 |
| Prokimen.Ru | Священник Андрей Давыдов | 12.05.2007 |
Мне кажется, за обоими этими значениями стоят очень важные качества, всегда присущие всякому большому искусству, в особенности искусству церковному, т.к. церковное искусство по определению имеет практическое конкретное, назначение. Предназначено решать определенные задачи. Когда мы ясно осознаем, для чего мы делаем то-то или то-то, мы точнее можем выбрать необходимые средства.
Поэтому, чтобы выяснить, в чем актуальность церковного искусства нам надо немножко проговорить о том, зачем иконы и стенопись в храме, и что такое иконный образ.
Мы так слились с нашей традицией, где икона воспринимается как естественная и неотторжимая часть нашей жизни в вере, что оказывается очень непросто до конца последовательно ответить на этот вопрос. Получается «лицом к лицу лица не увидать». Мы убеждены, что икона нам нужна, и, утратив ее, утратим некоторую очень важную часть нашего религиозного существования, от которой мы бы никак не хотели отказываться. Это что-то столь нам естественное, о чем, кажется, и задумываться, и формулировать нет необходимости. Зачем мешать соловью петь, когда ему и так поется? Но на моей практике я убедился, что если верно и последовательно ответить для себя на этот вопрос — мы сможем лучше понять для себя, — как прихожане и клирики — какие иконы мы хотели бы видеть в наших храмах, а как церковные художники — куда стоит направлять и акцентировать наши художественные поиски и усилия.
Я не претендую рассматривать сейчас, в пределах этого короткого сообщения вопрос о задачах церковного изобразительного искусства на исчерпывающем богословско-догматическом уровне. Мне хочется только проформулировать до конца некоторые внутренние истины, как мне кажется, единые и очевидные для каждого из нас, здесь присутствующих. И оказывается, что, если последовательно для себя «досказать» достаточно бесспорные вещи, оказываешься на пороге серьезного богословия, догматические истины которого обретают для тебя, как для художника плоть и кровь, и всякая часть твоей практической работы с кисточкой в руках оказывается устремленной к единой, очень серьезной цели, ясное осознание которой помогает в выборе художественных средств для ее достижения.
В чем основное ощущение, интуиция, чувствование, лежащее в основе всякого нашего общения с образом? Что происходит, когда мы смотрим на изображение близкого нам человека? Мы с ним общаемся в какой-то — хотя мы сознаем, что не в полной — степени, как с здесь присутствующим, т. е. его изображение хранит в себе какую-то часть его самого.
Я сейчас не хочу привлекать отвлеченных философских, психологических и богословских доказательств, подтверждений и объяснений этого факта, хотя их море. Сейчас для этого не время и не место. Представьте перед собой фотографию близкого человека, вами знаемого, любимого, почитаемого, и вы не сможете не согласиться, что это как минимум психичологический факт — этот человек через фотографию становится для нас живым. Его внешние черты (образ) хранят в себе его самого. Богословы бы сказали — энергию первообраза. Говоря в терминологии моей темы и пользуясь объяснением словаря: «Образ актуализирует, т. е. делает существующим, проявляющимся в действительности первообраз».
Церковь верит, что со святым возможно реальное сообщение через его образ, это можно доказать тысячами примеров из Св. Писания, литургики, агиографии, истории Церкви, святоотеческого богословия и т. д. и т. п., и не найдется ни одного наоборот. Поэтому целуем, кадим и помазуемся елеем от лампады, зажженной перед иконой святого. Причем, насколько я понимаю, исходя из такой онтологической предпосылки взаимосвязи между образом и первообразом, всякий образ чего-либо связан со своим первообразом, выражает, т. е. являет первообраз.
Но образ может выполнять свои функции явления первообраза в большей или меньшей степени. Так в Священном Писании Христос есть полный, совершенный образ Отца («Я и Отец — одно. Кто видел Меня — видел Отца»). Но есть схематическое изображение человека — 4 палочки и два кружочка, а есть «Портрет матери» Рембрандта.
Как я сказал, всякий образ — так или иначе — являет первообраз, но не всякий образ имеет это своей основной задачей. Так, дорожный знак поворота, тоже являет первообраз поворота, но его задача весьма ограничена. Ему достаточно только сообщить информацию, напомнить. Если б Церковь хотела только напомнить нам о преподобном Сергии — было бы достаточно просто написать — преп. Сергий Радонежский. Тот факт, что Церковь на протяжении многих веков и различными способами старается изобразить его образ как можно более выразительно и адекватно сути его личности, говорит о том, что она ищет способы максимально явить для своих верующих его самого, его личность, его первообраз — через образ. Чем в большей степени образ Сергия будет нам являть черты его живой личности, чем в большей степени художественное воплощение иконного образа будет работать на выполнение этой задачи — мы скажем — «Тем лучше икона, тем молитвеннее образ, т.к. тем больше возможности общения между живыми нами и живым преподобным Сергием». Но мы признаем, что иконный образ, который мы производим, все же вторичен и не сможет до конца выявить всю полноту первообраза. Мы ограничены условиями, возможностями плоскостей и красок, но существенно важно: в верном ли направлении мы устремляем усилия по созданию образа. Осознаем ли труднейшую и ответственнейшую задачу — явить первообраз, или ограничиваемся задачей рассказать о нем. Здесь в постановке задач, в поисках художественных средств по их реализации принципиальная разница.
