 |
| Столетие.Ru | Андрей Антипов | 21.04.2007 |
Вообще-то, дед мой в жизни был человеком достаточно прагматичным, наделенным изрядной толикой здорового цинизма по отношению к происходящему в стране, что позволяло ему жить весело и без излишней нервотрепки. Такое отношение к жизни появилось у него еще во время войны, когда он понял, что искать управу на дурака — себе дороже. И посему жил, как сам полагал нужным. Как-то раз он на спор раскурочил часы какого-то заезжего инструктора из штаба, расхваливавшего свой наградной пистолет и собственное умение из него стрелять. Дед с первого выстрела расколотил повешенные возле колодца роскошные часы штабиста, а потом, дабы исключить случайность, под дружный смех остальных летчиков разворотил и свои. Штабной затаил обиду и после написал то ли донос, то ли просто кляузу.
Но деду, похоже, на это было глубоко плевать — пленные немецкие летчики рассказывали, что, когда по радио приходило сообщение о том, что «Смирный» в воздухе, люфтваффе приходилось пинками загонять в самолеты.
Радиоперехват у немцев всегда работал на славу, а позывные Алексея Смирнова они прекрасно знали. Кстати говоря, именно против 153-го истребительного полка, в котором служил дед, перебросили особый отряд противовоздушной обороны Берлина, тех самых летчиков, которых потом почему-то стали называть «бриллиантовой эскадрильей Геринга», или «козырными картами». Они имели обыкновение раскрашивать свои машины бубновыми тузами.
Но до этого времени было еще далеко. Первые бои для наших летчиков были самым настоящим кошмаром. Вообще-то, слухи о полном численном превосходстве немцев в воздухе были впоследствии сильно преувеличены. Самолетов у наших было больше, вот только пользовались ими из рук вон плохо. Да и сами машины были не чета немецким. Устаревшие «Чайки» и «И-16» с «мессершмиттами» конкурировать могли с трудом. Попробуйте-ка на легком биплане с ласковым названием «Чайка» противостоять хищному и быстрому «мессеру». Вот и сбивали русских летчиков пачками, зачастую не давая даже подняться с аэродрома. К тому же немцы за годы воины с другими странами успели поднабраться опыта, а против них выступали в большинстве своем безусые юнцы, совсем недавно закончившие летные училища.
В таком же положении находился и юный лейтенант Смирнов, окончивший Одесское летное училище. Повезло ему лишь в том, что в войну он вступил крепким кадровым летчиком, довольно хорошо обученным, да еще в том, что не сбили в первом же бою. Немцы били наших влет, как уток, а крутить головой на все 360 градусов, чтобы вовремя заметить противника, русские летчики еще не научились.
Однако все приходит с опытом, особенно если есть голова, которая этот опыт хорошенько усвоит. Но учение было жестоким. Один раз лейтенант Смирнов погнался на своем «И-16», который наши прозвали «ишачком», за новейшим по тем временам немецким бомбардировщиком Хе-111. Наши прозвали «И-16» «ишаком» вполне ласково и добродушно, зато немцы его называли «крысой» весьма серьезно, имея в виду настойчивость и злую хитрость этой довольно скоростной машины. В общем, «хейнкеля» Алексей догнал и сбил, но вот его напарника не заметил. Как уже было сказано, головой крутить еще не умел. В результате получил очередь в район бензобака, откуда немедленно забил бензин, который вскоре и загорелся от перегрева мотора.
Лететь на горящем самолете над территорией, занятой немцами, — такого и врагу не пожелаешь. К тому же бензин попал и на летчика, так что теперь горел и он сам.
Выбор невелик. Или прыгать, можно сказать, прямиком в гестапо, либо… Либо живым костром тянуть к своим, моля всех святых о том, чтобы не лопнули глаза или не сгорели руки, держащие ручку управления. Тянул он сколько мог, но прыгать пришлось все же на ничейную землю. Ухнул прямо в огромное поле ржи и первым делом достал… нет, не пистолет, от него мысли в голову могут странные прийти. Достал нож. Клинок вернул уверенность, но тут совсем рядом послышался рев танковых моторов. Черт его знает, что тут делать. Однако вскоре услышал: «Вась, а летчик-то где-то здесь. Я ж своими глазами видел». Этого неизвестного приятеля Васи он готов был расцеловать. Еле доковылял до танкистов, которым на радостях подарил свой парашют. Алексея запихали под броню и сквозь бой вывезли к своим — прямо в госпиталь. Обгорел он здорово, памятки остались на всю жизнь. С тех пор зарекся очертя голову бросаться в схватку и начал усиленно разрабатывать мышцы шеи — чтобы головой вертеть было сподручнее.
