 |
| Интерфакс-Религия | Иеромонах Никон (Белавенец) | 24.04.2007 |
— Недавно Вы выступили с инициативой переименовать станцию метро «Войковская», напомнив о приближающейся годовщине расстрела императора Николая II. Собираетесь ли Вы продвигать эту инициативу через соответствующие инстанции, и какие варианты названия станции готовы предложить?Я священник, а не политик. Будучи приглашенным в проект «Возвращение», который ставит целью вернуть городам и улицам России прежние, дореволюционные, названия, я посчитал необходимым озвучить уже неоднократно звучавшие инициативы. Я вижу свою задачу именно в пастырском окормлении людей и в расстановке каких-то нравственных акцентов. Потому что иначе священник, если он увлекается сиюминутными политическими делами, может сам превратиться в политика, и тогда он уже не может оказать духовной поддержки даже своим единомышленникам, которые в ней нуждаются. Он просто невольно погружается в эту политическую среду. Священнику, который участвует в общественной жизни, важно всегда оставаться священником.
Что касается вариантов переименования, то мы предлагали назвать станцию, например, «Петербургской», учитывая, что там пролегает трасса на Санкт-Петербург. Кроме того, рядом там находится древнее село Коптево, где есть храм. Рядом со станцией есть Коптевские улицы, так что, может быть, назвать ее «Коптевской». Я не имею ничего и против переименования станции в «Волковскую», в честь космонавта Волкова. Тут уже пусть выбирают специалисты в топонимике и градостроительстве. «Войковской» станция была названа по имени завода, а ведь самого завода уже давно нет. Я считал своим долгом указать именно на эту нравственную проблему раздвоения. Мы говорим о том, что нам необходимо вернуть национальную идею, но какая же может быть национальная идея, когда, с одной стороны, прославляется царская семья, а с другой — прославляется один из ее убийц!
— Есть ли в Москве и России в целом другие географические названия, которые увековечили имена палачей Николая II?
— Извините, у нас до сих пор существует на карте Свердловская область, названная в честь человека, который непосредственно курировал этот вопрос из центра! Есть множество улиц, названных в честь революционеров-убийц пусть не самого императора Николая II, но других. Это еще в Москве, в центре, произошло возвращение старых наименований, но в других городах, даже в Подмосковье, ничего подобного нет. Да и в столице, кстати, до сих пор существуют и Ленинский проспект, и площадь Ильича.
— Одна из задач движения «За веру и Отечество», духовником которого Вы являетесь, это консолидация русских людей, живущих в России и за границей. Насколько важным для этой консолидации будет, по Вашему мнению, воссоединение Московского патриархата с Русской зарубежной церковью?
— Нашему движению эта тема всегда была очень близка. Многие наши соратники являются также соратниками Российского имперского союза-ордена — старейшей организации, созданной в эмиграции. В ней оказываются чада как Московского патриархата, так и Русской зарубежной церкви. Я окормляю и московское отделение союза-ордена. Для нас проблемой и личной трагедией является, когда приезжают наши друзья из-за рубежа, невозможность причаститься из одной чаши. Мы прекрасно знакомы и поддерживаем контакты со многими представителями русского зарубежья — с замечательным русским священником из Австралии протоиереем Михаилом Протопоповым, неоднократно бывавшим в России, представителями Российского дворянского собрания в Австралии Дмитрием Николаевичем Вуичем, начальником Российского имперского союза-ордена Георгием Александровичем Федоровым, живущим в США, его заместителем Георгием Куманским и многими-многими другими. Более того, ведь 21 апреля исполняется 15 лет со дня кончины великого князя Владимира Кирилловича, который, наверное, первым открыто показал пример для всех нас в плане церковного единения. Будучи сам крещен в Русской зарубежной церкви, он приехал в Россию при первой возможности и, несмотря на отрицательную позицию тогдашнего руководства РПЦЗ, встретился со Святейшим Патриархом Алексием II, потому что по-иному он не мог. К сожалению, тогда этот шаг был резко негативно воспринят многими представителями духовенства и мирянами Зарубежной церкви. Сейчас же, 15 лет спустя, мы видим завершение этого процесса. Мне вспоминается и то, как 17 лет назад, будучи сотрудником газеты «Московский церковный вестник», я брал интервью у протоиерея Виктора Потапова, настоятеля Иоанно-Предтеченского собора в Вашингтоне. Отец Виктор говорил тогда о нежелательности открытия в России параллельных «зарубежных» приходов, отмечая, что это может вызвать раскол, масштабы которого даже трудно себе представить. И очень грустно, что в том же году, несколько месяцев спустя, было принято это ошибочное решение Архиерейского Собора об открытии параллельных приходов. И слава Богу, что сейчас мы видим с обеих сторон намерение преодолеть это тягостное разделение.
