Любовь измеряется жертвой

На эти и другие темы по просьбе редакции согласился побеседовать выпускник факультета журналистики и философского факультета МГУ, старший преподаватель миссионерского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, заведующий информационно-издательским сектором Отдела по делам молодежи Русской Православной Церкви, председатель комиссии по духовно-нравственному просвещению и миссионерской работе Всероссийского Православного молодежного движения диакон Михаил ПЕРШИН.

Кого спасает Бог

— Слова «Церковь утверждает» справедливы только в случае Соборов, имеющих статус Вселенских. Однако ни один из них не утверждал, что все люди, не принадлежащие к Церкви, автоматически попадают в ад. Вот противоположную точку зрения — идею спасения абсолютно всех, включая дьявола — участники V Вселенского Собора действительно анафематствовали, хотя эта идея вдохновляла Оригена, Григория Нисского и некоторых других мыслителей христианского Востока. Но Бог не упраздняет свободу Своего творения, даже если она обращена против Него. Любовь нельзя навязать, и Бог не делает этого ни во времени, ни в вечности.

Другой крайностью была позиция блаженного Августина. Он считал, что в ад пойдут даже младенцы, умершие некрещеными, не говоря уже о язычниках. Но все же Таинства — не турникет, а Бог — не контролер, пропускающий в Царствие по билетам, которые Сам же и раздает…

Вне Бога нет спасения, но каковы границы Его участия в судьбах людей? Совпадают ли они с пространственно-временными границами Церкви? Или следы Его Промысла можно различить и в древних цивилизациях, и в жизни современных нехристиан? На православном Востоке на последний вопрос отвечали скорее положительно, на Западе — чаще отрицательно.

Так что, во-первых, надо различать догматическое учение Церкви и частные богословские теории, которые вовсе не обязательно совпадают с Ее учением, даже если их придерживались какие-либо святые. А во-вторых, согласно учению Церкви, нет предопределенности как в том, что все нецерковные люди обречены погибели, так и в том, что все люди смогут войти в Небесное Царствие.

— Но тогда получается, что Церковь либо лицемерит, либо не замечает явного логического противоречия: с одной стороны, спасение возможно только через Христа, а с другой, нигде не сказано, что все, кто не верит в Него или не признает Церковь, попадут в ад. Наверное, сказав «А», надо говорить «Б"…

— Одно другому здесь не противоречит. Христос говорит: «От всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут» (Лк. 12, 48). Поэтому, хотя грядущий Суд и будет совершаться по единому «кодексу», строже всего спросится с христиан, потому что им было дано и открыто все. Затем, уже по закону Ветхого Завета, будут судимы иудеи, которые не дошли до христианства, родились до Христа. Наконец, третья категория — это язычники, которые вообще ничего не знали о Боге Библии. У них не было прямого и явного Откровения, и судимы они будут по закону совести, которая и была для них мерилом плохого и хорошего.

Поэтому надежда есть у всех, в том числе и у тех язычников, к которым Господь не обращался ни напрямую, ни через миссионерскую проповедь. Творец хочет спасения всем, всех призывает к вечной радости. Однако человек может сам себя изуродовать и исказить. И проще всего искалечить себя, не зная о Боге, в язычестве (причем калекой можно стать и физически, как жрецы Кибелы, которые оскопляли себя). Но с тем же успехом это можно сделать и в христианстве, если не исполнять волю Божию.

Мы знаем, что тот, кто «соблюдет слово Христово, не увидит смерти вовек» (Ин. 8, 51). А вот что ожидает людей, которые прожили жизнь вне Христа, нам до конца не известно. Да, вне Церкви спасения нет, этот путь ведет к гибели, к вечной смерти, но каким путем прошла та или иная душа, знает только Господь. Кроме того, есть загадочные слова апостола Петра, о том, что Христос, сойдя после Креста в пределы смерти, проповедал «находящимся в темнице духам» (1 Пет. 3, 19). Речь здесь идет о тех, кто погиб в водах потопа во времена Ноя, то есть о непокорных, нераскаявшихся язычниках.

