 |
| Благословение | Андрей Котов | 25.04.2007 |
Андрей Николаевич, каждого, кто хотя бы раз побывал на вашем концерте, или даже просто случайно где-то услышал запись, поражает, насколько песнопения 16−17 века понятны и близки по настроению нам сегодняшним. При том, что звучание голосов и инструментов несколько непривычно… так и хочется сказать «экзотично». Как так получается: незнакомая, почти чужая форма — и содержание, словно сам когда-то придумал, да выразить не сумел?Я не знаю, какими глазами смотрел на мир наш предок триста-четыреста лет назад. Свидетельства, особенно письменные, которые остались от тех времен, недостаточны, они не передают чего-то, что можно было бы назвать главным. Это просто отдельные картинки, или даже вовсе отражения. Что касается музыки и пения — это абсолютно живая история.
В каком смысле живая? Насколько могу судить, та традиция, которую представляет ваш ансамбль — почти мертва… Сейчас так никто не поет, даже самые натуральные представители народной культуры — деревенские старики, мало что могут вспомнить, и совсем редко — изобразить. А что касается «профессионалов"… Знаете, как раньше: если интеллигентный человек слышал по радио, что сейчас будут исполнять русские народные песни, он тут же выключал приёмник.
Вы правы и неправы в то же время. В советское время понятие «русская народная песня» было связано с таким объёмом пошлости, что слушать это было невозможно. Мы потеряли народную культуру, и для нас ее нет. Но сама по себе — народная культура живая.
Вот например, народные песни, духовные стихи, которые мы исполняем. Человек поет тогда, когда он с помощью слов, с помощью речи, логических построений не в состоянии передать своих мыслей и переживаний. То есть пение — это такая высшая форма переживаний. И каждый раз, когда мы беремся за то или иное произведение, то, прежде всего, стремимся понять, о чем и почему человек поет. Мы собираем этот образ песнопения из самых разнообразных, подчас весьма неожиданных источников.
Да, ведь «Сирин» — это не только концерты и записи. Вы ездите в экспедиции, занимаетесь различными исследованиями, расшифровками… А скажите, где ваше сердце? Что для «Сирина» главное?
Про нас часто говорят, что мы занимаемся исследовательской деятельностью и тому подобное. Но дело-то не в том.
Наша работа сродни реставрации. Огромное панорамное полотно, от которого осталось — где-то чей-то башмак, через полметра часть движущейся фигуры, еще чуть дальше кусочек жанровой сценки. И вот по этим кусочкам, буквально из осколков, мы пытаемся что-то собрать… Не ради ценности и уникальности каждого отдельно взятого осколка, а для воссоздания целого.
Была единая православная культура… и то, мы говорим об этом как о неком идеале, предположим, что в какой-то момент — вот она есть. Кто-то говорит, что это 15, кто-то, что 16 век. Я не могу сказать, когда. Но я знаю, что потом эта культура была расколота. Началось с раскола 17 века.
Можно и дальше подробно проследить этот процесс, но важно то, что вот мы сейчас, и уже давно, существуем в музыкальном двуязычии. Есть некая академическая музыка, которая на самом деле является музыкой созданной, как система. Причем она — из другого этноса, из другой культуры. И эта музыка способна освещать какие-то возвышенные переживания.
А на другом полюсе — народная культура, которая существует где-то там, в деревне, в андеграунде и освещает низкие чувства.
А что плохого в этом различии? Ведь эта двойственность вполне естественна.
Музыка формирует мир человека. Мы недооцениваем ее влияние. В Китае казнили композитора, если он писал неправильную музыку. Сейчас это трудно представить, но это так.
Психология русского человека, во многом определяется тем, что мы находимся в этом двуязычии, в этой двойственности. У нас получается, что все высокое, все хорошее находится где-то в другом месте, а все, что происходит здесь у нас в России, это грязно, низко.