— Как бы Вы объяснили то, что процесс воссоединения нередко встречает острую критику как в нашей стране, так и в дальнем зарубежье?
— Есть люди, которые значительную часть своей общественной деятельности, что в России, что за рубежом, построили на жесткой критике нашей Церкви. Им, конечно, трудно перестроиться и понять всю сложность процессов, протекавших в нашей Церкви в советское время. Им удобнее мазать все черной краской и утверждать, что здесь не было настоящих священников, но были одни агенты КГБ. С другой стороны, за рубежом, да и у нас есть категория людей, которым очень важно найти какую-то замкнутую церковную нишу на земле, состоящую из «безгрешных» священников и мирян. Конечно, они никогда не признаются в таких побуждениях. Но для них сложно любить Церковь такой, какая она есть, со всеми проблемами. Церковь — это живой организм. Даже в человеческом организме бывают болезни и воспалительные процессы. Живой организм их преодолевает. И только безумец будет резать по живому. Это только в анатомическом театре так происходит, когда мертвое тело превращают в демонстративный материал для студентов. Там неважно, что и как отрезать — лишь бы было наглядно. Я застал многих священников, которые проходили лагеря, и мне просто больно, когда всех их записывают в агенты советской власти, которые только и думали, как бы ей угодить.
5 июня 1980 года архиепископ Волоколамский Питирим меня, 16-летнего подростка, позвал к себе в алтарь. Я ему честно сказал, что у меня мама тогда была настроена очень сдержанно по отношению к Церкви. С точки зрения советского законодательства он совершил уголовное преступление — вовлек несовершеннолетнего в деятельность религиозной организации. Но таких примеров была масса, не только со мной. Я помню, как в том же 1980 году, чуть раньше, на Пасху, я подошел к нынешнему настоятелю Богоявленского кафедрального собора протопресвитеру Матфею Стаднюку и попросил билет на праздничную службу. Он меня видел первый раз в жизни и понимал, что я несовершеннолетний. Но он не задавал мне вопрос, а просто дал билет. Может быть, кто-то скажет: «Подумаешь!» Но та пасхальная служба, которую совершал патриарх Пимен, осталась навсегда в моем сердце. А если бы владыка Питирим не позвал меня тогда в алтарь, я, может, не стал бы священником. А так, слава Богу, 23 апреля исполняется уже 15 лет моей священнической хиротонии.
Попытка создания какой-то замкнутой, чистой общины неконструктивна. Конечно, приятно считать себя спасающимся, а всех остальных — пребывающими во грехе. Но ни к чему хорошему это не приводит. Надо любить свою Церковь. Это не значит, что надо скрывать какие-то имеющиеся в церковной жизни недостатки. Но важно, чтобы даже понимание этих недостатков не приводило к углублению каких-либо негативных процессов, вело бы к преодолению их, а не просто выпячиванию своей позиции. В связи с этим мне кажется характерным примером история с так называемым «Обращением епископа Диомида». Со многим в этом тексте я согласен, но форма его обнародования, тон, в котором он написан, даже его структура, когда серьезные мысли переплетаются с мифологизированными вещами, меня очень расстроили. Надо быть крайне осторожным, когда речь идет о Церкви. Ведь епископ, как и врач, должен руководствоваться главным принципом — «не навреди», чтобы избежать разделений, столкновений. Я по молодости тоже был более резким и совершал ошибки, делал порой резкие суждения. Но Господь всегда меня поправлял. Неоднократно так бывало, что о каком-то священнике или епископе я думал без большой симпатии, но Господь меня сводил именно с ним, и неожиданно для себя я получал очень хорошие впечатления. Нам очень важно все-таки видеть как в наших ближних, так и в наших дальних положительные стороны. Кто-то ведь видит замечательный храм, а кто-то — отвалившуюся штукатурку на его стенах. Я считаю, что храм видеть важнее, а штукатурку всегда можно подправить.
— Однако шествие, получившее название «Русского марша», по мнению, в частности, правозащитников, не столько консолидировало русских, сколько возвело высокую стену между ними и «инородцами"…
— Я полагаю, что инициаторы подобных мероприятий должны быть всегда предельно аккуратны в их организации. Потому что если в результате этого происходит негатив, появляются какие-то экстремистские лозунги и выходки, неважно с какой стороны, значит, к этому надо относиться более взвешенно. Но меня не покидает и ощущение, что на «Русском марше» не обошлось без провокаторов, которым очень важно было скомпрометировать саму тему русского народа, русских как государствообразующего этноса, показать его в карикатурном виде тупых неонацистов.
— Насколько, по Вашему мнению, опасным для представителей других национальностей может быть подъем национального самосознания русского народа?