Время шло — учеба продолжалась. Много всего произошло за короткий по меркам мирного времени отрезок с июня 1941 по ноябрь 1942 годов. Были тяжелые бои на Воронежском, Калининском, Северо-Западном фронтах. Было небо блокадного Ленинграда. Горел еще раз — теперь уже «схватив» под плотным зенитным огнем, как это ни удивительно, автоматную очередь. Но на этот раз не прыгал уже по собственной инициативе — на пару «Чаек» насела шестерка «мессеров», и драться пришлось насмерть. Однако это были уже не те желторотики начала войны — сбили два «мессершмитта» и ушли, что называется, на честном слове и на одном крыле. Но хоть и научились уже драться с немцами даже на «Чайках», время этих самолетов вышло. И полк отправили на перевооружение.
По ленд-лизу в Советский Союз приходила не только тушенка, прозванная «вторым фронтом», но и весьма неплохая военная техника. Причем состояла она не только из пресловутых «студебеккеров», но и из самолетов. Полк посадили на «Аэрокобры», и именно на этом самолете Смирнов и заработал свое прозвище «Смирный», от которого немцы тихо писали в штаны.
К этому времени относится и единственный за годы войны приезд старшего лейтенанта Смирнова домой. А знакомство Алексея с будущей женой — вообще разговор особый. Он в 30-х годах учился в аэроклубе и попутно работал сварщиком. Вот и топал себе спокойненько с пачкой электродов наперевес по Калинину, ныне Твери, как вдруг из-за угла навстречу ему выпорхнула девушка с вкусной фамилией Виноградова, да еще и с кульком конфет в руках. Дед, вообще-то, сладкое не особенно любил, но тут растаял. И никогда впоследствии об этом не жалел. Так что пусть говорят, что любви с первого взгляда не бывает, да и вообще любовь — вымысел. Я знаю, что это не так.
А домой, в деревню Пальцево, он заявился с шумом. Они с напарником под честное слово взяли в части «кукурузник» и на нем рванули в тыл. В довольно-таки глухой деревушке рядом с районным центром самолеты никогда не садились, так что на это событие сбежалась посмотреть вся деревня, ну и жена, само собой, тоже. Напарник, которому навещать было некого, полетел дальше, а Смирнов провел в деревне три самых счастливых своих военных дня. А потом опять «кукурузник», опять фронт. Но теперь это уже был настоящий ас.
Вообще-то, по чести говоря, «героев» в авиации не любят.
Летчик должен выполнять задание и прилетать обратно, а гибнуть имеет право только в случае крайней необходимости. Воздушный бой — это, скорее, математическая задача, к которой надо очень тщательно готовиться. Вовремя сделал маневр, точно выстрелил — и ты жив, чуть зазевался — и домой идет серая бумажка, в просторечии называемая похоронкой. Так что «герои» здесь не в чести. Когда ты рискуешь, не подумав о последствиях, то неминуемо подставляешь другого, посему от авантюристов один вред.
Первый урок Смирнов вынес еще в начале войны, когда его ведомый погнался за подбитым «фоккером». Причем сделал это так безоглядно, что вслед за немцем едва не врезался в землю. Отвернул просто чудом, над самой землей, даже запчасти от самолета полетели. И с тех пор Алексей зарекся рисковать понапрасну.
Опыт он брал, где только мог, иногда в ситуациях, от боя весьма далеких. Как-то на аэродроме решили поохотиться на зайцев. Косых развелось просто немерено, иногда они прямо под колеса взлетающих самолетов выскакивали. Технология такой охоты предельно проста. Двое на мотоцикле ночью выезжают на поле, и под светом фар выскочивший заяц на секунды столбенеет. Тут его и надо подстрелить. Один из сослуживцев Смирнова на охоту прихватил автомат. Наверное, потому, что пулемета не нашлось. А поскольку привык стрелять по самолетам, то в пальбе особо себя не сдерживал. Зайца-то он привез, но того самого как дуршлаг можно было использовать. Дед же человек был экономный и к расходуемым боеприпасам относился весьма бережливо. Посему взял ТТ и к нему ровно пять патронов — авось хватит. И пятерых зайцев приложил довольно быстро. Пора уже было возвращаться, но тут под колеса выскочил еще один косой. Летчик должен соображать быстро, а действовать еще быстрее, поэтому дед быстренько перехватил пистолет за ствол и врезал зайцу рукояткой промеж ушей. Шесть из пяти — рекорд, не побиваемый в принципе. Но зайцы зайцами, а на следующий день вылет.
