Политика духовного основания. Часть2

Часть 1

Опыт, оплаченный кровью

Такому отношению к работе, к подготовке личного состава Алексея Савченко научили не книги, и не лекции, и не советы старших наставников. Это — плод опыта, очень сурового, опыта, который свидетельствует о том, что за ошибки спецназовцу приходится расплачиваться кровью — своей или чужой. Опыта балансирования на грани между жизнью и смертью.

Первая боевая операция, крещение огнем, была в 1993-м. Белый дом. Помню, когда шел по коридорам, за мной на стене оставался след от разгрузки — так я вдавливался в стену. До автоматизма выработанный принцип: не вижу — не стреляю, не оказывают сопротивление — не открываю огонь, превратился в рефлекс. Я не палил на первый же шорох, и, к счастью, мне совсем не пришлось чистить автомат. «Альфа» потеряла тогда одного сотрудника, лейтенанта Геннадия Сергеева. При эвакуации раненого солдата уже возле самого БМП ему попала в бок пуля со смещенным центром. Сергеев спасал в тот момент чью-то жизнь, автомат у него был за спиной. Он погиб. Это была первая смерть у меня на глазах. Смерть невидимая, от неизвестного снайпера, прилетевшая из ниоткуда. Тогда я понял: вот оно, настоящее. Все всерьез.

В последующем это понимание лишь более и более углублялось.

«Моя вторая СБЗ (специальная боевая задача.- авт.) — Буденновск. Прибыли, забазировались, стали изучать обстановку. „Вот в том направлении — война. Мы идем примерно туда и там воюем…“. Так рисовали нам нашу задачу. Однако благодаря четким действиям замкомандира отдела, приказам внятным и понятным, мы уяснили общее направление, детали и характер наших действий. Задача была — подойти к окнам внутреннего двора больницы и сделать проходы. Подошли к зданию, заскочили во внутренний двор и сразу же попали в мешок. Плотность огня была неимоверной. Каждый сантиметр двора больницы был пристрелян. Буквально в первые же минуты боя мы потеряли троих убитыми, появились первые раненые. Среди штурмовавших были бойцы, отработавшие несколько лет в Афганистане, опытные, тертые волкодавы. Один из них потом вспоминал, что такого потока свинца не было даже при штурме дворца Амина в Кабуле.»

Но и там, под градом свинца, под свист пуль, усваивал Алексей те уроки, которых не забыть уже, наверное, никогда.

«Вот как погиб Дима Рябинкин? Сначала он очень красиво ввалил одному бандиту, а мгновением позже, пренебрегая правилом (казалось бы, мелочь какая!) — постоянно менять позицию в бою, выскочил с той же самой точки, из-за той же кучи валежника и мгновенно был убит выстрелом чеченского снайпера, который прятался в чердачном окне. Пуля СВД вошла через штурмовой шлем. Это было для меня еще одним уроком: не пренебрегать мелочами никогда.

Откатились назад, эвакуировали раненых и убитых и приняли решение возобновить штурм через гаражное хозяйство, примыкавшее к больнице. Там мы освободили 17 заложников. Я должен был их выводить. Мы знали, что участок, который нужно преодолеть, простреливался из окон-бойниц подвального этажа. Кинул „дым“ и скомандовал заложникам: „За мной, бегом!“. Сделав первые два шага, получил мощнейший удар в голову, который сбил меня с ног. Оказалось, поскольку я был в шлеме с опущенным забралом (да еще в плотном дыму), в прорезь я не увидел низко висящую газовую трубу и с ходу врезался в нее головой. Ситуация — и смех и грех. Ощущение, будто мне в башку из подствольника влупили. К тому же я и понять не мог, что случилось-то. Заложники, бежавшие за мной, увидели, что меня „срубило“, и все как один стали пятиться назад. Мои товарищи также усекли, как я побежал и вдруг — брык! Пошла молва: „Савченко завалили!“. Дошло до заместителя командира. Когда он меня встретил на базе, уже после штурма, глаза у него были по пятаку.

