 |
| Столетие.Ru | Виктор Грибачев | 10.05.2007 |
Где у деревьев нет коры
Вечный огонь в Таллине, у братской могилы, где был поставлен «Скорбящий солдат», зажгли на два года раньше, чем в Москве. В 1994 году погасили, объяснив, что необходимо экономить энергоресурсы. Потом демонтировали чашу Вечного огня, сняли бронзовые плиты с именами и званиями похороненных здесь советских воинов. Установили новые, на эстонском и русском гласящие округлое: «Павшим во Второй мировой войне». Что сделали с памятником весной года нынешнего, знает весь мир. И — почти весь молчит, предпочтя благодарной памяти освободителей плохо сдерживаемую ненависть к «недемократической России».В середине восьмидесятых мы проезжали через небольшой городок рядом с Софией, где прямо у дороги, на светлом зеленом пригорке, стояло кладбище. «Здесь похоронены советские солдаты, те, кто умер от ранений», — пояснили мне.
Минут десять я ходил среди чистых и ухоженных могил, думая, по какому же это приказу свыше и кто так заботится о памяти людей, чьи имена выбиты на надгробных плитах.
Кмет — мэр городка — к которому советского журналиста привезли за ответом на этот вопрос, был удивлен:
— Да наши же школьники. Они сами приходят и ухаживают за могилами солдат.
Предугадав следующий вопрос, сразу ответил:
— Всегда, круглый год.
А в девяностые годы власти болгарского Пловдива решили снести памятник, установленный в честь советских солдат, погибших за свободу «братьев-славян». Да, памятник «Алеша» остался — только лишь потому, что «простые болгары» не захотели продать память освободителей за предложенные политиками «новые демократические ценности».
Сегодня в Венгрии намереваются провести референдум о переносе из центра Будапешта памятника советским воинам. Более ста тысяч советских солдат погибли в сражениях за венгерскую столицу в конце 1944 года. Зато венгерским историкам комфортно размышлять о том, что мол, да, в принципе Россия, конечно, вправе требовать, чтобы памятник остался в центре города, однако называть советских воинов «освободителями» не совсем корректно…
Закрыта российская экспозиция в бывшем фашистском концлагере Аушвиц-Биркенау, известном больше под именем Освенцим: польские власти сочли ее «исторически недостоверной». Но дирекция музея готова на шедрость: открыть ее — если Москва признает оккупацию польских территорий СССР…
Два года назад президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга поступила проще. В своей книге «История Латвии: XX век» концлагерь Саласпилс, которые многие считают «латвийским Освенцимом», именует «воспитательно-трудовым лагерем"…
Кора увиденных мной в семидесятые годы деревьев на территории «воспитательно-трудового лагеря» была оборвана на той высоте, где ее могли достать заключенные. Чтобы съесть…
Президент Латвии уверена, что знает историю лучше.
И точку поставили в сорок пятом…
Нет, о том, кто победил в войне, кто спас миллионы людей от фашизма, мы спорить не будем. Точку поставили в 1945-м, та победа была всенародной. Сыновья солдат стали отцами и дедами, а мы еще находим и с воинскими почестями хороним тех, кто погиб на фронтах войны. Мы празднуем — и молчим под слова из песни про день победы со слезами на глазах.Девятое мая возвращает меня туда, где я никогда не был, потому что родился вскоре после войны. Моя мама, которая сейчас практически не ходит, 9 мая с утра достает сумочку со своими орденами и медалями, в который раз читает затертые благодарности от командования, потом мы уступаем ей место у телевизора и уходим: она смотрит и плачет.
Все, что родители хотели рассказать мне о войне, они уже рассказали — и очень мало. Отец, праздновавший в мае Победу с друзьями, всегда замолкал, когда я входил в комнату, где они сидели за столом. Мать прерывалась на фразе «А помнишь…» и как-то непонятно смотрела на меня.
Наверняка среди моих сверстников есть люди, которые узнали от своих родителей о войне куда больше. У меня — лишь фрагменты, которые я никогда не сложу в полную картину, даже прочитав книги воспоминаний наших великих полководцев…
Отец. Чуть не погиб, когда они на грузовике ехали по дороге, проходившей между болотами. Везли в часть две бочки полученного на складе спирта, когда их нашел немецкий самолет. Ни влево, ни вправо не свернуть, остановили машину и залегли на обочине. Странные вещи случаются на войне: грузовик посекло из пулемета, две сброшенные летчиком бомбы упали рядом с ними — и не взорвались, войдя в торф.