— Мне кажется, Вы только подтвердили противоречие: спасения вне Церкви, вне Христа — нет, и спасутся ли нецерковные люди, никто не знает.

— Понимаете, очень важно различать самого человека и его поступки. По мысли аввы Дорофея (VII век), «иное сказать: он разгневался, и иное сказать: он гневлив». Во втором случае мы осуждаем «самое расположение души его, произносим приговор о всей его жизни, говоря, что он таков-то, и осуждаем его, как такого — а это тяжкий грех"* Но если перед нами неверные, ложные поступки — об этом можно и нужно выносить суждение. Например, мы можем сказать: «эти действия отлучают человека от Бога». А вот о том, какая именно участь его ожидает, до конца знать невозможно, потому что он в любой момент может изменить отношение к своим поступкам, раскаяться в них, исправить. Наконец, мы сами можем коренным образом ошибаться в интерпретации их смысла. С другой стороны, хотя опыт Церкви убеждает в том, что путь христианской жизни ведет к спасению, к полноте общения с Богом, из этого вовсе не следует, что все, кто называет себя христианами, автоматически спасутся. По слову Спасителя: «Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Господи!», войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного» (Мф. 7, 21).

— В редакцию часто приходят письма, в которых рассказывается о зле, грехах, несправедливостях церковных людей и даже духовенства. Это с одной стороны. А с другой — есть много людей, далеких от Церкви, которые ведут честную, высоконравственную жизнь. Почему же первые лучше вторых?

— Я думаю, этот стереотип — что Церковь так считает — сформировался в конце XIX века и был подхвачен большевистским агитпропом. На самом деле это неверно, и «плохие» христиане ничем не лучше «хороших» язычников. Участь любого человека в вечности зависит не только от веры, но и от того, что он делал или готов был сделать для своего ближнего и ради чего он это делал.

Многие апологеты и богословы приводили христианам в пример добродетели язычников. Например, в IV веке Григорий Богослов в наставлении о «смиренномудрии, целомудрии и воздержании» говорит о том, что при всем кошмаре язычества и в нем встречались оазисы чистоты и силы духа, приводит конкретные примеры, а затем прямо говорит: «посему… заимствуй у них, что хорошо, и отбрасывай, что не сделает тебя лучшим».

Когда язычники, сами того не зная, поступают по заповедям, они, по слову апостола Павла, «показывают, что дело закона у них написано в сердцах. Об этом свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» (Рим. 2, 13−15).

Действительно, очень часто мы встречаем доброту и человечность в людях, далеких от Церкви, в том числе и в язычниках, и в атеистах. И тем христианам, которым таких качеств не хватает, не грех у них поучиться. Но тут важно всегда задавать вопрос: а эти добрые, высоконравственные люди стали такими благодаря язычеству или вопреки ему?

Например, в Месопотамии была распространена священная проституция: раз в год все женщины должны были отдаваться в храмах первому встречному, а полученные деньги класть в копилку на храмовые нужды. В такой ситуации язычник, если он следует закону совести, должен взбунтоваться против собственной религии. Кстати, именно таким бунтом и было рождение греческой философии, у истоков которой стояли Анаксагор, Гераклит, Фалес… Этих людей можно назвать «христианами до Христа». А современники преследовали греческих философов за атеизм, за то, что они не почитали языческих богов и пытались найти Единое Первоначало мироздания. В этом смысле они с помощью разума приблизились к той истине, которая была открыта в Ветхом Завете еврейскому народу. Не случайно в галереях Благовещенского собора московского Кремля изображены Гомер, Анаксагор, Вергилий и иные мыслители древней Греции и Рима.

В Вечность — с гримасой отчаяния?

— Этим вопросом задавался еще апостол Павел. Отметив, что Бог будет судить не по внешней принадлежности к иудейству или язычеству, а по расположению сердца, он отсекает возможное возражение: «Итак, какое преимущество быть Иудеем?.. Великое преимущество во всех отношениях, а наипаче в том, что им вверено слово Божие» (Рим. 3, 1−2)".