Но я помню после удара первая мысль: „Где заложники? Что с ними?“. А они лежат в шоке, трясутся все. Увидели, что я встаю, с ними вообще что-то непонятное началось. Встряхнул я их, добежали с Божьей помощью. Все остались целы! Потом были переговоры и договоренность о прекращении огня. Наши снайперы были „не в курсе“ этого „моратория“ и методично отработали из спецоружия по бандитам, которые внаглую расхаживали в окнах. Очень басаевцы обижались на нас, жаловались прессе и правозащитникам.»

Врезался в память, запечатлелся там навсегда Норд-Ост. Время мучительного ожидания, то же балансирование между жизнью и смертью и, наконец, стремительный штурм.

Через 40 минут после захвата террористами театра на Дубровке в Москве наша 1-я группа уже была в подвале. Бараевцы и туда постреливали, но сунуться боялись. Два дня, которые мы провели, отрабатывая варианты штурма, пролетели на полуавтомате. Мы почти не спали. Кемарили понемногу, когда появлялись полчасика, все ждали приказа. Нам было ясно: без применения газа операция обречена. Только представьте себе последствия: один взрыв в театре — и все здание складывается, похоронив под руинами и заложников, и весь спецназ. Все осложнялось еще и тем, что в коридорах внутри здания в нескольких местах были установлены железные двери. Они служили перегородками на пути из одного отсека в другой. Мало того, что двери эти контролировались боевиками, их ведь еще предстояло взрывать. А любой взрыв вызвал бы неминуемо ответную реакцию со стороны террористов. Так, в диком напряжении мы и провели двое суток до начала штурма. А потом командир нашего отдела сказал: «Ну что, покойнички, пошли работать!». И мы пошли с такой верой, что порвали бы бандитов и голыми руками.

И «Альфа», и «Вымпел» шли на штурм здания со всех сторон, заполняя его одновременно, как ручейки воды, чтобы отрезать бандитам все пути отхода. У каждого на рукаве была белая повязка — знак «свой». Перебежками, от одного угла к другому выдвинулись к театру. Тьма кромешная. Выкатилась наша группа с бокового входа к театру, залетели со стороны бутербродной, где, как оказалось, жевали свой последний в жизни завтрак Бараев и компания. Когда взрывали первую дверь, я мысленно перекрестился. Услышав шум, бандиты выскочили прямо на пулемет параллельно работавшей группы. Двое, в их числе Бараев, были убиты на месте. У одного из террористов, раненного пулеметной очередью, в руке была граната. Она вывалилась ему под ноги. Раздался взрыв. Осколками этой гранаты был ранен в предплечье командир нашего отдела. Остальных террористов, находившихся в буфете, зачистили за четыре секунды. Двинулись дальше вперед по коридору. После взрыва второй двери до свиста в ушах вслушивались: будут ли стоны, крики, признаки паники? Зал встретил нас мертвой тишиной. Мы поняли: газ подействовал. У него был очень неприятный, «тревожный» запах. Он вызывал рвоту. Запах этот я буду помнить всю жизнь.

А еще — и параллельно с этим, и после — была Чечня. Одна за другой командировки на эту войну, из которой так странно и так трудно порой возвращаться домой — в обычную мирную жизнь.

Это очень большая школа. И те командировки — они для меня очень много значат. Переоценку многих ценностей в своей жизни я сделал, очень многих. И когда приезжаешь в Москву, когда здесь все мирно и солнышко светит, небо прозрачное, такое чувство, что я всех люблю, ну вот всех вот: дядю Васю, дядю Петю, тетю Катю… ну вот все прям такие хорошие! Хочется делать добро — это первое чувство, которое посетило меня после командировок. Душа радуется, что здесь мир, что здесь все спокойно. И бац! Через некоторое время тут тебя подковырнули, там тебя оскорбили. Пришел, допустим, в какую-то организацию — нужно документ получить, а тебе кричат: «Пошел вон!» или: «Чего тебе тут надо?!». Ты только что приехал из горячей точки, где, грубо говоря, рисковал жизнью ради вот этого вот… не знаю, как его назвать. Ради него же ты рисковал жизнью, почему он так к тебе относится?

