус РПЦЗ в канонические рамки, уже как самоуправляющей части Поместной Российской Церкви.
В заключении необходимо отметить, что важность момента не исчерпывается его чисто внутренним значением для самой Русской церкви. Подписанием «Акта» Зарубежная Церковь входит в евхаристическое общение и с другими Поместными церквами, с которыми она, по разным причинам, почти потеряла литургическую связь. Значима в этом отношении та негласная роль, которую сыграли в обьеденительном процессе две Церкви, с которыми РПЦЗ никогда полностью не порывала: Иерусалимская и Сербская. В конечном итоге, именно восстановление общения с вселенским православием подвигло в пользу единения с Москвой многих среди той части зарубежной паствы и духовенства, которая, казалось бы, естественно должна была оказаться в оппозиционном лагере — я имею в виду, новообращенных американцев, немцев, французов и прочих. Здесь уместно привести слова американского священника о. Мартина Свансона, настоятеля храма РПЦЗ в Сент-Льюисе: «Если мы этого не сделаем, то рано или поздно останемся вне вселенской Церкви. Я же вне Церкви быть не хочу».
Более того, упразднение раны внутри Российской Церкви подает луч надежды на исцеление и других Православных церквей, в которых до сих пор существуют похожие явления юрисдикционного раздора. Двадцатый век породил многочисленные случаи разделений внутри Поместных церквей: Болгарской, Румынской, Сербской, Русской, Греческой. Под конец столетия, Сербская церковь нашла в себе достаточно силы, чтобы вновь обрести единство. Семнадцатого мая 2007 года Российская церковь следует примеру сербов, и, тем самым, подает надежду на обновление сил православия в современном мире.
Ирина Папкова (Чикаго)
http://www.taday.ru/text/42 991.html