Явить, т. е. актуализировать в первом понимании нашего термина, можно только здесь и сейчас. В конкретном реальном отрезке времени и пространстве, т. е. в реальной сегодняшней жизни этого конкретного храма и этих конкретных прихожан, и здесь нам открывается второе значению слова «актуальный», которое оказывается очень тесно переплетено с первым. Мне даже кажется, что это две разных стороны одной медали и, обратившись к одной, ты неминуемо приходишь ко второй и наоборот. «Вторая заповедь равная первой».
Второе словарное значение слова «актуальный» — важный, существенный для настоящего времени, насущный. Мне кажется, что, рассматривая эти свойства церковного искусства, мы можем почерпнуть для себя много полезного и подсказывающего нам, куда стоит направлять наши усилия и поиски, чтобы то, что мы делаем, стало действительно нужным. Мне кажется, мы все к этому стремимся.
Вторая сторона медали заключается вот в чем: написанный образ являет первообраз только в воспринимающем, и сам по себе он, по слову Иоанна Дамаскина, «лишь доска и краски», неодушевленная материя. Поэтому он всегда имеет двустороннюю направленность, не только к первообразу, но и к воспринимающему. Самое живое описание героя, написанное клинописью, не выполнит своей функции, если мы не понимаем этого языка. Для того чтобы быть воспринятым мной и явить для меня первообраз, образ всегда должен соотноситься со мной, учитывать меня, обращаться ко мне. Поэтому церковное искусство никогда не искусство вообще, но всегда искусство, направленное на конкретного адресата. Я имею в виду не только тот неоспоримый факт, что произведения литургического искусства (т.е. ориентированные на задействованность, участие в богослужении, в отличие от вообще искусства на религиозную тематику — здесь есть принципиальная разница!) имеют, в подавляющем большинстве, фронтальное построение композиции, обращенное к зрителю. Оно всем своим строем, по определению изначально рассчитано на диалог между предстоящим и первообразом, т. е. на молитву. И чем больше ему удастся вовлечь меня в этот диалог — тем лучше оно выполняет свою функцию посредника в диалоге земного и небесного.
Молитва должна не только возноситься к горнему, но она стремится иметь ответ, и ответ ожидается не вообще в пространство, но лично мне, находящемуся здесь и сейчас. И отсюда, мне кажется, вытекает одно очень важное качество древнего литургического искусства, в наличии которого мы убеждаемся тем больше, чем больше мы изучаем его историю во всей ее временной и территориальной протяженности от первых веков до наших дней и по всем местам существования христианской веры. Оказывается, что это искусство никогда и нигде не было статичным, раз и навсегда зафиксированным, но всегда движущимся и меняющимся. Поэтому мы видим разницу не только между иконами XIII или XIV столетия, но находим ее и внутри века: определяя искусство его середины, начала или конца. Видим разницу не только между работами мастеров России и Болгарии. Но и между Псковом и Новгородом, которые составляли одну епархию и управлялись одним архиереем. А в самом Пскове в XII—XIII вв. на одной улице мог стоять храм, где была ярусная алтарная преграда с зачатками будущего иконостаса, а на соседней спокойно обходились дорогой, шитой завесой, перекрывающей алтарную часть между столбами и раскрывающейся в определенные моменты Богослужения. Это все азбучные сведения, и мне кажется совершенно очевидным, что церковное искусство всегда было обращено к своему конкретному современнику и каждое поколение проживало и выражало его традицию по-своему, акцентируя и выбирая в ней то, что ощущало как актуальное, ныне важное. Таким образом, традиция все время существовала как живой процесс, и художник ощущал себя его живой частью.
Мне кажется, что в нашей нынешней ситуации все во многом иначе. Мы осознаем, что была великая традиция, органичная и целостная церковная жизнь, которая порождала из себя то искусство, которое хотела видеть, в котором хотела жить и молиться. Мы понимаем, что это искусство созвучно и нашим настоящим поискам, но не ощущаем себя ее полноправными наследниками. Наша первая задача была в том, чтобы выяснить для себя, можем ли мы хоть как-то писать иконы, хоть как-то вернуться к тому, что было, или восстановление традиции иконописания уже в принципе невозможно? На это ушел весь ХХ век. И мы, как прилежные и смиренные ученики, попытались идти путем повторения и изучения этой традиции. И думаю, мы действовали в нашей трудной ситуации правильно. Но чем полнее становятся наши знания, тем больше мы ощущаем, что автоматическое повторение предыдущего противно духу этой традиции, противоположно ей по сути, как искусственная елка, имея внешнее сходство с живой, не соответствует ей в самом главном. Мы осознаем, что главное заключается в том, что эта традиция не предназначена для механического воспроизводства, но для восприятия и органического проживания.
