 |
| Известия | Наталья Нарочницкая | 16.04.2007 |
вопрос: Наталия Алексеевна, мартовские выборы, которые называют генеральной репетицией думской кампании, прошли достаточно спокойно. Возможна ли дестабилизация осенью?
ответ: Я человек далекий от замыслов устраивать провокации, мне трудно прогнозировать такие вещи. Но, как свидетель многих политических процессов, могу предположить, что будет ожесточенная борьба и активная пикировка между партиями, а также самое предвзятое отношение к выборам Запада, который будет оказывать давление через свои неправительственные структуры.
Сегодня на повестке дня две темы — национальная и социальная. Национальную тему многие партии боятся затрагивать, поскольку надо с ней умело обращаться, пользоваться соответствующей терминологией, понятиями, языком. К сожалению, мы видим, что эта тема, немного легализованная на респектабельном политическом поле, намеренно или стихийно скатывается в маргинальное поле.
в: Вы сказали, что национальную тему некоторые политические силы боятся затрагивать. Тем не менее некоторые партии ее касаются, причем довольно оголтело…
о: Вся оголтелость от того, что в ХХ веке было неполиткорректно рассуждать на эту тему. Мы даже не замечаем, что либеральное мышление повторяет идеи марксизма. Марксисты считают, что всем надо дать одинаковый кусок хлеба и тогда не будет никакой разницы между русским, французом, китайцем и чеченцем. Либералы говорят примерно то же самое, но уточняют: все спасение — в демократии.
В обеих доктринах нации должны отмереть, субъектом истории они не являются. У либералов субъектом истории является индивид, у марксистов — класс. А нация для «продвинутых» людей — это что-то временное и архаичное, цепляться за которое неполиткорректно. В ХХ веке для нас как-то незаметно национализм стал синонимом шовинизма, хотя в XIX веке национализм не нес ничего негативного: акцент делался на сохранении национальной красоты и идентичности, условий для выражения всех тех особенностей, которые каждая нация привносит в мировую человеческую культуру.
Если общество чурается этой темы, если презирает национальное чувство, оно деградирует до зоологического этноцентризма, издает зловоние и удушающий чад, становится антисоциальным и деструктивным. Важно понять, что любовь к своему не есть ненависть к иному. Только тот, кто дорожит своим наследием, способен с уважением и почитанием относиться к подобным чувствам других.
в: И что делать с этим «чадом»?
о: Нам навязывается дискуссия между российским и русским, что оскорбительно для 85% населения, чьим именем названа наша страна! Это две совершенно разные ипостаси. Россияне — это гражданское состояние, мы не подданные, а граждане, и это тоже прекрасно. Однако гражданская общность может совершенствовать политические институты, но не рождает ни сказок, ни басен, ни Шекспира, ни Гете, ни Моцарта, ни Достоевского. Шедевры рождает нация — немцы, русские, французы, татары, калмыки. Представители нации объединены порой неосознаваемой приверженностью к национальным традициям, к красоте национальной жизни, к обычаям, к языку, мышлению.
Ошибочно думать, что для многонациональной России самый безопасный и верный путь — это атеистический и безнациональный. Она еще в доимперский период была многонациональна (Ключевский, например, писал, что в дружине киевского князя был целый интернационал), в отличие от Европы, которая изначально шла по пути моноэтнического и моноконфессионального государства.
«Наш ядерный потенциал надо сохранять и крепить»
в: К кому все-таки, на ваш взгляд, обращался Владимир Путин в Мюнхене?о: Эксперты до сих пор гадают на эту тему: то ли к Америке, то ли к Европе, то ли к гражданам России. В любом случае его услышали все, и каждый что-то извлекает из его речи. Российское общество интерпретировало ее так: задача установления полноценного и полноправного участия России в мировой политике на самостоятельных ролях не только осознана властью, но и принята как историческое задание, выполнить которое можно только при единстве элиты и остального общества, элиты и власти. А это пока затруднено, поскольку у нас большая проблема с нищими и обездоленными.
Западный мир не ослабляет усилий закрепить полуподчиненное положение России и не дать ей освободиться от него, а все произошедшие в нашу пользу сдвиги воспринимает болезненно и крайне недоволен, что у России появился шанс. Но это только шанс.
Соотношение сил в мире меняется, и сегодня мы видим, что однополярный мир не состоялся. Но это не значит, что уже состоялся другой мир, который лучше для нас. Наша задача — определить, какие формат и логическую систему критериев выбрать для умелого выстраивания треугольников или многоугольников в международных отношениях. И внешняя стратегия как никогда сегодня должна быть связана с внутренней. При этом уровень независимости нашей политики в значительной мере зиждется на том, что у нас второй по силе и величине ядерный потенциал. Его надо сохранять и крепить.