И на обратном пути лоб в лоб столкнулся с «фоккером», с тем самым, из «бубновых». Горючего в баках кот наплакал, патронов и того меньше — в общем, полный абзац. Да и в кокпите «фокке-вульфа» сидит далеко не мальчик. Покрутились на виражах, постреляли — боеприпасы и кончились. Дело пахло керосином, но тут на память пришел давешний заяц. Как уж Смирнов извернулся, знать уже никому не дано, но все-таки пристроился аккурат над кабиной немецкого пилота. Долбить того по темечку не пришлось — немец почувствовал, что русский готов это сделать, и попытался вывернуться. Но «Смирный» вцепился в него мертвой хваткой и гнал в нужном ему направлении. Немец так и врезался прямиком в сопку, да и сам Алексей еле-еле отвернул, даже нижний капот оторвался. Из этого происшествия дед вынес один очень важный урок — никогда не отказывайся от тактического преимущества, даже если подсказал его тебе… заяц.
А мясорубка на фронте шла страшная. Но теперь русские уже давно не были мальчиками для битья и сами могли разорвать кого угодно. Волчата превратились в матерых волков, хотя и выглядели обычными двадцатилетними пацанами. Но через что они для этого прошли, знают только они сами. Как-то раз, в жуткий мороз, старшина-снабженец привез вместо водки лед. Его в пылу праведного гнева уже собирались бить всей эскадрильей, но тут вмешался капитан-инженер. И объяснил, что водка тоже замерзает при определенной температуре, так что старшина здесь ни при чем. Да что тут водка, если отказывает даже надежнейший наган — застывает смазка, и боек не может ударить по капсюлю. А они при этом летали, хотя даже физика не могла объяснить — как.
Тогда, в 43-м, Смирнову и дали первую звезду Героя. На его счету было уже больше двадцати сбитых самолетов, и останавливаться он не собирался. Дед воевал жестоко, об этом говорили все его однополчане. Как известно, в любви и на войне правил не существует, поэтому было не до церемоний. Заходи в хвост и бей, а если не сумеешь — сожрут тебя. Законы Дарвина в действии.
Но теперь жрать советских летчиков было довольно обременительно для арийских зубов.
Говорят, немцы крестились, когда выходили на бой с подразделениями бывшего 153-го истребительного, а теперь 28-го гвардейского Ленинградского полка. Смирнов был лучшим летчиком этой части, и ему доставались самые гиблые задания.
А это вовсе не так романтично, как можно подумать. Он забирался в глубокий тыл немцев, поочередно дрался сначала с двумя, а потом с четырьмя парами фашистских истребителей. Побеждал, вызывая все большее удивление как у противников, так и у своих. Помню, как он уже в 80-е годы пытался объяснить тогдашнему командиру его старого полка свою теорию захода на цель. Мы в это время ехали по довольно-таки пустынной трассе в Калининской области. Дед был за рулем, и в азарте попытался подкрепить теорию практикой. Впереди ехал замызганный «жигуленок», и дед на полном серьезе на скорости больше 120 км/ч заходил ему в «хвост». Я сидел сзади ни жив, ни мертв и радовался только тому, что у деда под рукой нет гашетки, а конструкция «Волги» не предусматривает пулеметов. Летчики же, увлекшись спором, ничего не замечали.
Война заканчивалась, войска шли вперед, и вместе с ними шел теперь уже майор Смирнов. Вторую Золотую Звезду ему вручили без излишней помпы, прямо на аэродроме во время обеда, стихийно превратившегося в банкет. Награждать было за что — на его счету было более 30 лично сбитых самолетов, а вместе со сбитыми в группе количество сваленных немецких машин перевалило за четвертый десяток. Последний свой самолет дед сбил под Кенигсбергом, отловив над Балтикой транспортник с удиравшими немецкими генералами.
Он не вписывался в общепринятый тогда стиль военных героев — слишком уж был независимый. Наверное, поэтому его и не сделали харизматическим Героем — вроде Сафонова, Маресьева, Покрышкина и Кожедуба. Он и из армии-то ушел сразу после того, как уже не смог летать — тяга к власти у него отсутствовала совершенно. И после этого спокойно работал киномехаником в школе — для него это было нормально. А что до бюстов на родине или портретов — что ж, тогда еще страна не забывала своих героев. А после войны он даже ни разу не летал на самолете — говорил, что сразу начинает машинально оглядывать небо в поисках противника.
Теперь на его родине, в Рамешках, стоит бронзовый бюст работы Томского. Под ним местная молодежь распивает водку опять-таки местного разлива, а кавалеры назначают своим барышням свидания «под героем». Жизнь здорово крутанулась, как в свое время крутил головой он, сидя в кокпите своего самолета и оглядывая небо в поисках врага.