И когда отец рассказывал о том, как видел падающую практически на него бомбу, представить себе я этого не мог.
Отцу легче было сесть за пишущую машинку, обложиться пачками сигарет и работать — днями и ночами. Читая, я споткнулся о две строки из его стихотворения о командире, которому дан приказ поднимать солдат: «Трудно в атаку ходить штыковую, но посылать в штыковую — трудней!». Он был комбатом. Вот тогда я узнал о своем немногословном в семье отце куда больше.
«А твой отец, во время Курской, ухаживал за мной, — рассказывает мать. — Представляешь, наши части стояли неподалеку, через большое поле. Отец, с одним пистолетом, не спеша, переходил через него, собирая для меня цветы. А поле все время простреливалось».
Поженились они в войну. У них всегда было свое, незыблемое представление о счастье. Казенную формулировку «Прежде думай о Родине, а потом о себе» каждый из них примерял на себя, и так жил. Отец не был молодым в начале девяностых, но реалии, введенные в жизнь первым президентом «новой демократической России», его добили. Не сломали, потому что до конца жизни он верил и знал, что честно работал и честно воевал.
Невский извиняться не будет
Весной нынешнего года мы окончательно поняли: никакой «единой благодарной Европы», чтящей память советских солдат, просто нет. И в каждой из стран континента живет множество людей, которые никогда не забудут, кто освободил их народ от фашизма. Они — не государственные деятели, те, кто благодушно взирает на своих новых союзников из Восточной Европы и великодушно предлагает Москве решать этот спор дипломатическим путем.Александр Пушкин в своем стихотворении «Клеветникам России» давно и точно ответил, за что нас ненавидят: «За то ль, что в бездну повалили/Мы тяготеющий над царствами кумир/И нашей кровью искупили/Европы вольность, честь и мир?..» Заявление главы эстонского МИД, которое он сделал в выходной день пятого мая — лишь тому подтверждение. Урмас Паэт вынес вердикт о том, что Москва должна извиниться перед Таллином, список претензий уже составлен: демонстрации перед посольством, «попытка нападения на посла» и «ложь, распространяемая в российских СМИ».
Рано утром шестого мая я был у тех, от чьего имени эстонский чиновник требует извинений. У Вечного огня в Москве положил цветы на мраморные плиты — поверх аккуратно выложенных гвоздик, которые принесли сюда до меня. Постоял и посмотрел на невысокое пламя, потом подошел к стендам, установленным за памятником Георгию Жукову: на них были репродукции детских рисунков и стихи школьников. Бесхитростные сюжеты — танкисты на привале, бойцы, взрывающие мост, вагон-теплушка с надписью «Мы из Берлина!» и солдатами-победителями. Стихи тоже были простые.
Второклассник Тимур Магжанов благодарил: «За то, что себя не жалея, спасали Отчизну свою. Навстречу врагу, не робея, шли гордо и смело в строю!». Григорий Невский, которому исполнилось десять лет, знает: «Какие большие потери народ наш сумел пережить, но казни, пытки, расстрелы его не сумели сломить».
Попробуйте заставить детей, внуков — а теперь уже и правнуков победителей — просить прощения у тех, кто осквернил память павших солдат Великой Отечественной. Просто попробуйте сказать об этом школьнику с фамилией Невский.
…Было еще девять часов утра. Александровский сад «прихорашивался», чистили и выравнивали идеально ухоженные газоны; на ограду рабочие подвешивали кашпо с цветами; за самой оградой из «Макдональдса» вышла веселая группа туристов; приезжие школьники молча выстроились перед Вечным огнем, чтобы посмотреть смену караула; веранду ресторана японской еды в пятидесяти метрах от могилы Неизвестного солдата украшало поздравление с днем Победы; установленные снаружи динамики соседнего торгового заведения услаждали слух бесцветной песней какого-то девичьего «проекта»; у Манежа выстроилась очередь за акциями ВТБ, и пожилая активистка записывала в тетрадь всех желающих получать будущие дивиденды…
Чуть позже сюда приедут молодожены. Как мне сказал прапорщик милиции, стоявший на входе в Александровский сад, иногда в день прибывает до тридцати-сорока свадебных кортежей, точных подсчетов он, конечно, не ведет. Молодые выпьют шампанского, сфотографируются у Вечного огня и поедут дальше.
Это праздник горькой памяти — и радости победы. Французский писатель Эмиль Анрио точно сказал то, что мы всегда знали: «Мертвые живы, пока есть живые, чтобы о них вспоминать». Поэтому наш огонь называется Вечным.
