 |
| Православие.Ru | Ирина Медведева, Татьяна Шишова | 27.04.2007 |
И вот, наконец, мы почувствовали, что настал черед поговорить о реальном насилии. Не нуждается ли и оно в адвокатах? Так ли аксиоматична формула, которую удалось достаточно прочно запечатлеть в массовом сознании: «насилие = зло»? И всегда ли насилие противоречит христианской этике, христианскому поведению?
Наверное, плясать надо от печки, то есть, начать с определения. Обычно мы для этих целей раскрываем словарь Даля. Но в данном случае, пожалуй, хватит и Ожегова. Он дает три основных смысла: «1) применение физической силы к кому-нибудь; 2) принудительное воздействие на кого-нибудь или что-нибудь; 3) притеснение, беззаконие».
Однако в последнее время как-то так получилось, что третье толкование фактически заслонило собой первое и второе. В результате слово «насилие» имеет теперь сугубо отрицательную окраску. Обвинение в насилии сейчас настолько одиозно, что мало-мальски культурный человек готов разбиться в лепешку, доказывая свою непричастность к этому страшному злу.
Любовь и кротость, увенчанные «Голубыми орхидеями»
Если же человек еще и православный, то вопрос вообще не стоит. Какое может быть насилие? Только любовь и кротость. Из журнала в журнал кочуют истории про жен, которые своим смирением укрощали свирепый нрав мужей-язычников, про слезы матери, растопившие ледяное сердце сына. А призывы не искать внешних врагов? Разве они утратили свою актуальность? Конечно, в перестроечную эпоху либерального романтизма любое упоминание о внешних врагах квалифицировалось как шизофренический бред. Сейчас тогдашние враги уже сами охотно раскрывают карты, публично делясь воспоминаниями о том, как они разваливали нашу страну, и обсуждая, что еще осталось развалить для ее полной «нейтрализации», поэтому только очень наглые, продажные или недалекие политики и журналисты по-прежнему твердят, что врагов у России нет. Зато либерально-романтическую эстафету неожиданно подхватили в некоторых церковных кругах. «Какие у христианина могут быть враги, кроме внутренних, то есть собственных грехов? С ними и надо бороться, им и надо давать отпор, — толкуют там. — А „теории заговоров“ — вредный, опасный бред, уводящий человека от духовной брани».Между тем мир вокруг нас становится все агрессивнее. Зверства, которые сегодня сделались неотъемлемой частью множества фильмов, книг и мультфильмов (!), еще недавно не приходили в голову даже отпетым садистам. Ни один маньяк-убийца не измывался над своими жертвами с такой изощренностью, как персонажи компьютерных игр, заполонивших детский досуг. Но не только виртуальное пространство перенасыщено агрессией. Как-то незаметно многие фашистские злодеяния, за которые фашизм, собственно, и был осужден мировой общественностью, вернулись и особого осуждения уже не вызывают.
Что-то воспринимается как новая реальность. Например, бомбежки школ, роддомов, больниц, массовое убийство мирного населения в ходе операций, издевательски называемых «миротворческими». Или, скажем, современные формы террора, когда истребляют не настоящих противников (вражеских военачальников, неугодных политиков или хотя бы конкурентов по бизнесу), а ни в чем не повинных людей. Причем в последние десятилетия террор становится все более массовым и зверским, поскольку его жертвами все чаще бывают дети. Террористы целенаправленно захватывают школы, детские сады, роддома, транспорт с детьми. И если в нашей стране народ, как мы видим, не готов мириться со зверствами типа бесланских, то современный Запад спокойно взирал и взирает на геноцид сербов в Косово или истребление русских в Чечне.
Каких-то явлений люди даже не замечают. Скажем, работорговли, пока она не коснется их близких. Скольких девушек, пообещав им заграничную работу нянь или официанток, заманили в публичные дома! Скольких мужчин похитили и переправили в качестве рабов на Кавказ! Скольких детдомовских детей под видом усыновления продали педофилам и — ставшее привычным людоедское выражение — «на органы»! Про сталинские лагеря можно было сказать, что люди не знали (хотя кто не знал и что не знали?). Но тут-то информация открыта, ее более чем достаточно и даже иногда с избыточными подробностями. Однако не сотрясает землю вселенский вопль протеста против такого чудовищного насилия.