Впрочем, у Алексея счастливая способность (по-христиански это лучше было бы назвать правильным устроением): он старается извлечь урок из всего, с чем его сталкивает жизнь, в том числе и из таких неприятных ситуаций. Неприятных для человека, который привык держать палец на спусковом крючке и работать на поражение.

Здесь великий смысл заложен. То есть Господь опять дает шанс совершенствоваться духовно. Он нам открывает глаза: батенька, то, что ты там был, это цветочки. Это все ерунда, это проще всего — стиснуть зубы и пойти в бой. Оказывается, самое сложное — перебороть волну злобы, которая поднимается у тебя в душе, причем не в бою, а вот так, в быту. Вот это самое сложное — не ответить тем же, не выбросить ему в ответ реплику оскорбительную.

Здесь мы снова подходим к этому очень важному вопросу: кто такой настоящий герой?

Это, с одной стороны, очень просто кажется: ура, я с шашкой скачу, всех рубаю, а пули мимо меня летят. Но на самом деле все складывается из совокупности очень многих факторов. Кто такой герой? Ну, во-первых, герой — человек бескорыстный и самоотверженный, способный ради спасения другого пойти на очень серьезные действия. Человек, который не теряет здравого смысла, рассудка. И плюс ко всему, это должен быть человек духовный, он должен понимать, что это не его заслуга, а Господь Бог ему дает силу и бесстрашие: не я-де такой умный, а все это с подачи свыше.

Что еще такое героизм? Вот истекает кровью боец. И другой решает его из этого пекла вынести, чтобы оказали раненому помощь. И начинает его спасать. И тут откуда-то из-за угла вражеским выстрелом его — спасителя — убивают. Это геройская смерть или рядовая? Как расценивать? Кто определяет сегодня, что есть героизм? Лично для меня тот поступок, который приведен выше, самый что ни на есть геройский. Потому что в данном случае человек, спасая другого, ценою своей жизни обеспечил жизнь ему.

И, безусловно, бывают ситуации, когда своей грудью надо закрыть амбразуру дота, обеспечить проход основных сил. И на это нужны решимость и готовность пожертвовать собой.

Ну, а себя я в ранг героев, конечно, не возвожу, мне до этого далеко…

Бегать по горам, конечно, почетно…

Что заставило такого человека, как Алексей, расстаться с группой «А»? Вряд ли только усталость от бесконечных СБЗ, от того, что регулярно собираешься в путь, из которого можешь не вернуться назад. Скорее, постепенно зрело собственное понимание, собственное видение того, как должна быть организована работа спецподразделения — так, чтобы и бойцы не гибли почем зря, и задача была реализована. И хотя полковник Савченко об этом не говорит, наверняка и ситуации наподобие буденновской тоже сыграли свою роль. Идти через свинец, через смерть, переломить ситуацию, быть в двух шагах от победы, от того, чтобы уничтожить боевиков и освободить заложников… И вдруг узнать, что с террористами «договорились» и они получают возможность уйти — до следующей встречи, до следующего захвата заложников, до следующей стены из свинца, до следующих смертей товарищей по оружию.

Но, как бы там ни было, а когда Алексея пригласили на работу в созданную в 2004 году ФСКН в подразделение спецназа, он долго не раздумывал.

Почему я сделал такой выбор? Потому что приходишь в какой-то момент к пониманию: бегать по горам с оружием — это, конечно, хорошо, это почетно, это здорово. Но сегодня очень много таких моментов в нашей работе, которые упущены. Всем известно, что художником или композитором не рождаются, а становятся. Равно как и спецназовцем. И сейчас нужно 10, ну хотя бы 7 лет, чтобы создать здесь группу, которая будет работать так, как надо, чтобы сложилась школа, сложились традиции.

Хотя есть и другие соображения, также вполне профессионального характера.

