 |
| Столетие.Ru | Николай Черкашин | 11.04.2007 |
Итак, одно из главных действующих лиц в заключительном аккорде войны, в ее предпобедной кантате — командир штурмового батальона, 22-летний капитан Степан Неустроев: уралец, пять ранений, пять орденов… Как представишь, сколько пуль и осколков пролетело мимо него с декабря сорок первого по май сорок пятого, так и скажешь — избранник судьбы, а не выдвиженец политотдела, которому было «предоставлено почетное право» войти в историю, согласно хорошо проверенной анкете.
Я знал его лишь по рассказам своего отца, прошедшего войну от звонка до звонка во главе своей штурмовой роты.
Особенно запомнился эпизод, когда Неустроев вступил в переговоры с генералами вермахта, руководившими обороной осажденного рейхстага.
Дело было так: отрезанный от всех, батальон Неустроева оказался в горящем рейхстаге один на один с его многочисленным и хорошо вооруженным гарнизоном. После ожесточенных боев за каждую комнату, каждый коридор, немцы решили начать переговоры о капитуляции. Однако потребовали, чтобы их вел офицер в генеральском чине. Но генералы в рейхстаг не врывались. Нашли рослого осанистого лейтенанта, обрядили в кожанку, и вместе с ним комбат отправился на переговоры.
По отцовским рассказам капитан Неустроев рисовался былинным богатырем. По жизни он был неприметным рябоватым и щупленьким парнишкой в капитанских погонах… Ну, разве мог такой невидный герой украсить картину победного финала?! Вот ретушеры нашей истории и постарались убрать в тень фигуру невзрачного комбата. Ему было отказано даже в праве участвовать в Параде Победы в июне сорок пятого…
«Я не обиделся, что не буду участвовать в Параде Победы, — пишет Степан Андреевич, — но про себя все-таки подумал: «Как в атаку идти, так Неустроев первый, а вот на парад не гожусь!».
Не знаю, в самом ли деле, он не обиделся, но горько ему было — это уж точно. Обиделся комбат на другое: на красивое и потому узаконенное вранье.
«Фальсификация событий, — пишет военный историк, кандидат наук полковник В. Сеоев, — связанных с водружением Знамени Победы, началась еще до его водружения над рейхстагом: преждевременный доклад некоторых командиров явился причиной появления приказа N 06, в котором Военный совет 1-го Белорусского фронта объявлял о том, что в 14.25 над рейхстагом водружено Знамя Победы. В этом приказе объявлялась благодарность воинам 79-го стрелкового корпуса за взятие рейхстага, тогда как в действительности эти воины еще лежали на Королевской площади, прижатые огнем противника к земле. Именно этот преждевременный приказ, за появление которого должны нести ответственность перед историей ряд должностных лиц, послужил «убедительным первоисточником» для последующих фальсификаций в воспоминаниях участников, документальных произведениях журналистов, военно-исторических монографиях историков. Кроме того, надо признать, что много архивных документов было подогнано под необходимую «точку зрения». Это облегчалось тем, что эти отчетные документы составлялись уже после окончания войны».
И вот против этой монолитной глыбы лжи, возведенной в ранг государственной истории, освященной научными авторитетами, подкрепленной генеральскими амбициями, и повел свой последний бой бывший комбат Победы. Наверное, легче было взять рейхстаг, чем своротить эту сияющую пирамиду парадного мифа. Но Степан Андреевич Неустроев и рейхстаг взял, и пирамиду своротил. Один Бог знает, чего ему это стоило, да еще жена, верная боевая подруга Лидия Филипповна, живущая ныне в Севастополе.
Всего лишь на год не застал я в живых героя своего мальчишества. Он скончался в 1998 году и похоронен на окраинном севастопольском кладбище. Могли бы положить и в некрополе близ площади Восставших, но кто же станет хоронить «оккупанта» (это слово полковник не раз слышал в свой адрес в ставшем вдруг иностранном Севастополе) в центре города?
Однако, на мое счастье, сохранились строки, написанные рукой Неустроева. Вот они:
«После войны я много раз приезжал в Москву и в каждый свой приезд обязательно заходил в Центральный музей Вооруженных Сил. Там, в Знаменном зале, среди боевых знамен прославленных воинских частей и соединений, хранится знамя нашего славного 756-го стрелкового полка. Под этим знаменем мне пришлось с боями пройти от Старой Руссы до Берлина.
В музее установлено и Знамя Победы. Каждый раз, глядя на него, я вспоминал весь пройденный путь и, конечно, завершающий этап — водружение Знамени Победы над рейхстагом. И мне захотелось рассказать обо всем пережитом.
В 60-х годах я стал писать свои воспоминания. Они печатались в местных газетах, журналах и областных изданиях. Но я никак не мог пробиться в центральные книжные издательства: все время натыкался на какую-то непробиваемую стену. Мне советовали переработать рукопись в соответствии с тем или иным уже вышедшим авторитетным изданием. Фактически это были отказы. Позже я понял, что причиной отказов являлось расхождение моих описаний Берлинской операции и штурма рейхстага с утвердившимися официальными оценками этих событий».
Главным оппонентом Неустроева стал его бывший комдив В. Шатилов. Неблагодарное и неприятное это дело — воевать со своим старым командиром. Но он отстаивал историческую правду…
Небольшая книжка комбата, похожая обложкой на «Боевой Устав пехоты», произвела в российской военной мемуаристике взрыв фугасной бомбы.
