К нему прилетали ангелы

O гениальном режиссере Андрее Тарковском вспоминают его соратники и друзья

— Олег Иванович, накануне нашей встречи я пересмотрела фильмы Тарковского, в том числе и «Ностальгию» с вашим участием, и отчетливо поняла, какой глубокий сакральный смысл заложен в них. Он когда-нибудь говорил с вами о вечности, о Боге?

— Эта тема присутствовала во всех его фильмах, только об этом в атеистической стране было не принято говорить. Вспомните фильм «Андрей Рублев», рассказывающий о судьбе великого иконописца, который проходил сложный путь мучительных поисков истины, подвергая себя обету молчания.

Что касается «Ностальгии», то, разрабатывая длинную сцену прохода моего героя со свечой по дну высохшего бассейна, он говорил: «Я хочу снять главный кадр в своей жизни, и ты должен мне помочь в этом. Нужно сыграть земной путь человека — от его рождения до смерти». Этот эпизод мы снимали в святом месте, в бассейне святой Екатерины. Спустили воду и долго репетировали, сопровождая этот процесс рассуждениями о смысле бытия, о человеческих сомнениях, тревогах и вере в божественный промысел. Эти разговоры очень много дали мне. Вы не поверите, но знаменитую сцену в бассейне мы сняли с одного дубля.

Так что сакральная тема всегда была главной в его творчестве, только с чужими людьми он об этом не говорил. А со мной говорил, но только наедине. На съемках «Ностальгии» из России нас было только двое — он да я — в окружении итальянской съемочной группы. Семьи у него тогда не было, Лариса (последняя жена Тарковского. — Л.Л.) появилась позже, а сыну так и не дали приехать в Италию. У нас с Андреем произошло почти биологическое единение. Я не мог не ценить этого, поскольку знал, что он редко кого пускает в свой внутренний мир.

— В одном из интервью вы рассказывали, как трудно вам было подступиться к этой сцене, и поэтому Тарковский надолго закрывал вас в комнате, чтобы вы помучились и созрели…

— На самом деле все было немного по-другому. Когда я приехал в Рим на съемки «Ностальгии», Андрея в городе не было. Меня встретили на вокзале, поселили в пятизвездочную гостиницу, и пока шел Венецианский фестиваль, куда уехал Андрей, я жил один. Изредка мне звонили, справлялись о здоровье, деньгах и, узнав, что все нормально, исчезали. Первый мой зарубежный вояж, начавшийся с восторга перед неописуемой красотой Древнего Рима, постепенно превращался в пытку, радость таяла, как прошлогодний снег. Я тосковал, проклинал все на свете, съедал себя, и когда, наконец, Андрей явился и увидел мое серое лицо с потухшими глазами, то сказал: «Ну вот теперь ты готов к съемкам «Ностальгии». Снимали мы в Риме и во Флоренции, находя там такие потаенные уголки, о которых даже сценарист Тонино Гуэрро не знал.

— А на квартирах у Тарковского вы были?

— В Риме был, а во Флоренции нет — он там поселился, когда я уже покинул Италию. Римская квартира была обычная, он снимал ее, но когда приехала Лариса, то стала привносить в нее рязанский колорит, поскольку знала, как Андрей тосковал по своему дому в деревне. Он «выстроил» его потом в фильме «Жертвоприношение». Даже овчарку нашли такую, какая у него была и которую он никак не мог забыть. Надо сказать, Андрей ничего такого придуманного не снимал. Он снимал про себя, про свои переживания и про тех людей, которых любил. Как потом мне рассказывала Лариса, он очень хотел, чтобы я снимался в «Жертвоприношении», но меня не отпустили, передав настойчивому Тарковскому, что Янковский слишком занят. И тогда Андрей стал снимать скандинавского артиста, постоянно жалуясь, что ему в нем не хватает славянской души, в том числе моих страдающих глаз, доставшихся мне от мамы и репрессированного отца. Действительно в «Жертвоприношении» иногда проскальзывает сухой рационализм, не хватает эмоциональности. Не знаю, может быть, это происходило потому, что к середине картины Андрей смертельно заболел, и ему уже не хватало энергии…

— Вы посещали его могилу на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем?

