От зоны до храма

То, кроме священника, напомнит зэку, что он тоже человек?

Подмосковный Можайск раньше славился обилием церквей и монастырей. Теперь же в городе находятся женская колония, мужская, подростковая и сразу два СИЗО, один из которых, дореволюционный, расположен рядом с церковью Иокима и Анны. В этой церкви 4 года служил клирик московской епархии отец Александр (Сеферьянц). А в свободное от службы время исправно обходил все окрестные зоны.

Кому нужна заблудшая душа?

— Нас, священников, было трое. Мы по очереди посещали места заключения. Руководство можайских зон довольно демократично относилось к этому. Прийти можно было в любое время — главное, чтобы не в пересменок сотрудников. Ведь ты заходишь в камеры в сопровождении конвоя.

Мой настоятель считал это послушанием, но мы ходили с охотой, по зову сердца. В дореволюционной России во многих областях существовала такая традиция: если зимой или перед Пасхой резали поросенка, то его шею и ведро квашеной капусты везли на санках в тюрьму.

— Но вновь священникам разрешили посещать тюрьмы лишь недавно…

— Люди сидят всеми забытые, и напомнить, что они нужны Богу, — великое благо. Не заменят служителей церкви психологи, как на Западе. Хотя у некоторых священников зоны, где сам воздух пропитан СПИДом и туберкулезом, вызывают страх. Я и сам переболел туберкулезом.

— Как вы «работали» в тюрьме?

— Заключенные, которые хотят побеседовать со священником, загодя записываются. Встречи проходят в зависимости от устройства конкретного учреждения. Если есть отдельные комнаты, например, для беседы с адвокатом, то используются они.

Заключенные собирались вместе, я разговаривал с ними, а затем переходил к исповеди: все отправлялись в коридор, я приглашал по одному и оставался наедине с каждым. В женской колонии существовало что-то вроде клуба, где можно было совершать и обряд крещения, и причащать. Если человек хотел со мной поговорить, он никогда не получал отказа.

Нельзя обвинять, не научив жить

— Признания зэков не вызывали у вас омерзения?

— Сейчас меня уже ничем не проймешь. Случалось, заключенный мне признавался, что сам был бы рад освободиться от той силы, которая толкает его на преступление, но не может с собой совладать. Если он вырос в среде, где насилие — норма, то всегда будет искать повод, чтобы убить или украсть. Он привык к преступлению, получает от него удовольствие и виновным себя не считает. В чем виноват ребенок, которого в семье приучили воровать? А из тех заключенных, с которыми я сталкивался, 99% получили соответствующее воспитание.

— Следователи говорят, что ни убийцы, ни насильники почти никогда не признают себя виновными. Все жалуются, что их посадили ни за что.

— С одной стороны, невиновных не сажают. Но я считаю, что государство не имеет права кого-либо обвинять. Человека можно судить, только изначально дав ему возможность выбора. Если бы к детям в школе батюшка ходил, им можно было бы сказать: «Как же так, с вами занимались, беседовали, Закон Божий предлагали, а вы…» Но Россия показала всему миру, что значит жить без Бога. Однажды я познакомился с человеком, который провел по тюрьмам всю жизнь и лично знал всех крупных авторитетов. Воры в законе 60−70-х годов были его «однокурсниками». Так даже он возмущался полным отсутствием каких-либо законов, пускай даже уголовных, которые сегодня царят в зонах.

— Но если государство не вправе никого обвинять, пусть по улицам маньяки разгуливают?!

— Большинство маньяков — больные люди. Они содержатся в психиатрических лечебницах закрытого типа, я с ними не сталкивался. Колонии общего режима в основном переполнены людьми, которых посадили за мелкие кражи, хулиганство.

— А если изнасилуют вашу дочь, вы отпустите этот грех насильнику?

— Если изнасилование совершилось, то от того, оправдаю я насильника или нет, уже ничего не изменится. И вы путаете понятия. Священник грехи не отпускает — их отпускает Господь. Священнослужитель только свидетельствует перед Богом: «Вот он, человек». И насколько преступник раскаялся, знает только Бог — мне убийца может говорить все, что угодно. Хотя, как правило, заключенные не врут.

Детский вопрос: есть ли Бог?

— Женщинам сидеть тяжелее?

— Женщина в тюрьме — извращение. В колонии общего режима умышленных убийц не было, большинство дам сидело за хулиганство или воровство в столовой. В худшем случае — за непреднамеренное убийство. И совсем юные девочки, укравшие, к примеру, помаду в магазине, и завзятые рецидивистки сидели вместе.

Но самое тягостное впечатление производила детская колония. Подростковая преступность ведь самая страшная. У подростков нет никаких тормозов — бьют или убивают они зверски. На встречи со мной дети не записывались, я просто шел в отряды и там с ними беседовал. Они всегда были нервными, возбужденными и не высиживали больше получаса. В отличие от взрослых преступников, дети всегда пытались выяснить, есть ли Бог. И если есть, то почему они в тюряге…

— Какое впечатление произвели на вас сотрудники колоний и тюрем?

— В Можайске молодые офицеры — начальники отрядов, которые следили за мальчишками, часто покупали им продукты на свои собственные деньги. Иногда мне приходилось обращаться к ним, чтобы поговорить о проблемах какого-нибудь заключенного, и они всегда доброжелательно выслушивали.

— Много заключенных обращается к священникам?

— Много. Даже если посещать тюрьму ежедневно, желающие побеседовать найдутся. Многие принимают крещение.

— Под воздействием ваших бесед кто-нибудь изменился в лучшую сторону?

— Иногда я служу в одном приходе, где находится реабилитационный центр для бывших заключенных. Из 40 тамошних обитателей — зэков, которые просидели по 18−20 лет, — двое пошли в монастырь. Внутренние изменения зависят от искренности самого человека, от количества проведенных с ним бесед, от того, получил ли он помощь при выходе на свободу. Куда может пойти бывший заключенный? Либо к Богу, либо к черту, и большинство идет к последнему.

Молостнова Дарья

http://www.trud.ru/issue/article.php?id=200 704 055 571 101