— Ну, подъем национального самосознания никогда не будет привносить раскол в общество, потому что это вещь положительная. Например, посадили зерно, из него вырастает молодое деревце. Опытный садовник придает ему форму, развивает. А можно попытаться залить это дерево асфальтом. Оно все равно прорвется сквозь асфальт, но его ветки будут корявыми, кривыми и уродливыми. Вот сейчас, к сожалению, я наблюдаю, как не всегда адекватно и СМИ, и интеллигенция подходят к этим проблемам. Получается, что, с одной стороны провоцируется истерика, иногда принимающая экстремистские формы, а с другой — возникает странная ситуация, когда наши властители дум могут обсуждать проблемы любого народа, кроме как русского. И это, мне кажется, две крайности, которые мешают спокойному обсуждению. Когда национальные проблемы есть, их надо обсуждать. Делать вид, что их нет, мне кажется, это неконструктивный подход. Потому что Господь нам дал язык, чтобы мы говорили о наболевшем, о том, что тебя тревожит, спокойно, без истерики и оскорбления чувств других. Вот главная задача. Здесь надо, чтобы и наши государственные институты поняли важность этой проблемы, а не отдавали ее в подворотню, пребывая при этом в благодушном убеждении, что ее не существует.
— Изменилось ли в последние годы ощущение русскими себя как нации?
— Я думаю, что политика либеральной промывки мозгов все-таки потерпела крах. Если раньше человека, произносящего слово «русский», тут же записывали в фашисты, теперь, слава Богу, такие вещи обсуждаются на самом высоком уровне. Я убежден, что залог гармоничного существования многонациональной России — это благополучие русского народа. Потому что государствообразующий этнос — это всегда центральный столб, на котором держится здание. Остальные элементы конструкции самоценны также, каждый сам по себе, но если подрубить центральный столб, вся конструкция будет покорежена. Все-таки в Российской империи, когда русский народ еще не был подвергнут такому геноциду, как в советское время, все остальные народы пребывали в относительной гармонии. Русский народ выполнял, если хотите, роль третейского судьи.
— Может ли эта модель сегодня возродиться?
— Думаю, что может. Мы должны избавиться от комплекса, будто мы возрождаем имперское прошлое. Слов «империя» и «великодержавность» не стоит бояться. Человек не может реально уважать другие нации, если не уважает свою. Однажды на каком-то собрании я встретился с депутатом израильского кнессета, убежденным еврейским националистом. У нас прошла очень интересная беседа, потому что и у него, и у меня была позиция. Ведь в диалоге можно пытаться заглушить своего собеседника, а можно попытаться прислушаться к его словам. И вот это умение слушать человека, с которым ты можешь быть на 90% не согласен, оно гораздо полезнее, чем первый вариант. Потому что эти 10% информации могут оказаться весьма полезными для твоего развития — но для этого тебе надо попытаться услышать и 90% того, что тебе не близко.
— Не так давно в России обсуждался вопрос о возможности введения цензуры. Нужна ли она, по-Вашему, в нашей стране, и если да, то в какой форме?
— У нас часто идут споры в отношении слов. И за спорами о том, какое слово страшно, а какое — не очень, выхолащивается само содержание. Мне кажется, что необходимо что-то вроде Наблюдательного совета по этике в средствах массовой информации, в который вошли бы и писатели, и ученые, и общественные деятели. На мой взгляд, нормально, чтобы там были и священники. Неприятно зачастую бывает просто смотреть наше телевидение, брать в руки газету. Подходишь к киоску купить какую-то газету и испытываешь неловкость от того, что рядом с серьезным изданием лежат цветные таблоиды с откровенной похабщиной на первой полосе. Может быть, я излишний консерватор.
— А что именно Вы подвергли бы цензуре?
— Мне кажется, на первых полосах открыто продаваемых газет не должно быть скабрезных заголовков. А это наблюдается сплошь и рядом — огромные аршинные заголовки о том, какая звезда с кем переспала. Не должно быть также на государственных телеканалах вещей, пропагандирующих разврат и отрицающих семейные ценности. Например, люди, открыто пропагандирующие свою извращенную сексуальность, не должны, по-моему, выступать с концертами по государственным каналам. Государство должно воспитывать людей на базовых ценностях, а они у нас все-таки христианские.
— В этом Наблюдательном совете по этике должны быть и представители иных традиционных религий?
— Безусловно. Почему же я не могу с представителем ислама или иудаизма вместе осудить, допустим, выходку содомитов! Ведь мы одинаково этого не приемлем. Есть много и других вопросов, где солидарный голос религиозных деятелей был бы важен. Эта ядовитая мысль о том, что мораль относительна, разрушает наше общество и наш народ прежде всего.