Мы видим также, что и художники древности никогда не шли этим путем и никогда не воспринимали традицию, как нечто раз и навсегда зафиксированное и подлежащее только буквальному повторению, но, находясь внутри нее, жили в своем XIV или XIII веке, оставались псковичами или новгородцами со всеми своими характерами, особенностями, темпераментом, взглядами на жизнь и насущными проблемами, что и не стеснялись выносить на стены храмов и плоскости икон. Мы же пишем иконы, не ощущая ни того, что отвечает нашему времени, ни тому, чем живет сегодня Церковь и каждый отдельный человек.
Что же нам делать в этой противоречивой ситуации? Мне кажется, тут может помочь именно направление усилий на поиск внутри всей обширной традиции церковного искусства того, что мы ощущаем в ней как актуальное, необходимое, своевременное, насущное, полезное, «со-временное», как созвучное проживанию вечной истины Христианства в конкретном, реальном, нашем времени.
Тут нет и не должно быть единого рецепта, и я не пытаюсь дать общего практического предписания как реализовать это необходимое качество «актуальности» в нашей конкретной работе — это дело каждого художника, священника, прихода. Но я хочу подчеркнуть, что это — «дело», это задача, и на ее решение, по моему мнению, следует направлять серьезные поиски и усилия. Как говорят отцы, «важно направление твоей воли». Мне кажется, если мы «направим волю» на решение задачи — явить «явление» первообраза в наших образах, о которых я говорил в первой части, и задачу обращенности того, что мы делаем, к конкретному человеку, живущему в этом месте и в это время, приходящему в этот конкретный храм с его собственной архитектурой, историей и жизнью общины — мы будем двигаться к тому, чтобы наше искусство стало «литургическим», т. е. принимающим действенное, реальное участие в богослужении, а значит, по настоящему церковным искусством.
Каждый художник решает вопросы о том, что есть «АКТУАЛЬНОСТЬ» по-разному и только жизнь Церкви во времени определит, стало ли по настоящему «актуальным» то, что мы делаем. Но если мы не будем ставить эти вопросы перед собой и искать их решения, окажется, что наше время не смогло породить адекватного себе, насущного нам церковного искусства.
Чтобы мои слова не оказались благими пожеланиями, я хочу проиллюстрировать попытки решения этих вопросов «актуальности» на своем практическом опыте. Тут у меня есть некоторая возможность синтетической точки зрения, которая может быть есть не у всех из здесь присутствующих, т. к. я ощущаю проблемы и задачи церковного искусства не только как уже 30 лет практикующий иконописец, стенописец и т. д., но и как настоятель, служащий уже скоро 20 лет священник. А так же еще как хранитель, т.к. я служу в древнейшем храме Пскова, памятнике древнерусской архитектуры XII в.
В своей практической работе как иконописец я пытаюсь объединить все эти составляющие, и они никогда не входят в противоречие, а наоборот, все время друг друга поддерживают, помогают и раскрывают. Работая над росписями или иконами для храма и иконостаса, или проектируя хорос, аналой, подсвечник и т. д., я все время пытаюсь увидеть их воплощение, исходя одновременно из нескольких факторов:
1. С точки зрения своего 30-летнего опыта, художественного вкуса, предпочтений и умения как иконописца (исходя из первой части моего доклада можно представить, какие изобразительные задачи являются для меня приоритетными).
2. С другой стороны, я уже 14 лет служу на небольшом численно приходе и поэтому я в достаточной степени знаю, чувствую, понимаю жизнь нашего прихода и наших прихожан и сам тоже являюсь прихожанином. Представляю, чего я хотел бы нам сказать, и чего и как мы услышим. Пытаюсь изнутри нашей общей жизни понять, какая атмосфера храма будет для нас с одной стороны возвышающей и сосредотачивающей, а с др. стороны, родной, своей и естественной.
3. С третьей стороны, как служащий иерей, я пытаюсь проектировать свои работы именно как необходимые и задействованные в богослужебном, литургическом, молитвенном процессе, пространстве и действе. Пытаюсь создавать работы, которые стали бы органичной, неотторжимой и необходимой частью этого литургического процесса.
4. И четвертое: т.к. наш храм — памятник великой древнерусской архитектуры, во всех своих работах я пытаюсь исходить из параметров и атмосферы, которая уже задана этим удивительным храмом, чтобы вносимые в нее элементы опять же стали органичной, естественной частью этой атмосферы. Тут храм очень помогает. Он имеет столь целостное и выразительное и полностью соответствующее своему назначению архитектурное пространство, оно само руководит, направляет и подсказывает. Его только слушай повнимательнее и не спеши с собственными мнениями, но все время их согласуй с заданными этим пространством координатами и проверяй им.
Все эти четыре фактора, как я сказал, никогда для меня не вступают в противоречие, и никакой из них не является основным и доминирующим, но они вполне уживаются в синтезе. Я надеюсь, что это один из возможных вариантов практического ответа на вопрос: как нам двигаться к «актуальности» современного церковного искусства.
Священник Андрей Давыдов, настоятель храма Иоанна Предтечи в Пскове, иконописец