в: А что еще должно измениться во внутренней стратегии?
о: Как это ни парадоксально, но мюнхенская риторика, которая вроде бы удовлетворила оскорбленную гордость великороссов, требует немедленного поворота к социальной тематике. Несмотря на все беды и очевидное отсутствие серьезного импульса к ликвидации неравенства и средневековой нищеты, население мирилось с этим, поскольку путинский период связывают с постепенным восстановлением чести и достоинства России.
Десятки миллионов людей работают в отраслях экономики, которые запрограммированы влачить жалкое существование. Социальная составляющая в нашем бюджете позволяет лишь удержать ситуацию от дальнейшего падения, но никак не стимулирует структурные изменения. Очевидно, что за один год их не совершишь, но если бы был виден свет впереди, это вдохновило бы людей. Поэтому не только «почвенники», но даже крайние «западники», сами и создавшие такое положение, обращаются к социальной теме.
Это не случайно, поскольку перед государством стоит задача — осознать, насколько серьезным препятствием является эта проблема как для реализации какого-то проекта на международной арене, так и для внутренней консолидации для противостояния внешним угрозам и давлению.
в: Можно ли сегодня говорить, что в России идет процесс духовного возрождения, возвращаются принципы нравственности и морали?
о: В любом обществе одновременно сосуществуют как разрушительные, анархические тенденции, так и созидательные, хранительные, консервативные. Безусловно, я фиксирую огромный потенциал к нравственному возрождению, но в то же время много и упаднических тенденций. Но все же кто говорил в России о проблеме чести и морали в первой половине 90-х годов? Да практически никто. Это не означает, что они вообще не существовали, но тогда на повестке дня было «освоение» «безумства гибельной свободы» без нравственных самоограничений. Сейчас эти проблемы подняты самим обществом!
«Революция для России — это катастрофа»
в: Как известно, маятник истории качается от революции к стагнации. Какой этап переживает Россия сегодня?о: Недавно прошли бурные форумы, посвященные годовщине Февральской революции, на которых многие эксперты признали, что в нашем обществе есть определенный потенциал напряженности, что Россия находится на распутье. Прошел постперестроечный период, во время которого все первые 10 лет шла серьезная дискуссия о выборе пути. Но эта дискуссия стала заложницей опасений: а вдруг будет реставрация того, что было раньше? Из-за этого страха порой отвергались прекрасные идеи.
Сегодня больше половины нации обречено влачить жалкое существование, на экранах телевизоров царствует гедонистическая философия жизни, и все гадают, кто и как может воспользоваться этими настроениями. Революция для России — это катастрофа. Мы не можем позволить себе такую «роскошь». Любое — даже самое несовершенное — государство лучше, чем его отсутствие.
в: Может ли эта напряженность привести к каким-то революционным событиям?
о: Без искусственного взбивания этого «мусса» — нет. Но, наблюдая за различными процессами в других странах и за нашей собственной историей, мы видим, что есть определенные технологии, которые позволяют довести государство до критической точки.
Революции обычно делаются только в столицах. Не надо верить советским учебникам, в которых писалось, что по всей России в свое время проходили мощные волнения и акты гражданского неповиновения.
Но нельзя забывать и про внушаемое чувство толпе. Чувство любой молодежной толпы — а площадные сидения часто превращают людей в толпу — это ощущение того, что ты совершаешь что-то праведное, после чего наступит праздник торжества. Кто-то из тех, кто приходит на площадь, безусловно, проплачен, но есть и распропагандированные, которые фанатично поверили в безоблачное завтра после своей акции. И никого не учит тот факт, что такое завтра еще никогда не наступало.
в: Как историк, могли бы вы привести аналогию с какими-то историческими событиями в России, которые напоминали бы сегодняшнее состояние нашей страны?
о: Пожалуй, сегодня можно найти сходство лишь с самодовольной интеллигенцией, которая перед Февральской революцией в течение полувека исповедовала то, что Петр Струве называл «отщепенством». Той интеллигенции были свойственны безответственность и желание не улучшить положение в стране, а привести ее к какому-то выдуманному образцу, не думая, откуда он заимствован и что для него может просто не быть никаких предпосылок. Репрессивность всех самых жестоких режимов ХХ века была продуктом навязывания абсолютно несозревших политических доктрин. Так было в России, так было в Германии.