Так вот, мы пытаемся собрать осколки нашей древней, единой народной культуры. Когда и интеллигенция и простые люди говорили об одном и том же, жили одним и тем же, и говорили на одном языке.
Традиция ведь не только в пыльных фолиантах хранится. Неисчерпаемый источник — наш язык. В строении языка, в его закономерностях, в его каких-то процессах запечатаны наиболее типичные для нашего народа особенности мышления, корневые понятия, основополагающие знания… Начиная от сотворения мира!
Вот мы пытаемся из этих осколков, которые находятся в самых разных местах, собрать некий образ, который будет убедителен.
И как вы определяете, что убедительно?
А убедительно то, что живет. Многое из того, что мы показываем — этого нет. Оно есть только в нас. А когда мы это поем, оно в нас начинает оживать и жить. И тогда мы понимаем, живое или нет. Это главный критерий. Если больной выздоровел, значит, доктор правильно лечил.
Так что сказать, где наш центр, я сейчас не могу. Возможно, лет десять назад я бы и сказал, а сейчас не могу.
По большому счету — Сирин это семья такая. Люди у нас меняются редко. У меня сейчас половина состава — люди, которые поют здесь 15 лет. У многих девочек по двое-трое детей, они уходят, возвращаются…
Сейчас есть немало ансамблей духовной музыки. Ансамбль «Сирин» отличается от других в первую очередь, и это не только мое мнение — исполнением духовных стихов. Что это за жанр, это специальная музыка, которую пели вне богослужения в дни Великого Поста?
Духовные стихи пели всегда. Есть масса духовных стихов, посвященных Рождеству, Крещению, Троице, Успению, и другим праздникам. Духовные стихи пели в любое время года, придя с воскресной службы домой. А в Пост духовные стихи на некоторое время заменяли лирику, заменяли светские песни.
А это исключительно русская традиция?
Духовные стихи есть везде. Такие темы для размышления, как человек и Господь, жизнь и смерть: что будет с тобой после смерти и каков смысл твоего рождения, всегда были свойственны человеку. И духовные стихи — часть этих размышлений, определенных переживаний. Раньше об этом могли говорить легче и проще. За последние сто лет отношение к смерти изменилось очень сильно. Вспомните, какое количество людей умирало от эпидемий, и от болезней, от гангрены… еще сто лет назад, когда еще не было пенициллина. Отношение к жизни и смерти было другим.
На своих концертах вы исполняете и богослужебные песнопения тоже. Скажите, какие песнопения можно исполнять на концерте, и на каком концерте? Ведь неподготовленный зритель относится к этим песнопениям, как обычной музыке, а порой, как к развлечению: сидит, развалившись, как перед телевизором…
Это сложная тема. Ведь и мы — мы же все поем на клиросе — когда мы поем в храме, не всегда знаем, о чем думает человек, который стоит рядом, что он переживает: может, он развалился еще хуже, чем на концерте… или наоборот, стоит преисполненный гордыней — вот, я пришел в храм!
А что касается тех песнопений, которые мы исполняем — для нас это проповедь. Ведь амвон, в некотором смысле — тоже сцена.
Мы рассказываем о своих переживаниях, пытаемся передать свою картину мира, как мы видим его, как мы видим Господа, как мы видим отношения, как мы видим то, что строим вокруг.
Я стараюсь, чтобы это было честно. Чтоб здесь не было подмены, прежде всего в нас самих. Мы никогда не исполняем песнопение только ради какой-то красоты, часто ложной. Церковные песнопение, духовные стихи, они служат нам для того, чтобы донести какую-то мысль. Потом, я по опыту знаю, что одно и то же песнопение на концерте и на службе звучит по-разному.
На службе оно выполняет другую задачу. Оно является частью богослужения, связано с действиями священника, с местом в службе.
А для нас песнопения в концерте — это образы, с помощью которых мы произносим нашу проповедь.
Беседовал Сергей Канев
http://blagoslovenie.su/publisher/index.php?option=com_content&task=view&id=1358&Itemid=47