Или возьмем опыты над людьми. Мы приходим в ужас, когда слышим про подобное в Третьем Рейхе. А с тем, что сплошь и рядом творится сейчас, спокойно миримся и даже… не мыслим себе без этого жизни. Современные прививки — это ж в чистом виде опыты! Отсроченные последствия генномодифицированных вакцин пока не изучены. Так же, как неизвестно, что случится в будущем с младенцами, которых в роддоме в первые 12 часов жизни, когда совсем еще не сформирован иммунитет, прививают от гепатита В.
Люди старшего поколения должны хорошо помнить фильм «Нюренбергский процесс». Самый страшный, самый пронзительный момент в этом фильме — показания мужчины, которого, будто домашнее животное, подвергли стерилизации. Тогда это воспринималось как немыслимое унижение, запредельное насилие. Сейчас, когда фашистская идеология сокращения рождаемости набрала обороты, в наших роддомах женщин тоже нередко стерилизуют без их согласия: во время вторых или третьих родов, если это происходит не самостоятельно, а с помощью кесарева сечения, «заодно», пока роженица находится под наркозом, ей перевязывают трубы. Об этом уже много пишут, приводя конкретные случаи, рассказывают на лекциях по подготовке к родам. Но как-то не слышно не только о подготовке нового Нюренбергского процесса, но и о заявлении хоть одной потерпевшей, поданном в районный суд. Ну, стерилизовали…. И что с того? Зачем раздувать из мухи слона?
В общем, многие виды насилия постепенно перестали восприниматься людьми как криминал.
Некоторые, правда, пока еще воспринимаются, но это такие чудовищные кошмары, которые совсем недавно были в современном мире вообще невообразимы. О людоедах мы читали в сказках, но представить себе, что в Москве и других местах есть сатанинские секты, где практикуется каннибализм, не могли даже бывалые оперативники. А скажи кому-нибудь 15 лет назад, что крошечных детей будут насиловать, изощренно мучить и убивать перед объективом видеокамеры, тебя сочли бы сексуальным маньяком, подлежащим немедленной госпитализации. Сейчас такие документальные кадры могут увидеть все желающие, сидя у экрана домашнего компьютера. В ТОМ ЧИСЛЕ И ДЕТИ.
Причем, несмотря на усилия правоохранительных органов, «Голубые орхидеи» (название одной такой организации педофилов-кинолюбов) расцветают пышным цветом и действуют, несмотря на внешнюю разобщенность, весьма слаженно. Да, в такой безмятежной реальности осталось только запретить родителям наказывать детей, государству — «притеснять» преступников, а всяким «патриотическим отморозкам» — искать внешних врагов, плод их, «отморозков», больного воображения.
Кто спорит? Конечно, хорошо было бы и с хулиганами, и с преступниками, и с внешними врагами, которых якобы нет, решать все вопросы в духе кротости. Но, увы, так получается не всегда, о чем еще две тысячи лет назад предупреждал нас апостол Иуда. «И к одним будьте милостивы, с рассмотрением (читай: тоже в пределах разумного. — Авт.), — поучал он, — а других страхом спасайте, исторгая из огня» (Иуд. 1: 22−23).
И Господь наш Иисус Христос, как мы помним, не только увещевал, но и бичом изгонял, и геенной грозил. А какие страшные кары нераскаянным грешникам пророчил в «Откровении» апостол любви! Все цитировать не будем, ограничимся одним фрагментом. «Пятый ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан ей был ключ от кладезя бездны. Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя. И из дыма вышла саранча на землю, и дана ей была власть, какую имеют земные скорпионы. И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих. И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них» (Откр. 9: 2−6).