Напротив, язычество наводит на ложные цели, извращает все нормы поведения, заселяя душу развратными и мстительными «богами». И тут уж выбирай себе, дружок, один какой-нибудь кружок. Слово Божие, заповеди даже в эпоху Ветхого Завета открывали совершенно иные горизонты. Но глубина общения с Богом в Новом Завете безмерно превосходит дары Ветхого Завета, хотя и они были велики — вспомним, как сияло лицо Моисея, когда он спустился с Синая, на него было трудно смотреть. А христианам Бог вверил уже не Свои скрижали, а Себя Самого. Поэтому в Христовой Церкви дается бесконечно больше: Бог соединяет Своих верных с Собой. Это происходит уже сейчас, здесь, в нашей жизни. Вне Церкви нет Христа, а вне Христа нет Его пасхальных даров. Стоит ли, зная об этом, обворовывать себя?

Даже плохой христианин стоит на верном пути. Он знает правду, а потому не будет соотносить свою жизнь с идолами, стихиями, фатумом, барабашками или пустотой. У него есть возможность общаться с Богом, а не с призраками. Стать христианином означает перестать быть батарейкой для очередной матрицы.

Для христианского уха в словосочетании раб Божий ударение ставится на втором слове. Если я — Божий, значит, ничей больше. Если я — свой Тому, в Чьей власти все судьбы мироздания, значит, никакой узурпатор не властен над моим сердцем. Стать рабом Божиим означает обрести невероятную свободу.

Кроме того, считать себя плохим христианином само по себе не так уж плохо. Это, скорее, добродетель. Чем внимательнее вглядывается человек в свою душу, чем ярче свет истины, озаряющий ее закоулки, тем меньше у него поводов превозноситься своей верой. И тем больше благодарность Тому, Кто не погнушался тебя и такого помиловать.

Так что шарахаться от Писания и от Того, о Ком оно, в надежде, что меньше спросится, тем более странно, что сама эта уловка как раз и означает, что никуда нам не деться от «мыслей, то обвиняющих, то оправдывающих одна другую». И именно с этими мыслями мы и придем на суд. Боюсь, это позиция страуса. Едва ли тому, кто слышал о Христе и сознательно отгородился от Него, там будет легче, чем тому, кто все же взял и пошел Ему навстречу, пусть даже падая и ошибаясь.

— Если Церковь говорит, что не все нецерковные люди погибнут, почему она не молится за некрещеных?

— Неправда, молится. Если Вы вслушаетесь в молитвенные прошения, возносимые в храме за богослужением, то услышите фразу: «и о всех и за вся». Более того, поминается и «неплодящая языческая церковь», есть прошение об оглашенных — людях, которые только готовятся принять Крещение, и молитва о том, чтобы свет Христов коснулся сердец всех ныне живущих людей. Но действительно, сугубо церковная молитва, совершаемая в алтаре во время главного христианского богослужения — Литургии — это молитва только о тех, кто осознанно пришел к Христу и соединился с Ним в Таинстве Крещения. И я думаю, в этом есть глубокий смысл. Если человек сам не захотел спасения, сам не захотел прийти ко Христу, Церковь не может насильно навязывать ему теснейшее общение с Богом, Которого он не любит. Бог спасает человека только с его разрешения. Бог уважает свободу, которой Сам же и наделил человека. Как же ее может не уважать Церковь?!

Но все это касается церковной молитвы. Еще раз повторюсь: Церковь не знает до конца пути некрещеных людей, не знает, почему они оказались вне Церкви и не крестились. Поэтому никто не мешает с особым усилием молиться о них дома, подавать за них милостыню и просить Бога, чтобы Он увидел это и помог душе, ушедшей в вечность.

— За самоубийц не молятся по той же причине, что и за некрещеных?

— Самоубийство страшно тем, что человек входит в вечность с гримасой отчаяния. Он отрекается от дара жизни. Как и в случае с некрещеными, запрещение церковной молитвы за самоубийц — это жест уважения к этим людям, потому что невольник — не богомольник, никого нельзя насильно затащить в рай. Церковная молитва предполагает сошествие благодати на души тех, за кого молятся. Но если человек сам себя отлучил от Бога, если сделал свой выбор против Бога, зачем вовлекать его против воли в то, от чего он сам отказался?