Довольно будет прочитать эти строки, чтобы понять, сколько елейно-благостных генеральских воспоминаний подняла на воздух книга «Русский солдат: на пути к рейхстагу»:
«Около 12 часов ночи (время берлинское) в рейхстаг пришел полковник Зинченко…
— Капитан Неустроев, доложите обстановку!
Полковника интересовало знамя. Я попытался ему объяснить, что знамен много… Флаг Пятницкого установил Петр Щербина на колонне парадного подъезда, флаг роты Ярунов приказал выставить в окне, выходящем на Королевскую площадь. Флаг третьей роты… Одним словом, я доложил, что флажки ротные, взводные и отделений установлены в расположении их позиций.
— Не то ты говоришь, товарищ комбат, — резко оборвал меня Зинченко.- Я спрашиваю, где знамя Военного совета армии под номером пять? Я же приказал начальнику разведки полка капитану Кондрашову, чтоб знамя шло в атаку с 1-й ротой! — возмущался полковник.
Стали выяснять, расспрашивать, оказалось, что знамя осталось в штабе полка, в «доме Гиммлера». Зинченко позвонил по телефону начальнику штаба майору Артемию Григорьевичу Казакову и приказал:
— Немедленно организуйте доставку знамени Военного совета в рейхстаг! Направьте его с проверенными, надежными солдатами из взвода разведки.
Вскоре в вестибюль вбежали два наших разведчика — сержант Егоров и младший сержант Кантария. Они развернули алое полотнище — знамя Военного совета 3-й ударной армии под номером пять. Ему суждено было стать Знаменем Победы! Командир полка поставил перед Егоровым и Кантарией задачу: «Немедленно на крышу рейхстага! Где-то на высоком месте, чтобы было видно издалека, установите знамя. Да прикрепите его покрепче, чтобы не оторвало ветром».
Минут через двадцать Егоров и Кантария вернулись.
— В чем дело?!! — гневно спросил их полковник.
— Там темно, у нас нет фонарика, мы не нашли выход на крышу, — смущенным и подавленным голосом ответил Егоров.
Полковник Зинченко с минуту молчал. Потом заговорил тихо, с нажимом на каждый слог.
— Верховное Главнокомандование Вооруженных Сил Советского Союза от имени Коммунистической партии, нашей социалистической Родины и всего советского народа приказало нам водрузить Знамя Победы над Берлином. Этот исторический момент наступил… а вы… не нашли выход на крышу!
Полковник Зинченко резко повернулся ко мне:
— Товарищ комбат, обеспечьте водружение Знамени Победы над рейхстагом!
Я приказал лейтенанту Бересту:
— Пойдешь вместе с разведчиками и на фронтоне, над парадным подъездом, привяжешь знамя, чтобы его было видно с площади и из «дома Гиммлера».
Про себя с раздражением подумал: «Пусть им любуются тыловики и высокое начальство». Мне в ту пору было только двадцать два года, и я не понимал политического значения водружения знамени. Главным считал — взять рейхстаг, а кто будет привязывать на крыше рейхстага знамя, было для меня тогда неважно.
Берест, Егоров и Кантария направились к лестнице, ведущей на верхние этажи, им расчищали путь автоматчики из роты Съянова. И почти сразу же откуда-то сверху послышалась стрельба и грохот разрывов гранат, но через минуту или две все стихло…
Прошло с полчаса. Берест и разведчики все не возвращались. Мы с нетерпением ожидали их внизу, в вестибюле.
Минуты тянулись медленно. Но вот наконец на лестнице послышались шаги, ровные, спокойные и тяжелые. Так мог ходить только Берест.
Алексей Прокопьевич доложил:
— Знамя Победы установили на бронзовой конной скульптуре на фронтоне главного подъезда. Привязали ремнями. Не оторвется. Простоит сотни лет!
«В том далеком 45-м году я не мог предположить, что пройдут годы, и в литературе, в том числе даже в исторической, утвердится следующее мнение: «30 апреля 1945 года Егоров и Кантария водрузили над рейхстагом в Берлине Знамя Победы». Сейчас, через годы, осмысливая прошлое, задаюсь вопросом: «А не велика ли слава для двух человек?» Заслуга-то принадлежат солдатам, сержантам и офицерам трех батальонов, а не двум разведчикам!»
Полковник Неустроев задал нашим придворным историкам острый вопрос. Задал его по праву фронтовика, бравшего рейхстаг первым.
Они молчат, пытаясь замолчать и без того не шибко известную книгу — денег региональному кубанскому издательству хватило на девять тысяч экземпляров. И все-таки мемуары Неустроева стали не только литературным фактом, но и документом истории. Неприкрашеной и нераскрашенной в политически благоугодные цвета.
Деньги на ее издание нашли начальник УВД Краснодарского края генерал-лейтенант милиции А. Сапрунов и мэр Краснодара В. Самойленко. На 75-м году жизни комбат Победы Степан Неустроев увидел-таки свой многострадальный труд в печатном виде. И умер со спокойной душой — успел…
В любой уважающей себя стране прах такого человека, как Степан Неустроев, был непременно бы упокоен в пантеоне национальной славы. Но почему-то не нашлось места комбату ни в России, ни в Москве, хотя где, как не на Поклонной горе, лежать ему?