Не одной молитвой
За свою теперь уже довольно длинную жизнь мы не раз наблюдали парадоксальную, на первый взгляд, картину. Человек ведет себя нагло, вызывающе, злобно. И пока ты пытаешься унять его «в духе кротости», он не то, что не унимается, а все больше сатанеет. Но когда, наконец, ты даешь ему резкий отпор (в том числе и физический), он мигом успокаивается. И что самое интересное — в чем, собственно, и заключается парадокс, — БЫВАЕТ СЧАСТЛИВ. Это последнее обстоятельство нас долго ставило в тупик. Казалось бы, чем так осчастливлен тот, кто так настойчиво, так яростно чего-то требовал или чему-то сопротивлялся? Причем, результат не просто нулевой, а резко отрицательный. И своего не добился, и, вульгарно выражаясь, «получил по мозгам».Пожалуй, впервые мы столкнулись с этим феноменом около 15 лет назад, работая с одним очень агрессивным, своевольным ребенком. Он проявлял устойчивый негативизм, в общих играх не участвовал, делал только то, что хотел, и при этом постоянно был недоволен, никогда — во всяком случае, на занятиях — не улыбался. Такая мрачность редко встречается у детей дошкольного возраста. Его лицо постоянно искажалось злобными гримасами. Он мог ни с того ни с сего замахиваться кулаком и на детей, и на взрослых, отнимал игрушки, грубил. Однажды этот шестилетний злыдень особенно разбушевался, никакого удержу на него не было, и мы, чтобы не срывать занятия, выставили его, упиравшегося и выкрикивающего угрозы, в коридор. Он тут же ворвался снова. Пришлось выставить вторично и запереть дверь изнутри. Некоторое время занятия было вести еще труднее, поскольку разъяренный Степан буйствовал за дверью, стучал в нее кулаками и орал, как резаный. Когда, наконец, наступила тишина, мы решили, что Степа с мамой ушли и больше не появятся. Однако в перерыве нас ожидал сюрприз. Степа не только не ушел, но попросил прощения. И получив его, услышав от нас, что он хороший мальчик, вдруг преобразился. Лицо его просияло, стало необыкновенно милым, он порывисто обнял одну из нас и шепнул на ухо: «Можно я всегда буду с вами играть?» После этого эксцесса с катарсическим финалом Степа сделался кротким, как ангел. Было даже не очень понятно, зачем ему продолжать заниматься. Разве что для удовольствия. Между прочим, самым большим удовольствием для него стало делиться с детьми игрушками.
С той поры мы не раз наблюдали случаи вразумления через насилие или через его угрозу. В скольких семьях, где подростки становились неуправляемыми, положительный перелом наступал лишь тогда, когда родители, исчерпав все средства и отважившись пойти наперекор принципам современного воспитания, переходили к «силовым методам»: сажали под замок, отправляли в глухомань, чтобы изолировать от дурной компании, и даже — о, ужас! — пороли ремнем.
Дочь наших знакомых, которая в свои 15 лет была уже наркоманкой и проституткой со стажем, удалось спасти только благодаря тому, что ее силой, чуть ли не связанную, увезли в далекий монастырь. До этого что только ни делали — все было без толку. А тут, пожив в монастыре два с половиной года, она вернулась нормальным человеком. Внешне — и то изменилась до неузнаваемости. Сейчас получает профессию, вышла замуж, родила ребенка.
Другие же знакомые, когда их дочь-старшеклассница начала отбиваться от рук: сперва прогуливала школу, потом могла не прийти ночевать, — категорически отвергали идею насилия, говоря, что у них слишком мягкий характер, да и Света — большая девочка, поздно наказывать. В результате она уже год как числится в розыске и неизвестно, жива ли вообще.
Мальчикам-подросткам сильная рука нужна еще больше. Да что подростки! Сколько женщин подтвердят вам, что на их мужей, одуревших от пива, телевизора и желтой прессы, ласковые уговоры действовали прямо противоположным образом: они только еще больше наглели и распоясывались. И так продолжалось до тех пор, пока этому НАСИЛЬНО не был положен конец. В каких-то случаях дело обходилось «малой кровью»: муж урезонивался после того, как на некоторое время был выставлен из дома или побит братом жены. Или самой женой. Последний вариант приводится в полюбившейся православным читателям книге «Отец Арсений» (М.: изд-во ПСТБИ, 2002, с. 392−394, гл. «Доброе слово»).