Однако в Церкви нет ничего формального, и не всякое самоубийство служит однозначным указателем на невозможность церковной молитвы. Есть, как минимум, два с половиной случая, когда самоубийство не отлучает от Церкви. Во-первых, это невменяемость. Действия психически ненормального человека не свободны, поэтому он за них не вполне отвечает.

Второй и очень сложный случай — это ситуация, когда девушке угрожает насилие, растление, и она совершает самоубийство не потому, что боится пыток и боли, а потому что хочет предстать перед Христом в чистоте. Это редчайшие ситуации, но такие люди не просто поминаются Церковью, некоторые из них прославлены в лике святых. У святителя Иоанна Златоуста есть упоминание о матери и двух дочерях, которых римские воины-язычники вели на суд как христианок и, остановившись у реки, хотели изнасиловать, но христианки утопились, оставив на берегу свою обувь, чтобы солдаты смогли оправдаться перед начальством, доказав, что пленницы не убежали и не откупились. Иоанн Златоуст прославляет их как святых мучениц.

И третий, совсем уже спорный случай (поэтому я и сказал о двух с половиной случаях) прописан в воинских уставах Российской империи: когда офицер, знающий военные тайны, которые могут оказаться решающими для исхода сражения, оказывается в плену и понимает, что его будут пытать, и он может, не вынеся пыток, выдать секретные сведения, что приведет к гибели множества солдат. Если такой офицер кончал с собой, чтобы ценой своей жизни сберечь жизни тысячам других людей, то допускалось его отпевание.

Наконец, есть еще одна оговорка. Если за наложившего на себя руки готовы молиться близкие ему люди, то по особому благословению духовника такая молитва допускается. Значит, то добро, которое погибший нес людям, оставило в них настолько глубокий след, что они готовы в ответ нести личный молитвенный труд, просить Бога, чтобы Он, если это только возможно, изгладил роковую ошибку самоубийцы. Такая молитва не является общецерковной — имя усопшего по-прежнему нельзя вносить в записки, подаваемые в храме. Это домашняя молитва. И здесь есть особые правила, о которых необходимо посоветоваться с батюшкой. Однако никто не препятствует в память о душе, сознательно вычеркнувшей себя из «книги жизни», просто помогать — деньгами, вещами, участием — тем, кто нуждается, и надеяться на Божие милосердие.

Страшный Суд — несправедливый?

— Советская пропаганда действовала очень примитивно: она брала фольклорные представления, выдавала их за Православие, а потом громила все это, показывая глупость, бессмысленность и абсурдность «религиозной веры».

А вот, например, протоиерей Александр Мень объяснял, что ад — это отсутствие у души того органа, которым можно было бы общаться с Богом. Она в себе его не образовала, не вырастила. Душа понимает это, и, возможно, даже хочет общаться с Богом, но ей нечем. И ей от этого очень больно.

Или другой образ. Представляете, Вам шесть лет, Вы проснулись утром, светит солнышко, рядом — мама. И вдруг Вы ни с того ни с сего ей нахамили, сказали какую-то гадость. Конечно, ее любовь к Вам от этого меньше не стала — она Вас любит по-прежнему. Но пока к ней не подойдешь, не попросишь прощения, на душе кошки скребут. Это состояние — преддверие ада. И если не повиниться и не примириться, в нем можно остаться надолго, и это отложится где-то на дне души. В этом смысле ад и рай — не столько вопрос о каком-то месте в пространстве, сколько о состоянии души. Нам, в общем-то, все равно, где мы окажемся после смерти, поскольку Бог хранит нас везде. Вопрос в том, сможем ли мы откликнуться на Его любовь и любовь наших близких.

— А как в действительности будет происходить Суд?