— Конечно.

— Вы помните, что на памятнике, сделанном в виде голгофы, выгравирована надпись «Человеку, который увидел ангела». Как вы это можете объяснить?

— Дело в том, что ангелы постоянно являлись в фильмах Андрея то в виде летящего перышка, то птички, сидящей на зеркале, поскольку птица считается носителем человеческой души. Даже мои волосы он приказал покрасить в виде перышек: якобы мой герой отмечен вниманием ангела-хранителя. Я уверен: Андрей был из той породы людей, которым во сне являются ангелы, и это было его художнической тайной. В поэзии его отца, Арсения Тарковского, тоже присутствует ангельская тема, так что здесь все не случайно.

— После того как Тарковский навсегда остался за границей, вы могли ему звонить, разговаривать?

— Нет, такой возможности у меня не было, ведь все прослушивалось… На третий день после того, как я вернулся из Италии, «голос Америки» передал, что Тарковский попросил политического убежища. И все. Железный занавес между нами был опущен.

— И все-таки в 1990 году, когда вы состояли в Комитете по Государственным премиям, не без вашего активного участия Тарковскому посмертно присвоили Ленинскую премию «За выдающийся вклад в развитие киноискусства"…

— Ну тогда уже были другие времена, началась перестройка, стало модно вспоминать тех, кто во времена тоталитаризма покидал Родину. Для меня Андрей всегда стоял и будет стоять особняком, хотя хорошей режиссурой я никогда не был обделен. Андрей не был «актерским» режиссером, на площадке у него все было рассчитано по миллиметру, и актер должен был находиться в том состоянии, которое диктовала общая атмосфера фильма. И все-таки если меня сегодня спросят, какое ваше самое большое достижение в кино, я отвечу: мой проход со свечой на дне бассейна святой Екатерины.

— У вас были с ним общие творческие планы?

— Да, мы обсуждали с Тарковским кинопроект шекспировского «Гамлета», в котором я должен был играть Принца датского. Однажды он пришел на озвучивание «Ностальгии» и говорит: «Все, учи на английском языке «Быть или не быть», будешь у меня в следующей картине Гамлетом. Я ему отвечаю: «Да как я могу всю роль выучить, если английского языка не знаю». А он мне: «А всю роль и не надо учить, только один монолог». Я так понимаю, что его Гамлет должен был дать обет молчания и прорваться один-единственный раз в своем главном монологе. Но этому проекту не суждено было сбыться. Бог распорядился судьбой Андрея по-своему, дав ему прожить на земле всего 54 года.

И ЭТО ВСЕ О НЕМ

— Андрей Тарковский в жизни — непростая личность, как и положено быть человеку гениальному, ощущающему пути Господа в душе. Сейчас, когда я пересматриваю наши с ним «Иваново детство» и «Андрея Рублева», то в пластике своих героев, в интонации, в уголках губ я вижу самого Андрея. Иван и Бориска, колокольных дел мастер, — это не я, это Тарковский.

«Рублева» мы снимали два года в Суздале и Владимире. Когда начинали, мне было 18. Помню, снимали в конце октября. Вся группа была в овчинных тулупах. Я же в полотняной робе ходил под проливным дождем, который создавали с помощью пожарных брандспойтов. По сюжету мне нужно было съехать по грязи с обрыва, который был весь в камнях и кустах. После первого дубля в глазах потемнело от боли. А сверху уже доносится крик Андрея: «Коленька, отлично, давай еще». И так — шесть раз. Синяков и ссадин на моем теле было не счесть. Потом по приказу Тарковского истопили избу. И пришел ко мне Андрей и чуть ли не ноги мне омыл. И был он таким нежным, что если бы он тогда сказал: «Коленька, нужно еще раз», я бы тут же оделся и пошел снова к обрыву. Вот что делает любовь.