В главе «Доброе слово» медсестра Люба рассказывает о своей мачехе Наташе, к которой у нее сперва было крайне неприязненное отношение. Обращалась она с мачехой просто безобразно, но той терпением и кротостью удалось, в конце концов, завоевать сердце несчастной, озлобленной сироты. Зато с мужем, позволившим себе безобразную выходку, Наташа обошлась иначе. Вот что вспоминает об этом Люба: «… один-два раза в год <отец>… приходил пьяный; тогда добрый и хороший папа превращался в отвратительного человека, хама и, да простит мне Бог, в свиноподобное существо… Мама очень пугалась, когда он приходил пьяный, забивалась в угол дивана и расширенными от страха глазами, с ужасом смотрела на него; а он расхаживал по комнате, мерзко ругался, бил дорогие вещи, остервенело кричал и сильно бил маму, особенно по щекам. Иногда мама бросалась перед ним на колени, умоляла его утихомириться, но ответом были ругань и пощечины, я бросалась защищать маму, но и мне доставалось…
Когда пришла мачеха, я с нетерпением ждала прихода отца в пьяном виде, думая: покажет этой слюнтяйке и доброй размазне свою любовь и побьет ее. Так хотелось ей досадить! Примерно за месяц до моего примирения с тетей Наташей папа пришел с двумя приятелями сильно пьяный. Обычно, когда отец приходил пьяный, первым возвещал об этом дверной звонок. Звон был беспрерывным, казалось, тревожным и злым.
Мама Наташа была на кухне, а звонок злобно и неотрывно звенел… Слышу, мачеха говорит в передней:
— Петр, зачем так звонишь — разбудишь Зою <сестру Любы>.
Послышалась непристойная брань; отталкивая мачеху, отец тащил в комнату двух приятелей, не переставая ругаться. Сдернул скатерть со стола, достал из карманов бутылки и закричал:
— Быстро закуску! — ругань в адрес мачехи залила комнату.
Я сидела за своим столиком и смотрела на мачеху — что теперь будет? Когда отец начнет ее бить?
Несколько мгновений мама Наташа растерянно смотрела на отца и его пьяных приятелей; резко повернулась, открыла входную дверь и, схватив одного из пришедших за воротник, поволокла на площадку. Что там было — не знаю. Вернулась за вторым и с силой, которую трудно предположить в ней, потащила, вытолкнула за дверь, с лестницы слышалась ругань.
Я смотрела на маму Наташу, тогда еще мачеху, и видела: всегда доброе и приветливое лицо стало возмущенным и гневным, окаменевшим, решительным — это не была затравленная моя мама.
Остервеневший отец бросился к мачехе и ударил по лицу… Мама Наташа не испугалась ударов, не отскочила, не произнесла ни одного слова, схватила подвернувшуюся настольную лампу и стала бить ею отца.
— Ты что, ты что? — закричал он, стараясь вырвать лампу, но видя, что это невозможно, стал закрывать голову руками, сразу стих, присмирел, а мама Наташа, бросив лампу, схватила линейку и продолжала наносить удары, при этом лицо ее выражало брезгливость и отвращение, словно она выполняла противную, но необходимую работу.
Отец сразу протрезвел и только повторял:
— Успокойся, Наташа, успокойся, — а она молча продолжала ударять линейкой по рукам, плечам, голове. Бросив линейку, сказала:
— Все убрать! Если еще раз повторится, явишься пьяный, будешь сквернословить при детях и драться — выгоню. Понял? Повтори!
Отец послушно убрал все, пытался просить прощения, но мама Наташа две недели не говорила с ним. Нас, детей, увела в другую комнату, обняла обеих и долго молилась вслух.
И вот здесь-то я и поняла, что мама Наташа — человек с сильным характером, и ее доброта, приветливость, помощь людям, забота о нас, чужих ей детях, строятся на основе глубокой ее веры в Бога. Конечно, я полностью осмыслила это, став достаточно взрослой.
Прожила она с отцом одиннадцать лет, пока папа не умер. Никогда больше отец не приходил пьяным, он, видимо, понял, что мама Наташа не безответная наша мама, и с ней его отвратительные поступки недопустимы» («Отец Арсений», М., Изд-во Православного Свято-Тихоновского Богословского института, 2002, стр.392−394).
Остается лишь добавить, что отец Арсений, услышав эту историю, очень высоко ее оценил, попросил рассказать ее вечером собравшимся гостям, а также записать, включив в раздел книги «Путь к вере». Что и было сделано.
В других случаях предел бывает положен гораздо более жестким силовым воздействием: серьезной болезнью или увечьем, тюрьмой, неожиданной смертью. Ведь когда у человека что-то отнимают — здоровье, свободу, жизнь — это тоже насилие. И близкие, пустившие все на самотек, занявшие позицию невмешательства под видом кротости, делаются соучастниками телесной и душевной гибели такого человека.
«Так мы же не бездействуем! Мы молимся! — заспорят убежденные противники насилия. — Молимся и стараемся всячески выразить своему сыну, дочери, мужу и прочим свою любовь».