— В Новом Завете есть описание Страшного Суда. Для многих оно может показаться неожиданным. Оказывается, Суд ожидает не всех. По словам Иоанна Богослова, те, кто имеет совершенную любовь, на Суд не приходят. Понимаете, Бог призывает людей научиться любить так, чтобы при встрече с Ним в человеке не нашлось бы ничего, достойного суда.

В Евангелии от Матфея Христос Сам рассказывает, что в Судный день, когда воскреснут абсолютно все умершие и перед Ним соберутся, все народы будут разделены на две части — справа и слева от Спасителя. А дальше следуют очень интересные слова, обращенные к тем, кто справа: «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне… Так как Вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25, 34−36, 40).

Тут есть несколько важных моментов. Во-первых, Христос называет людей братьями. Оказывается, после Боговоплощения люди стали Богу родными в прямом смысле этого слова: Сын Божий, став Сыном Человеческим, воспринял в том числе и родственные узы потомков Адама и Евы. Во-вторых, наши поступки по отношению к другим людям Господь переадресует Себе. И в этом смысле таинство нашего спасения — в нашем ближнем. В-третьих, Царство Небесное было изначально уготовано человеку. Мир еще не был сотворен, а в замысле Божьем рай уже предназначался человеку.

А дальше рассказывается о том, как будет происходить суд над теми, кто слева. Христос повторяет те же слова, что Он только что говорил праведникам, только с частичкой «не»: «не накормили», «не одели», «не пришли». И подводит итог: «Так как вы не сделали это одному из братьев моих меньших, то не сделали Мне» (Мф. 25, 45).

Приговор следует поразительный: «Идите в огонь вечный, уготованный сатане и ангелам его» (Мф. 25, 41). Оказывается, огонь вечный, ад — предназначен не для человека. Он — для дьявола. Но человек может так над собой «поработать», что сам сделает себя подобным бесам и окажется там, где ему, казалось бы, совсем не место. Понимаете, эти слова Христа — печальная констатация того, что человек сам с собой сделал. Нет воли Божьей на гибель человека. Бог смерти не сотворил. Но человек может что-то такое с собой сделать, после чего для него общение с Богом становится мучительным и невозможным.

— Что Вы подразумеваете, говоря «поработать над собой»?

— Это, в данном случае, означает вытравить из себя любовь. Для того, чтобы понять, что это такое, попробуем ее измерить. Возможно ли это? Я думаю, да. Любовь измеряется жертвой. Что именно любящий готов отдать любимому? Сникерс? Букет цветов? Стиральную машину? Ключи от квартиры? Или себя, свою жизнь? Бог христиан жертвует Собой, идет на крест, чтобы спасти людей, — вот мера любви, которая прилагается к человеку, и на Страшном Суде Господь спрашивает: была ли у тебя любовь хотя бы в размере стакана воды или куска хлеба? Хватило ли твоей любви, чтобы встать и пойти к больному соседу или в детский дом заглянуть?

Причем очень важно понимать, что этот Суд… несправедливый. Это Суд любви. Напомню, в Греции был замечательный символ справедливости — это Фемида с завязанными глазами, которой все равно, кто перед ней: она взвешивает лишь дела и поступки. Но по справедливости нам на Суде Божием, наверное, было бы нечем оправдаться.

Господь же смотрит не столько на поступки и дела, сколько на расположение сердца. И если Он видит в сердце сокрушение и покаяние, искренний плач о своем грехе и реальное желание спастись и быть с Богом, несмотря на все свои падения и немощи, то Он выходит навстречу. Поэтому даже человек, который всю жизнь делал одни только гадости и совершал страшные преступления, имеет надежду на спасение. Ведь первым в рай вошел не богослов, а разбойник, покаявшийся на кресте.

Кстати, есть замечательная монашеская традиция — начинать каждый день с воспоминания об этом благоразумном разбойнике. Церковь напоминает: пока есть время, есть надежда и возможность покаяния, даже ошибившись, можно исправиться, переосмыслить эту ситуацию, разделить себя и свой грех, растождествить себя со своими поступками.

— А что происходит с душой до всеобщего воскресения?