Андрей Тарковский — это Андрей Первозванный русского кино. Может быть, не напрямую, но в каждом своем фильме он искал Господа. Андрей повесил мне, тогда еще комсомольцу, крест — мой персонаж Бориска был православным. Это было моим первым крестоналожением на грудь. После чего я естественным образом начал искать свою дорогу к Храму.

Юрий НАЗАРОВ, народный артист России:

— Многие недоумевали, зачем в «Андрее Рублеве», в котором и мне выпало счастье сыграть, Тарковский показал всю эту грязь, распри. Лучше бы показал дядю Васю из Костромы, который играет на балалайке, — это же такая прелесть. Так ведь любить дядю Васю, играющего на балалайке, ничего не стоит. Но продолжать любить свою родину, зная про ужасы и жестокость ее истории, — это гораздо труднее. Тарковский и призывал нас не к любви-вере, а к любви-знанию.

Савва ЯМЩИКОВ, академик РАЕН:

— С Тарковским мы сошлись перед съемками «Андрея Рублева». Готовясь к этой большой работе, он хотел как можно лучше понять мир иконописцев Рублева, Дионисия, Феофана Грека. В те времена он был импульсивным, взрывным, воспарявшим в восторге и стремительно повергаемым в бездну отчаяния. Старался походить на своего любимого литературного героя Андрея Болконского из «Войны и мира». Искал повода «поиграть мускулами». По этой причине иногда становился инициатором какой-нибудь драки. Тогда на помощь приходил оператор Вадим Юсов — человек крупной комплекции.

Если что-то получалось хорошо, Андрей обычно говорил: «Это сыр рокфор», что на его жаргоне означало высшую степень качества. Внешне очень походил на своего отца, поэта Арсения Тарковского, только тот был высоким, а Андрей — ниже среднего роста, жилистый. Умел одеваться элегантно, со вкусом. В нем все было по-чеховски гармонично: и одежда, и лицо, и мысли. Он остался в моей памяти мятущимся, ранимым, честным, на всю жизнь сохранив-шим юношескую чистоту и божественный порыв.

Донатас БАНИОНИС, народный артист СССР:

— Одним из важнейших в моей биографии считаю фильм Тарковского «Солярис», действие которого происходит где-то в космосе. На съемках Андрей почти ничего не объяснял, давая какие-то абстрактные установки. Я хорошо понял, что мне играть только в начале и в финале картины, где были «земные» эпизоды взаимоотношений моего героя с отцом. В остальном нам приходилось полагаться на интуицию режиссера. И она его не подвела. При мне автор романа Станислав Лем сказал, что «фильм Тарковского — это не мое, но, может быть, даже еще и лучше».

Особо запомнился один случай. На съемочной площадке один из рабочих, устанавливающих декорации, стоял за камерой и ел бутерброд. Когда это увидел Андрей, стал кричать: «Вон отсюда! Здесь нельзя есть!» Я тут же вспомнил, что у нас в театре у моего учителя Мильтиниса воспрещалось ходить по сцене в головном уборе. Так же, как у алтаря. Для Тарковского алтарем была съемочная площадка.

Я считаю, что Андрей Тарковский зря эмигрировал из Советского Союза. В Европе он, оторванный от своих корней, снял «Жертвоприношение» — фильм, как мне кажется, вторичный по сравнению с его же «Ивановым детством» или «Андреем Рублевым». Помню, после итальянской премьеры «Соляриса» в Риме нас с Тарковским пригласил к себе Федерико Феллини. Андрей стал ему жаловаться, как тяжело жить в СССР, что ему не дают делать то, что хочется. На это Феллини ответил: «Андрюша, а ты думаешь, я могу делать все, что хочу? Нет! Я делаю то, что заказывает продюсер». Тарковскому в этом смысле было проще, чем любому западному кинематографисту. Например, фильм «Сталкер» он снял дважды. Кому еще позволили бы такое? Думаю, в глубине души Тарковский это понимал, и, возможно, если бы не уговоры родных, он бы не остался в Европе…

Лебедина Любовь

http://www.trud.ru/issue/article.php?id=200 704 040 560 501