И откуда такая уверенность в силе собственной молитвы? Конечно, она должна предварять, сопровождать и венчать любое дело. Но даже святые, молитвенники не чета нам, далеко не всегда ограничивались только этим видом противостояния злу. Хрестоматийный пример — Сергий Радонежский, пославший монахов Ослябю и Пересвета на поле брани, где они дрались не на жизнь, а на смерть, но впоследствии были канонизированы.
А былинный Илья Муромец, который, как многие теперь с удивлением узнали, был вполне реальным воином, противостоящим врагу всей своей богатырской силой?! Его святые мощи, словно в назидание нынешним противникам насилия, покоятся в Ближних пещерах Киево-Печерской лавры.
Разве одной только молитвой защищал свое Отечество от турок наш новый святой — адмирал Федор Ушаков?
Да и святая Моника, мать блаженного Августина, которую часто приводят в пример нынешним матерям как образец исключительно молитвенного влияния на ближних, в действительности старалась повлиять на беспутного сына самыми разными методами, вплоть до выгона из дому (то есть, прибегла к суровому насилию). И лишь увидев некий знаменательный сон, разрешила Августину вернуться домой, о чем он прямо пишет в своей «Исповеди»: «Не Ты ли, Господи, послал ей это успокоительное сновидение, после которого она снова позволила мне жить в ее доме и вкушать пищу за ее столом, чего она не допускала с тех пор, как я увлекся столь противными ей убеждениями!» Но и после этого мать продолжала убеждать Августина и просила одного епископа поговорить с ее сыном, чтобы отвратить его от пагубного пути, но, по-видимому, все было напрасно. И вот тогда-то, когда практически все средства воздействия были исчерпаны, епископ, утешая Монику, сказал: «Успокойся и продолжай молиться; невозможно, чтобы погибло чадо стольких слез». Но и потом Моника не только молилась. Она приехала вслед за сыном в Милан, и, узнав, что Августин находится под влиянием проповедей знаменитого миланского епископа Амвросия, познакомилась с ним и обращалась к нему за советом, как ей быть с сыном. А епископ, со своей стороны, тоже старался повлиять на Августина, часто говоря ему о счастье иметь такую мать. Так что это было не совсем то (или совсем не то!) кроткое невмешательство, которое предлагают нам в качестве эталона отношения к «трудным» подросткам некоторые православные богословы и публицисты.
Вообще, противопоставление энергичного отпора злу (огульно называемое теперь насилием) и молитвы очень лукаво. То, что должно существовать в неразрывном единстве, настойчиво объявляется антагонизмом. На руку это только нашим врагам и предателям. А мы скорее должны руководствоваться формулой Фомы Аквинского: «Молиться надо так, как будто все зависит только от Бога, а делать надо так, как будто все зависит только от тебя».
И нас лично очень радует то, что российское руководство стало, наконец, открыто признавать наличие у России врагов и давать им отпор. Хотя, на наш взгляд, пока что недостаточно решительно.
Принуждение к добру
Теперь о другом лукавом противопоставлении: дескать, вы с собой разберитесь, а близких оставьте в покое. У них свой выбор. Даже Господь не насилует свободную волю человека. И многие люди, услышав последний аргумент, теряются, испуганно затихают и чувствуют себя плохими христианами. Еще бы! Даже Господь, Сам Господь такого не делает, а они, ничтожные, дерзают.Нам кажется, тут весь фокус в маленьком слове «даже». Если даже Он «не», то мы — тем более. Но давайте попробуем в эту схему подставить другой глагол. Например, «если даже Господь не является людям, то куда мы лезем?» Абсурд подобного вывода очевиден. Мало ли что еще Господь не делает по неизвестным нам (но известным Ему) мотивам. Разве есть такая заповедь — «позволь человеку делать то, что он хочет»?
При этом люди, высказывающие столь необоснованные умозаключения, прекрасно знают, что выбор предоставлен человеку только при его жизни, а за гробом душа лишается такой возможности. Однако это не значит, что Господь целиком предоставляет человека самому себе. Сам не неволит, но, заботясь о спасении заблудшего, посылает к нему людей, создает обстоятельства, которые могут способствовать его исправлению. И многие из этих «посланцев» не только вправе, но и обязаны НЕ предоставлять заблудшим свободы выбора.