В чем приоритетность борьбы с наркотерроризмом? Берем статистику и смотрим. От терроризма в России за год гибнет от 500 до 1000 человек. От заказных убийств и вообще убийств различного рода — до 30 тысяч. В дорожно-транспортных происшествиях — до 35 тысяч человек. А от экспансии наркотиков в Россию — до 75 тысяч. И ведь это только верхушка айсберга. Почему? Объясняю.

ДТП, погиб человек. Проводят экспертизу: «Принял дозу».

Взрыв на Тверской. Шахидка находилась в состоянии наркотического опьянения.

Убийство на бытовой почве. Выясняется: убийца был «под кайфом».

И это не говоря уже о тех «войнах», которые ведутся между разными наркокартелями.

Но самое страшное — то, что значительная часть денег от продажи наркотиков идет на закупку оружия, на подкуп должностных лиц и тому подобное.

Особый долг

Какой бы хорошей ни была подготовка спецназовца, а факт остается фактом: ему все равно приходится регулярно смотреть смерти в самые ее глаза. И для многих этот взгляд в какой-то момент становится последним. Иными словами, придя в спецназ, каждый его потенциальный сотрудник отдает себе отчет: если кто-то не вернется с очередного боевого задания, то этим «кем-то» может стать он сам. И, значит, что ни говори, а без готовности жертвовать собой — ради страны, в которой живешь, ради людей, которых спасаешь, ради товарищей по подразделению — эта работа невозможна.

Однако есть, наряду с прочим, такая вещь, о которой нелегко говорить, но от которой никуда не денешься. У спецназовца есть еще один особый, очень страшный долг: убивать, уничтожать врагов тогда, когда это необходимо. Как это — просто?

Алексей, когда слышит такой вопрос, реагирует непосредственно.

Очень просто. Три секунды.

Действительно, нажать на спусковой крючок — много ли на это нужно времени? Но вот как потом жить, если перед тобой встают лица тех, кого ты отправил на тот свет, если ты слышишь, как звучат вновь и вновь автоматные очереди, гремят взрывы? Разве знает об этом тот, кто никогда не сталкивался с такой страшной, с такой беспощадной реальностью? И разве есть у тебя выбор, когда ты идешь в захваченное террористами здание и должен спасти от, казалось бы, неминуемой смерти людей — забитых, задавленных страхом, которым надеяться, кроме тебя, больше не на кого? И приходится исполнять — такой особый и такой страшный — долг. И, пожалуй, лишь в этом спасение — понимать то, что ты делаешь, именно как долг.

Все мои ошибки, все мои грехи, которые есть, — я их осознаю и очень сожалею о них. Но вместе с тем не хочу ни секунды возвращать обратно. Вот как оно есть — так и должно быть. Господь всегда дает нам выбор: либо пойти, либо не пойти. Либо выстрелить, либо не выстрелить. И если ты не пошел — погиб твой товарищ, не выстрелил — то же самое. И ты должен выполнять свой долг, потому что иначе ты предатель.

Когда мы уничтожили Бараева в «Норд-Осте» и ворвались в зал, где находились заложники, мне пришлось стрелять в голову этим шахидкам, которые сидели там сонные. Подходили и в упор расстреливали.

На тот момент, если бы какая-нибудь шахидка проснулась, а мы бы ходили и вытаскивали раненых, заложников, то она бы нажала на гашетку и унесла с собой — поверьте — человек 10−15. Не имели мы права этого допустить. Сколько времени она будет спать, какая у нее будет реакция… только уничтожение. Была дана команда на уничтожение: я — воин, я выполняю приказ. Все. И всего мы уничтожили тогда порядка 50 человек.

Страшно? Но здесь Божье благословение было, я так считаю. Правда была на нашей стороне. Отступать было некуда. В противном случае на карту ставилась жизнь ни в чем не повинных людей и сама репутация государства, его способность противостоять терроризму. Никакого выбора у нас не было. Либо мы окажемся несостоятельными, либо мы выполним эту боевую задачу. И мы ее выполнили.

http://www.eparhia-saratov.ru/txts/journal/articles/02society/20 070 510.html