— Дело в том, что Суд не один, на самом деле их два. В Церкви есть учение о частном суде и Страшном Суде. Частный суд происходит после кончины человека, когда Господь определяет, каким будет для души предожидание всеобщего воскресения.

— Но какой смысл судить два раза?

— Понимаете, в момент смерти человек утрачивает дар творчества. Тело дает человеку возможность менять окружающий мир — Бог благословил Адама возделывать и хранить Эдемский сад (Быт. 2, 15). Но это означает, что у него появляется возможность возделывать и свой внутренний мир, переосмысливать свои поступки и изменять систему ценностей. В Церкви это называется покаянием. Однако в момент разделения души и тела эту возможность творческого покаянного усилия человек утрачивает, поэтому после кончины определяется место его души до воскресения, до Страшного Суда.

— И тем не менее, раз судят дважды, значит, на последнем суде у человека должен быть какой-то шанс на пересмотр приговора. Но на каких основаниях — если покаяться уже нельзя?

— Действительно, сам умерший сделать уже ничего не может, но мы-то можем. У нас есть еще время и призвание к молитве, в том числе и об участи усопших. Церковная молитва может изменить состояние души умершего человека. Человек никогда не бывает совсем один, он может жить только в общении с другими людьми. Эта связь через общение, в первую очередь в молитве, остается и после смерти. Поэтому наша любовь может «залатать» те трещины, залечить те раны, которые человек сам нанес себе своими ошибками и грехами. Ну, и, конечно, есть еще последняя надежда, что Господь уже за чертой воскресения спасет тех, в ком есть хоть малейшая искра, сбереженная для общения с Богом.

— Вы сказали, что изменить себя возможно только при наличии тела. Но ведь покаяние — это духовный акт. При чем же здесь телесность?

— Человек — это уникальное существо, в нем сочетаются воедино две природы: материальная и духовная. И только вместе они образуют человека. Ни душу, ни тело в отдельности человеком назвать нельзя.

Покаянное созидание своей души каким-то таинственным образом связано с нашей телесностью. Скажем, ангелы, отпав от Бога, покаяться не способны. Мы не знаем до конца, почему — ангелология никогда не была в фокусе интересов христианской мысли. А согрешивший человек покаяться может. Вот, к примеру, два предательства — Иуды и Петра. Оба предали Христа. Но первый повесился и остался предателем в вечности, а второй нашел в себе мужество покаяться и обрел спасение. Так что материальность человека — не порок, не зло, а наоборот, дар Божий.

Сотворив человека, Господь доверил ему судьбы тварного мира. Мы не можем, в отличие от Бога, создать что-то из ничего. Но мы можем творить на основании того, что уже есть, принося в мир новую красоту, новую форму. Как внешнюю, так и внутреннюю. Этому, собственно говоря, и была посвящена заповедь — последняя заповедь, данная Адаму в раю: не вкушать плодов с древа познания добра и зла. Это был некий внутренний труд, внутреннее усилие, которое он должен был сделать, чтобы через эту жертву научиться любви к Богу. Но он этот путь не прошел, и мы, его потомки, к сожалению, стали смертными. Потребовались крестные страдания Христа, чтобы спасти нас от смерти. И с тех пор как Воскресение коснулось нашего мира, мы все идем к нему вослед Христу. И наше покаяние — по-гречески метанойя, перемена ума — каким-то таинственным образом связано с тем, что мы находимся во времени. Именно эта встроенность во время дает человеку возможность выйти за рамки времени, к Богу, и, переосмыслив прошлое, сделать его иным.

И еще. За чертой смерти невозможен и подвиг веры. Действительно, зачем нужна вера, если все и так очевидно? Что можно сделать после смерти? Все в прошлом. И в новом, грядущем бытии, после преображения всей Вселенной и всеобщего воскресения, человек сможет лишь продолжить тот путь, который начал здесь. Изменить его радикально уже будет нельзя. Почему? Я думаю, мы поймем это уже за чертой воскресения.

Роман МАХАНЬКОВ

http://www.foma.ru/articles/428/