Родители обязаны воспитывать ребенка, даже если он активно сопротивляется. Контролер обязан штрафовать безбилетника, а в случае неуплаты штрафа применить более строгие санкции. Милиционеры обязаны ловить хулиганов и бандитов, надевать на них наручники и насильно доставлять в отделение. Что бы мы сказали о тюремной охране, которая, якобы подражая Господу, предоставляет свободу выбора уголовникам, а те, как легко догадаться, выбираются на волю? Нетрудно представить себе реакцию общества и на солдат, которые бы не подавляли силой оружия свободную волю фашистов на нашей территории, а дали бы ей разгуляться.
Ну, а теперь, пожалуй, самое главное. Русский философ Иван Ильин, задолго до нас размышлявший о сопротивлении злу силой и даже назвавший так свою работу, писал: «Необходимо принудить к самопринуждению человека слабого в добре и неокрепшего во зле, ибо ему уже ничто другое не поможет».
Разберемся, что означает эта несколько тяжеловесная фраза. Что такое — «принудить к самопринуждению человека слабого в добре и неокрепшего во зле»?
А то, что если человек не законченный злодей, но и добрые поступки совершать не рвется, его к ним принуждают. Принуждают к добру!
Эта мысль кажется сейчас вызывающе крамольной. Какая дикость! Разве можно принуждать к добру? Но если нельзя, то давайте отменим воспитание детей, ибо оно во многом состоит именно из принуждения к добру. Конечно, в начале используется весь арсенал «гуманных» средств: объяснения, уговоры, положительные примеры и стимулы. Но если не помогает, приходится заставлять. Сколько детей не хочет учиться, не хочет готовить уроки! И ничего — заставляют, как миленьких. Те же, кто смотрит на безделье своих детей сквозь пальцы, не принуждает их к учебе, считаются плохими родителями.
А малыши? Как часто они не хотят делиться игрушкой или конфеткой. Но умная мать собственноручно передаст «частную собственность» жадничающего сынишки соседу по песочнице. А жадину директивно «назначит» щедрым, сказав: «Вот молодец, Васенька, поделился! И ВСЕГДА БУДЕШЬ ДЕЛИТЬСЯ!» (Последней фразой она в скрытой форме дает понять, что и впредь ему не отвертеться: хочешь не хочешь, придется добреть.) А другая мать, как бы ни артачился ее драчливый сын, подведет его, предварительно шлепнув, к плачущей девочке, которую тот стукнул, и НАСИЛЬНО проведет его ладошкой по ее голове, приговаривая: «Анечка! Коля больше не будет. Он извиняется. Он нечаянно тебя ударил, ему очень стыдно». Глядишь — забияке на третий раз и впрямь станет стыдно. А на пятый он уже, может, и не ударит. Ведь Коле в глубине души и самому не хочется быть агрессивным, просто он, страдающий повышенной возбудимостью, еще не научился «цивилизованными методами» привлекать к себе внимание детей. Но душа его знает, что «блаженны кроткие». Ибо всякая душа — христианка, как учит Тертуллиан.
Конечно, чем старшее человек, чем он осмысленней, тем естественнее его убеждать, а не принуждать. Но и взрослых порой принуждают к добру. Скажем, соседей, которые не реагируют на просьбы утихомириться, заставляют соблюдать правила общежития самыми разными способами: от стука в стену до вызова милиции. То есть принуждают к добрососедским отношениям. Солдат в армии принуждают и к дисциплине, и к смелости, и к выносливости. Автомобилистов достаточно жестко принуждают к добронравию на дорогах. Им, к примеру, хочется проехать побыстрее, но под угрозой штрафа, а то и отнятия прав они вынуждены пропустить пешеходов или машину «скорой помощи». А чиновников (по крайней мере, в тех государствах, где всерьез борются с коррупцией) разве не принуждают под угрозой тюрьмы к честности, то есть не брать взяток? Подобных примеров уйма. Задумайтесь на две минуты — и сами их легко приведете.
Спору нет, последний выбор между добром и злом, «благословением и проклятием» все равно остается за самим человеком. Но укорененных во зле, тянущихся ко злу всей душой, преданных ему «с потрохами» мы видим преимущественно на экранах телевизоров и на страницах «желтых» газет. В жизни их не так уж и много. А вот слабых в добре, которых Ильин призывает принуждать к самопринуждению, за прошедшие 100 лет, стало существенно больше.
(Окончание следует.)
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/70 427 205 226