Эта тенденция сохраняется. При этом мы живем в информационном обществе, что очень сильно отличает нас от многовековой истории. Слой читающего, образованного населения раньше был очень узким и жил одной жизнью, а народ — другой. Известны, например, записи агентов царской «охранки», которые доносили о пропаганде народников. Как отвечали крестьяне! Никакого правового государства не нужно было — достаточно знать Евангелие. Крестьянину говорят: «Бери топор, иди на поместье — и завтра все будет твоим». А он, поглаживая бороду, отвечал: «Ежели я с ним завтра такое сделаю, кто ж помешает тебе послезавтра то же самое сделать со мной?» Была нравственная оценка своих поступков. А сейчас через электронные СМИ можно легко внушить населению все что угодно, а нравственные ориентиры резко ослаблены.
«Россия одновременно живет в трех веках»
в: А были ли в России ситуации, подобные выступлению Путина в Мюнхене и реакции на него?о: Когда я смотрела на реакцию зала, я видела ужас и страх в глазах Ангелы Меркель, которая расшаркивается перед Вашингтоном, а у нее в гостях ее «старший» испытывает такое унижение. Мне вспомнилась цитата Маркса об удивительно быстром восстановлении Руси после монгольского погрома и истощения. Он хоть и не жаловал Россию, но сказал: «Изумленная Европа, едва знавшая о существовании Руси, зажатой между литовцами и татарами, вдруг увидела у себя под боком огромную империю, и сам султан Баязид услышал надменную речь московита».
Запад изумился этой речи, подумав: «Неужели у России уже достаточно сил и воли? Надо бы ее поприжать!» Владимира Путина нельзя обвинить в непродуманных поступках. Наверное, кто-то готов провоцировать нас, чтобы мы одновременно по всем азимутам начали преждевременную пробу сил. Но к такой пробе еще надо готовиться и из всего комплекса проблем, которые у нас есть с Западом, выбрать один пункт, по которому есть наибольший шанс добиться компромисса, и заставить Запад свыкнуться с мыслью, что и он должен иногда уступать. А дальше очень дозированно и медленно расширять зону самостоятельности. Главное — не должно быть никаких рывков.
Россия одновременно живет в трех веках — в девятнадцатом, двадцатом и двадцать первом. Это создает определенную напряженность, но, с другой стороны, в этом и наша уникальная способность справляться с разнохарактерными процессами, поскольку нам ведомо все: и проблемы хижин, и проблемы дворцов. Нам с миром разговаривать легче, и мир это интуитивно понимает.
в: По каким принципам России стоит искать союзников, нужно ли ей с кем-то интегрироваться?
о: Интегрироваться России не надо — она слишком большая величина. Это и беда, и сила. Такие страны ни к кому не присоединяются, так как по определению сами являются системообразующими центрами любых систем и конфигураций. Нельзя большее интегрировать в меньшее, не разломав на кусочки это большее. Европа однородна, мы же разнородны и велики.
Сегодня существуют несколько центров силы — Европа, Америка, Китай, Россия и целый комплекс ближневосточной исламской цивилизации. Между ними идут крупные, титанические сотрясения. И наша главная задача — выстроить наши взаимоотношения так, чтобы ни к кому не повернуться спиной, а не обниматься с кем-то, чтобы нас задушили в объятиях.
в: Как вы считаете, сохранилось ли такое понятие, как «славянское братство», или же это пустой звук?
о: Апеллировать сегодня к славянофильским мотивам как к политическому фактору было бы, наверное, неуместно. Но там, где оно ощущается, оно работает само по себе. Это надо учитывать, сохранять его, но не пытаться стимулировать его искусственно.
в: Во многих странах женщины сегодня занимают руководящие должности — во Франции, Германии, Чили. Есть ли такая тенденция в России, учитывая, что, с одной стороны, российское руководство говорит о том, что женщин в политике не хватает, а с другой — этот процесс должен быть естественным?
о: Иногда этот так называемый гендерный подход навязывается международными организациями, исходя из кабинетной доктрины о равенстве. В европейской цивилизации проблема равенства в общественном сознании преодолена, но доходит до идеи абсурдной одинаковости. Я понимаю равенство как равночестность, равнозначимость. Никогда не была феминисткой и уверена, что любой домострой лучше, чем пошлый и отвратительный бунт против собственной богоданной природы.
Тенденция широкого вовлечения женщин во все сферы жизни — это неостановимая тенденция во всех обществах, даже самых патриархальных. Значит, государства всего мира обязаны озаботиться тем, чтобы перед женщинами не стояла дилемма: либо ты деловая женщина, либо ты женщина-семья.
Когда человечество на подъеме и высоки нравственные ценности, мужчина, как правило, поднимается выше женщин, когда человечество в упадке — наоборот, женщина спасает. У мужчины диапазон шире — он и падает ниже, и поднимается выше. Опыт показывает, что мужчина-«дурак» — больший дурак, чем глупая женщина, но среди мужчин чаще встречаются умники и гении.
Наталия Антипова
http://www.izvestia.ru/politclub/article3103235/
